...По большому счету, скажу, что повесть мне, в общем, понравилась. Это я говорю совершенно искренне и не с целью кому-то угодить. В ней есть чрезвычайно важный момент, который я считаю главным в литературе: она допускает разные интерпретации, в том числе взаимоисключающие. Дальше я постараюсь рассказать о своей интерпретации и объяснить, что мне в этом самом "Омерзении" понравилось и что не понравилось. Интерпретация. Тут я постараюсь говорить максимально грубо. На мой взгляд, это такое мегаполисное чтиво про некоего "альбигойского монаха", который неожиданно открывает для себя точку, в которой гнусный окружаюший мир все же можно принять и смириться с ним, хоть как-нибудь. Тема весьма типична для экзистенциализма, но в такой форме мне не попадалась. По-моему, это называется "уловить свою экзистенцию" или как-то в этом духе. Сюжет такой. Живет некий такой ходячий счетчик Гейгера, везде ему противно, всюду фонит – "не меньше шести" и так далее. Кругом одни козлы, которые ему и в подметки не годятся – пьянь Старшой, его глупая круглолицая еврейская любовница, обтраханные девки из бухгалтерии, тетка с гниющими зубами. Хрен-мондиалист из кафе, причем безногий (дальше я на этом немного остановлюсь). Некая Елена Анатольевна, которая почему-то лучше их всех (хотя из текста не очень понятно, почему – вроде и фон у нее не самый низкий). Куча грязных баб и на их фоне некая Василиса с "нулевым фоном". Ну, и в конце концов выясняется, что все это говнище, которое окружает нашего героя, надо все-таки принять по одной простой причине: люди таки изначально делятся на касты, у каждого есть свое древнее назначение – ну, там, жрица в храме, царица и т.д. Есть высокорожденные, низкорожденные и прочие. Просто все ужасно деградировало, и теперь наш герой, оказашийся в этой игре "храмовым стражем", все же должен этим своим делом заниматься. В смысле, храм охранять. Храмом оказывается не что иное, как Елена Анатольевна со своей одиннадцатилетней дочкой. Ну, это уже своего рода фрейдизм (я насчет храма...). Окончание вообще мне напомнило пресловутую фразу Левинсона из "Разгрома" Фадеева: надо было жить и исполнять свои обязанности. Другое дело, что, по-моему, основной ключ к пониманию трагедии героя лежит в одной из заключительных фраз: "их близость станет избавлением от отсутствия судьбы". Вот это главное – отсутствие судьбы. Короче, ты родился, скажем, великим жрецом, но такая судьба тебе не ниспослана. Значит, надо искать заменители (вход в храм, к примеру, заменяется сами понимаете чем). Вот современная трагедия. В общем, единственное решение мегаполисного человека – смириться с окружающим говнищем и жить себе дальше, вопреки последней стадии Кали-Юги, загниванию финансовой олигархии, вырождению культуры и так далее... Миф создается довольно простой: я алмаз, кругом дерьмо, но все-таки я алмаз. Но дерьмо кругом. Но я все же алмаз. Но дерьмо-то? Ну и хрен с ним, я все ж алмаз... Однако дерьмо.. И так до бесконечности. Герой Володихина – советский стихийный манихей. Для него жизнь и материя – абсолютное зло. Однако все тут не так просто. По крайней мере, у меня за десять лет сложилось совершенно определенное мнение про такую публику. Оно с годами даже поменялось на 180 градусов. В 1989 г. я им даже сочувствовал. Потом, с течением времени я стал понимать, что это позиция нечестная и лживая. Констатация факта "кругом дерьмо" одно время даже была признаком принадлежности к прогрессивной интеллигенции. Отсюда пошло и выражение "в этой стране" (подразумевалось, понятно, "в этом говне"). Между тем Россия – большая страна. Наверное, каждому знакомо чувство, когда едешь в поезде через какие-нибудь совсем глухие места, выглядываешь в окно и видишь надпись – станция Ерцево или что-нибудь в этом роде. И думаешь – э, да ведь и здесь люди живут. Но как? Вдали от центров культуры, науки и бизнеса... Как? Как бессмысленна их жизнь... Именно на таких бессмысленных жизнях вроде бы должна держаться страна. И вот выходишь ты в этом Ерцеве и видишь, что дороги развезло, кругом навоз, в забегаловке дают поганый кофе. Определенно восемь. Ну плохо – и все. Однако же вся русская проблема состоит, по-моему, в следующем: все говорят про окружающее дерьмо и ни шиша не делают для его удаления. Не исключение и герой Володихина. Его решение, при всей экзистенциальности, сугубо русское. Вообразить себя алмазом, жить немного чище (реально – процента на полтора-два) окружающего дерьма, подведя под свое бездействие мистико-философскую базу. Вот так и воспроизводится наша цивилизация. Иными словами, это один из вечных вопросов нашей литературы, и называется он, как ни смешно, "что делать?". В наиболее ублюдочном стиле (как вообще все у этого ублюдка 19 в.) он сформулирован в рассказе Чехова "Ионыч". Но там, понятное дело, нет философского обоснования. А ответ один – жить дальше и многозначительно нюхать дерьмо. А здесь – есть некая философия. И неспроста герой повести читает Эволу в кафе. Это и есть его знак. И это одно из течений в консервативной революции – консервативный элитаризм. Типа того, мы будем всегда жить лучше вас и по понятиям, но вам мешать не будем (между прочим, основная идея Д.Е.Галковского). Итак, товарищи, полезна или вредна с политической точки зрения повесть Д.Володихина? С политической точки зрения, товарищи, она полезна, так как правдиво и точно описывает состояние нынешнего сознания мелкой российской буржуазии. Это сознание сегодня есть соглашательское с феодально-монополистическим режимом, но в нем существует определенная революционная струя, признание несовершенства окружающего мира и социального строя, и поэтому мы можем говорить, что в этом сознании вызревают ростки будущей революции, которая расчистит дорогу национальной активности и уничтожит последние остатки феодализма и крепостничества. Мы приветствуем эти ростки и говорим, что наша задача – превратить консервативно-буржуазную революцию в революцию радикально-консервативную, националистическую, антилиберальную и мировую с последующим уничтожением всего старого мира с помощью ядерного оружия и летающих китайцев. Однако, товарищи, можно отметить соглашательские с угнетательским режимом настроения автора и главного героя. Они дают себя отравить ядом поповщины и мистического бреда, думая, что это может их спасти. Ошибаются эти представители мелкой буржуазии. Только переход на позиции нашей революции их спасет. Прошу прощения за юродский тон последних абзацев. Может, чего святое задеваю. Впрочем, мне на это наплевать двадцать раз. Язык повести. Я к языку очень чувствителен и могу сказать следующее. Володихинский язык состоит из двух главных составляющих. Первый пласт –глобальные стилистические заимствования, ставшие следствием его литературного воспитания. Второй пласт связан с некоторыми самостоятельными попытками работать с языком, но довольно часто а ля Солженицын, то есть путем создания новых слов, зачастую нарочитых. Я не хочу сказать, что язык повести плох. Он даже, пожалуй, хорош. Но мне не близок. От него за версту пахнет Сэлинджером в переводе Риты Райт-Ковалевой и вообще стилем "Иностранной литературы" (небось, автор в нецыя времена ее постоянно читал). Особенно серьезный признак этой заразы – сложнодефисные конструкции вроде "я-вытрясу-тебя-из- коляски-на-следующей-ступеньке" (типичное явление для англосаксонской литературы и ее переводов, вспомните хотя бы "Время-не-ждет" Джека Лондона) и тому подобное. Их в тексте довольно много, и они начинают надоедать, хотя иногда бывают очень к месту. Ну, а про сочинение слов и выражений вроде "климактериологический", "куказябра малорослая", "изоконный пейзаж" и кучу подобных что можно сказать? Я устал подчеркивать. Все хорошо в меру. Иногда автор не хочет посмотреть на свое словотворчество со стороны, и получается смешно – к примеру, "осеряя маленькие празднички первобытного естества" (от слова "серый", ха- ха; или так было задумано? Вообще, мне сразу представляются какие-то собачьи кучки и хочется исправить, извините, на "обсирая")... Тут видно, что автор несколько задержался в советском прошлом. Ибо такому стилистическому выбору тогда был гарантирован прочнейший и мощный успех. Беда лишь в том, что за эти годы читающая публика РФ почти потеряла все эти ассоциации и не оценит труда. Кстати, у Володихина есть очень глубокое место, где он, наверное, сам не зная того, прибегает к одной из главных бессознательных метафор соцреализма. Это образ безного либерального профессора в каталке. Проблема отсутствия конечностей и возможности ходить очень характерна для советской литературы 30-х-50-х гг., тут самый типичный пример – Маресьев. Костыль, протез, оторванная нога встречаются всюду (к примеру, у Гайдара, Веры Кетлинской и т.п.). Безногие и одноногие прямо-таки кишат в советской литературе этого периода (вероятно, это связано с войной), но один из наших интерпретаторов, кажется, тот же Г.Померанц- филолог-и-во-всех-бочках-затычка, связывал это изобилие калек с бессознательным стремлением писательского сознания к показу "травмированного мира" (естественно, травмированного революцией 1917 г.). Так вот, с этой точки зрения, безногий профессор, которого бьет током собственная инвалидная коляска, это тайное совмещение двух образов – "травмированной жертвы коммунизма" (и жертвы злобной материи вообще – Володихин, как всякий нормальный писатель, всегда шире политики) и извращенного эстетства. Мне тут сразу вспоминается Игорь Северянин: "элегантная коляска в электрическом биеньи эластично шелестела по прибрежному песку". Если автор понимал, что он изображает, если образ сконструирован специально, то я снимаю шляпу. Или это всплыло из подсознания случайно? Вообще, надо больше работать с бессознательным, рационализировать его. Так вот, тут получается тип, полностью противоположный главному герою – жертва злой материи, вставшая ей на службу (работает в каких-то мондиалистских структурах). И уже неспособная жить без постоянных ударов током. Этакий раб, низкорожденный, занявший место пророка и провидца. Захвативший оборудование аристократии, но не умеющий с ним обращаться. Короче, Володихин проповедует грамотно, но в пустоту. Он оказывается хранителем литературно-диссидентского стиля начала 80-х гг. (храмовый страж?). А понятно это теперь очень немногим. Так что язык и стиль – из недавнего прошлого, и в этом, мне кажется, состоит главная творческая трагедия автора. Что понравилось. Основная идея .... неожиданное окончание, вообще сам сюжет и возможность глубоких интерпретаций. Есть некоторые очень живые моменты и даже какие-то совпадения с моей собственной биографией (в мелочах, конечно). Я, как эстетствующий ретроград, был удовлетворен. Возникло чувство, что на дворе 1984 г., я лежу на диване и читаю "Иностранку". Как читатель, за такую иллюзию я готов платить. Но много ли таких читателей? Что не понравилось. Во-первых, обилие сексуальных эпизодов. К чести автора, надо сказать, что он ни разу не сорвался на похабщину и хорошо владеет соответствующей речью, но сцен многовато – точнее, многовато места они занимают. Не исключено, что это сделано специально (вспомним название романа и вообще стремление манихеев отрываться от материи путем оргий). Но вообще-то возникает еще и чувство, будто автор как-то очень застопорился на этой теме. А это плохо. У нас тут, понимаш, не лазарет. Нам больные не нужны. Больным помирать пора... Во-вторых, навязчивый сэлинджеро-рита-райт-ковалевизм, но я об этом уже писал. В-третьих, упертый классический реализм повествования. Ни тебе глобальной иронии, ни издевательских скрытых цитат. Ну не постмодернист Володихин, и все тут. Это неосамиздатский стиль. В частности, не-постмодерновость Володихина приводит к тому, что невольно начинаешь проецировать его повесть на реальную жизнь володихинского издательства, подставлять всюду реальные персонажи и получается черт знает что. Вдобавок в голову приходят разные пошлые мысли . А этого можно было бы избежать. Автор должен усиленно отстраняться от рисуемой им картины, а то этак могут и растление малолетней пришить. Народ у нас конкретный, если ему не написать "это шутка", так он и не поймет – милицию вызовет. И это все. Как видите, мои претензии можно назвать чисто "вкусовыми". Просто у меня вкус такой, и это мои личные претензии. Только и всего. Общий вердикт. Автор мне напоминает великолепно снаряженный броненосец времен первой мировой войны, вышедший на военные учения "Балтийский щит-99". На фоне суперсовременных кораблей он смотрится очень мило, ностальгически, даже может дать неплохой отпор в ближнем бою. Но первая же ракета его накроет начисто. Это не значит, что путем улучшения вооружений нельзя добиться большего. Вообще же я плохо знаю ситуацию в современной русской литературе. Я не знаю, в какую сторону она развивается и какие ценности там сейчас ценны. Одно я могу сказать точно: тот стиль, который господствовал до 1991 г., уже не жилец. В его возрождение я не верю. Впрочем, я могу ошибаться. На мой взгляд, авторская трагедия состоит в том, что он в юности упорно готовился на роль ВПЗР – великого писателя земли русской, но опоздал. Как, впрочем, и все мы. Мы-то небось тоже несколько по-иному видели свою роль в будущей профессиональной жизни. Поезд советской парадигмы существования ушел. Отсюда тайный консерватизм Володихина и, кстати, это консерватизм достаточно здоровый, даже при отсутствии иронии. И этот стихийный элитаризм. И проповедь в пустоту. Вот, к примеру, католический орден бенедиктинцев строит свои костелы у берегов рек или прудов. Это связано с легендой о Франциске Ассизском, которого не стали слушать в одном селении, поэтому он вышел на берег пруда и стал произносить проповедь в пустоту. И тогда все рыбы высунулись из воды, чтобы его послушать. Мне Володихин напоминает этот эпизод. В качестве рыбы, понятно, выступаю я. Да, своеобразное эстетство и обращенность в ничто – вот две главные составляющие этой проповеди. Почему я утверждаю, что круг читателей Володихина слишком узок? Объясню. Спрос на подобную идею, может быть, и велик. Идея-то дико ценная. Но скорее будут читать что-нибудь а ля Дугин. То есть чтобы было емко, просто и на две-три страницы. Для среднего класса. Роман или даже повесть эти ребята не потянут. Вот первый минус. Дальше – если начнут читать, зациклятся на сексуальных сценах и до конца не доползут. Решат, что это просто банальная бездарная чернушка-порнушка типа Виктора Ерофеева. Может, кого и стошнит. Вот второй минус. Остаются читатели, которые не боятся дочитать до конца хотя бы из гуманитарных соображений и склонные анализировать художественный текст. То есть филологи (некоторые), философски настроенные дядьки и тетки и люди типа меня, т.е. склонные к стилизации ради самой стилизации. Нас таких на всю страну едва наберется несколько сотен. Ну, может, полторы тысячи. Так вот, в 1984 г. эти полторы тысячи были бы силой. Это была та самая Интеллектуальная Фронда. Она диктовала общественный вкус. Помните, тогда общественное мнение считало, что Пикуль – это, видите ли, пошло, а вот Солженицын – это ого-го (я помню те кухонные дискуссии вокруг фильма "Агония"); хотя "Красное колесо", как позже выяснилось, это вообще бесконечная мыльная опера. В этой среде и в то время самиздатское "Омерзение" стало бы сенсацией. Автора бы пригласили дать интервью "Свободе", может, и в КГБ для профилактики вытянули. Отругали бы в "Комсомольской правде" – я прямо наяву вижу статью Елены Лосото под названием "Мерзавец среди нас". Напечатали бы в "Ардисе". Думаю, что при грамотной раскрутке Володихин набрал бы тогда рейтинг, почти как какой-нибудь Фазиль Искандер или Андрей Битов. И до сих пор имел бы с этого процент. Но все рухнуло, и теперь я даже не знаю, что будет дальше в литературе. Это тема для дискуссии. Когда-то я тоже хотел выбиться в литераторы. Но интеллектуальная картина слишком поменялась, я в ней не совсем ориентируюсь и занял свою странную нишу. И другим того же советую. Вот и все. Тем не менее, мне кажется, что будущее литературы – за детективом, фантастикой, приключенческим романом и той же "мыльной оперой", но только они должны быть более многомерны и сложны, то есть быть интересны пролетарию и профессору философии одновременно. Время элитарной литературы прошло навсегда. Наше будущее – "Титаники" и "Влюбленные Шекспиры" всех мастей. Кстати, отсюда и волна дурацкой фольк-хистори . Подумайте обо всем этом, господа. Главный успех в литературе может быть только коммерческим, но при этом автор не должен опускаться до уровня толпы и всегда быть сложнее своих интерпретаторов. Идеал будущего – хорошо оплачиваемый автор массовых бестселлеров с дипломом доктора философии. Все, что не укладывается в эту схему, просто бессмысленная трата времени и горе от ума. В этом смысле меня когда-то привлекал (да и до сих пор привлекает) наш проект "Анджей Бодун". В этом определенно что-то есть. Это литература будущего. И, кстати, даже такой мрачно- сумбурный философствующий автор, как Фома Достоевский избирал для своих романов сюжеты детектива, мыльной оперы и только пару раз – дневника (напр., "Записки из подполья"). Короче говоря, идея "обозревания мира" в духе того же Сэлинджера (вспомним "Ловца во ржи" или как он там по-нашему называется – а, "над пропастью...") себя не оправдывает. Ну, ходит некий недовольный хрен, рассерженный молодой человек, смотрит по сторонам и говорит: ох, дерьмо, дерьмо... Это литература, рассчитанная на человека, страдающего тяжелой социальной апатией и неверием в изменения – то есть человека брежневских времен. Сейчас снизу всплыли такие невероятные слои, что писать для них на этом уровне значит, извините за пошлость, потерять большие доходы. Причем не заметит и элита.... Так что пога, товагищи, пога пегестгаивать сознание. Вгать, вгать и еще газ вгать. И чем больше, тем лучше. И главное – нагло! Самая пгавдивая и доходная штука – очень большая наглая ложь. Побольше фантазии, Дмитгий Михайлович! P.S. Из личных наблюдений (заметки фенолога). Вообще-то у меня, как у старого текстолога, складывается впечатление, что повесть писали два (или полтора) человека, причем один из них – дама. Или это у автора такая странная сексуальная ориентация, что он пишет женские романы? Впрочем, эту тему я развивать не буду. Слишком она нецензурная. И еще – названьице для рыночной продажи повести надо изменить на более пошлое, типа "Шкала любви" или что-нибудь в этом роде. Отсылку к Сартру наша читающая публика не воспримет.С.К. (июнь 1999 г.)