В середине года в журнал “Если”, сразу в нескольких номерах, появилась очень информативная и интересно написанная статья московского критика и литературоведа Е. Харитонова “Русское поле утопий”. К сожалению, текст этот остался почти незамеченным вне круга замороченных фэнов и специалистов-фантастоведов. Хотя можно было бы ожидать реакции и более бурной, так как автор затронул некоторые весьма важные особенности нашей национальной психологии. Он неожиданно тонко и адресно пнул по отдельным чувствительным и скрытым “Русским Национальным Мечтам и Упованиям”. И вообще намекнул на явления, про которые в нашем “неоглобалистском обществе” указывать не принято. Сделано это было, правда, в примечании, но от этого выпад стал только заметней.

Позволим себе выдвинуть одну очень простую гипотезу – приблизительно в 16-17 вв. группа весьма продвинутых и хорошо законспирированных членов некоего тайного общества сделала некоторые выводы о наиболее вероятном ходе развития современной цивилизации. (Назовем членов этого общества “моссонами”, чтобы не путать с реально существующими вольными каменщиками). “Моссоны”, вероятно, довольно точно поняли суть наступающего времени, как времени внешней секуляризации и замены откровенно религиозных представлений – крипторелигиозными (типа тупой веры в эволюцию). Одновременно они оценили надвигающееся грядущее как эпоху замены откровенного подавления масс новыми формами угнетения, гораздо менее явными, но более изощренными (экономическими, например).

В общем и целом, как я сейчас оцениваю ситуацию, наши “моссоны” оказались вполне гуманными, даже “человеколюбивыми” людьми. (В отличие от представителей многих других тайных обществ, также верно оценивших складывающуюся ситуацию, но и использовавших ее лишь для тупого обогащения и господства). “Моссоны” же (с отчаянием, а может быть – с радостью), уверовав в образ надвигающегося “прекрасного нового мира”, задумали и провели колоссальный эксперимент. Они решили постепенно и исподволь подготовить людей к наступлению грядущего царства ужасов.

Сделать человечеству прививку, чтобы оно не подохло от той социальной оспы, которая должна была превратиться в пандемию в ХХ веке – вот к чему стремились “моссоны”. Они задумали постепенно научить людей плавать, тренируя их на берегу и не дожидаясь, пока воды потопа охватят весь мир.

При этом не нужно рисовать себе в воображении шизофреническую картинку, на которой некие люди в черных масках в темном подвале дают агентурные задания знаменитым фантастам. Зачем? Для воплощения в жизнь такого плана есть гораздо более тонкие методы. “Моссонам” нужно было только слегка толкнуть, направить ход “литературного процесса”, и вскоре уже десятки других авторов приступили к эксплуатации богатейшего жилы, открытой парой –тройкой счастливцев. (Успех обеспечивали все те же волны ментального потопа. Они вызывали у читателей интересам к темам, о которых рассказывали инициированные “моссонами” писатели).

И если в конце 19 в. народ постепенно приучали к будущим войнам, массовому истреблению людей и примитивно жестоким тоталитарным обществам, то в конце 20 в. речь идет уже о более изощренных царствах компьютерной тотальности и ментального подавления.

Между тем прививка грядущего ужаса должна была совершаться в формах, которые были бы приемлемы для отдельных наций. Поэтому нас сейчас интересует не картина наиболее вероятного будущего, нарисованного современными фантастами. (Такая картина, как мне кажется, наиболее правдоподобно дана в романах У. Гибсона). Нет уж, куда интереснее скрытый идеал, та благостная облатка, которая помогла русским проглотить горькое содержание картин отвратительного будущего.

И идеал этот, в виде одного предложения, сформулировал Е. Харитонов в самом начале своей статьи, рассказывая об утопических книгах князя М.М. Щербатова: “Если в двух словах, то идеал России по Щербатову - это "полицейское" государство, сильное, но справедливое”. А я разъясню даже еще короче (для тех, кто не понял) – “Русский Фашизм”.

Хотя и не совсем “фашизм”. Скорее уж нечто более знакомое, кондовое и привычное.

Национал-большевизм.

* * *

Рассматривая развитие русской НФ понимаешь, что, оказались возможны только два варианта “русской утопии”, две разные версии одного и того же национал-большевизма. Только в одном случае изображается утопия нападающая и торжествующая, “мессианская”, в другом – настороженная и обороняющаяся.

Ведь чем был стихийный национал-большевизм? В чем заключалась его суть для народа? (А не для хитрых теоретиков, вроде Лежнева, или последующих исследователей, пусть даже и столь проницательных, как М. Агурский). Если воспользоваться псевдосоциологической юродской лексикой, то можно сказать, что русские всегда хотели “крепкой, ориентированной на защиту национальных интересов власти, обеспечивающей в обществе достаточно высокий уровень социальной справедливости”. Однако на этот идеал, в общем-то разделявшийся почти всеми, сильно воздействовало привычное национальное “двоение желаний”, вызванное разделением русских на две психических типа.

На северян и южан.

И, если северян вполне устроил бы “умеренный рай в одной отдельной взятой стране”, то южане стремились поделиться “своим счастьем” со всеми соседями.

Это размежевание желаний отразилось и в НФ.

Другой вариант русской утопии -- “заизолировавшийся русский мир”, находящийся как бы на другой планете, где нет “ни Америк, ни Франций”, в первый раз изобразил аж сам Гончаров во “Сне Обломова”. А до символа, до гениального образа довел его П.Н. Краснов в романе “За чертополохом” (1922 г.). Роман довольно слаб, но гениальность заключалась в заглавии и в центральном образе – Русь, от всего мира закрывшаяся колючей оградой, этакими одомашненными триффидами. Страна-старец, удалившаяся от мира зла в “глухой затвор”. Этакая доморощенная Шамбала. Реализация вечного русского ощущения: “Мы принесли вам истину, а вы не захотели ее принять. Так вот сдохнете теперь, а мы за забором укроемся”.

Однако и роман Краснова, и уж тем более роман Аксенова – это продукты уже новой, пост-катастрофической русской литературы. Литературы, которая находилось в состоянии перманентной и жесткой полемики с литературой советской. Неразвитость же и непопулярность жанра НФ в дореволюционной России свидетельствует, с одной стороны, о потрясающем духовном здоровье массы народа, который не желал “делать прививки”, потому что не чувствовал симптомов болезни, а, с другой стороны, -- о полном разложении мозгов контр-элиты. Этим одержимым бесполезно было делать прививки, так как надвигающаяся чума в их глазах выглядела “осуществлением вековой мечты всего прогрессивного человечества”.

И вот бесноватые пришли к власти. В СССР национал-большевистские тенденции в нашей НФ приобрели еще более явные и откровенные формы. (Их теперь и без всякой условности можно называть именно так). Отныне любые благостные картинки русского торжества (вроде солдатских сапог на берегах Индийского океана, авианосцы во всех портах мира и прочие столь тешащие наше подсознание побрякушки) сдабривались еще большей дозой картин вполне мерзостного тоталитарного будущего. (Ведь не для того, чтобы потешить русское самолюбие, затеяли исчезнувшие “моссоны” само изобретение утопического жанра ).

Фантасты, находясь в положении одурманенных ядовитым дымом пророчествующих дервишей, в своих текстах периодически то подчеркивали “великую роль России и русского народа” в торжестве нового строя, то принимались воспевать прелести казарменного, какого-то крысино-свиного коммунизма, помеси Скотского Хутора и стаи Крысиного короля. Иногда горькая прививка была напихана в текст настолько “богато”, что от нее даже у советского читателя набивалась оскомина. (Так случилось, например, с особо гнусным и поэтому столь яростно пропагандировавшимся коммуноидами романом Ефремова “Туманность Андромеды”).

Но даже здесь были свои “но”. Утопия Ефремова конечно была космополитичной и интернационал-ублюдочной. Однако это был и отечественный космополитизм, и отечественное ублюдство. Ефремов не заимствовал картины космополитического будущего у западных фантастов. Он сам изобретал “идеальное будущее”, которое от этого неизбежно приобретало некоторые “кондовые” и национал-большевистские черты. (Сейчас я не буду особенно распространяться о книгах Ивана Антоновича, так как в следующем номере “РУ” выйдет специальный очерк о его творчестве, написанный совместно мной и Р. Апокрифом).

В более же хитрых вариантах прививочная горчинка проскальзывала почти незаметно. Например, у столь любимых всеми Стругацких мир будущего – это мир тотальности, мир победившего и от этого вдвойне гнусного классического коммунизма. (В той обезличенной форме, в какой его рисовали апологеты коммунистичности еще в 20-е гг.) Человечество управляемо, и утопия Великого Инквизитора воплотилась в книгах Стругацких даже не на все 100, а не все 200 %. Еще бы! Судьбу всего вида “Хомо сапиенс” решают даже не “тысячи мудрых”, а какой-то “Президиум Мирового Совета”, состоящий из от силы двухсот человек.

Однако ведь самые авторитетные деятели в этом Совете – русские! (Вспомните хотя бы эпизод с обсуждением в Мировом Совете “кризиса Подкидышей” из “Жука в муравейнике”). Да и в массе своей поведение людей будущего – это только калька с поведения “русских советских интеллигентов”. Словно бы весь мир усвоил стиль жизни и общения, выработавшиеся на московских кухнях в 60-70-е гг. ХХ века.

Национал-большевистский идеал в поздние годы советской “империи” влиял не только на идеологию, но даже и на реальную политику. Ее гибкость и иногда очень странные и удивительные виражи обусловило то, что с определенного момента в идеологии стали доминировать “москали”. То есть те русские, которые удачно совмещают в себе и северорусские, и южнорусские черты. (Гибридная сущность нас, “москалей” -- это вполне доказанный исторический факт. Интересующихся отсылаю хотя бы к уже упоминавшийся мной в одной из ранних статей монографии Зеленина “Восточнославянская этнография”. Там все по-научному написано и даже на карте нарисовано).

И все же СССР рухнул, национал-большевистский эксперимент ни в одной из возможных форм до конца так и не был воплощен в жизнь. Тем не менее и в современной российской НФ картины якобы реализовавшегося национал-большевизма, по сути дела, остаются единственной возможной формой утопии. В “светлое капиталистическое завтра” не то, чтобы совсем не верится, но оно представляется слишком уж тоскливой и нереальной экстраполяцией ублюдочного сегодня. Изредка же возникающие “неокоммунистические утопии” (вроде “Кровосмешения” В. Зуева) вызывают только блевотное отвращение. А так заметно, что и писателям, и народу-броненосцу захотелось “Большого Государственного Стиля”. И стиль этот находят именно там, где и должны были – в облагороженном национал-социализме с “российским лицом”.

Вместе с тем появление Ымперской литературы наводит на весьма нехорошие размышления. Сейчас все сочинения наших имперцев в итоге, в “отжиме” дают все то же “За чертополохом” П.Н. Краснова. Отечественные фантасты уже не надеются на то, что “русская идея”, пусть даже и в коммунистическом облачении, овладеет всем миром. Они предпочитают мечтать о “построении рая в одной отдельно взятой стране”. В целом эта тенденция могла бы быть вполне здравой, если бы не одно “но”.

Свободное “производство и распространение” такой, почти чисто национал-большевистской литературы, свидетельствует о том, что “сроки исполняются” и “времена подходят к концу”. Проект близится к завершению. Импульс, данный литературе несколько веков назад, стал затухать, но нового “импета” никто не дает. Незачем. Новое общество, к спокойному приятию которого столько времени готовили наше сознание, уже на пороге. Надвигается Тьма, но всем она будет казаться вполне приемлемым полумраком.