…Первая информационная война разразилась в самом начале перестройки почти по тем же самым причинам, что и те информационные войны, которые велись (и ведутся) у нас сейчас, во всех возможных СМИ. Это был все тот же наболевший, нудный и навязший у всех в зубах вопрос передела собственности. Г-да писатели поняли, что надвигается революция, что грядут жутковатые потрясения, но эти грядущие катаклизмы они попытались использовать исключительно шкурнически. Только для своих собственных корыстных интересов, полагая, что очередная верхушечная блажь закончится тем же, чем и предшествующая, хрущевская. Верхушки пошумят и опять установится хорошо знакомое всем советское застойное болото. Но вот сейчас, пока по болоту гуляют волны разбушевавшихся якобы реформ, можно подсуетиться и ухватить (или захватить) кочку поудобнее. Вот это желание устроиться, не обращая внимания на последствия, вот это желание слепить что угодно, лишь бы это “что” сыграло в аппаратных играх, и приводило к крайнему безрассудству в высказываниях и полнейшей нежеланию задуматься о том, как эти высказывания будут восприняты окружающими. Г-да публицисты переоценили запас психологической прочности своего народа и слишком уж оптимистично восприняли способность “совы” контролировать “всё и вся”. “Властители дум” эпохи перестройки считали, что их забавы, их игра с огнем подсознания, их копание в советских “язвах” ни к чему серьезному и сколько-нибудь опасному привести не могут. В нужной момент войдет “милицанер” и на всех цыкнет. И поэтому-то такой ужас у всей этой публики вызвала ситуация, при которой никто ни на кого не цыкнул, когда “городовой” не пришел и не унял разбушевавшиеся толпы уверовавших в то, что г-да писатели пытались сказать “шутейным делом”.

Сейчас, когда читаешь публицистические статьи времен перестройки потрясает то, что они вовсе не были законченной чушью и часто несли в себе заряд вполне умных и даже "своевременных" мыслей. Однако, само оформление этих мыслей отдавало такой затхлостью, таким невыносимым бредом, что становится просто не чем дышать. Это рассуждения горбунов, свыкшихся со своими горбами, не подозревающими, что этих горбов может просто не быть. Советские литераторы похожи на русского мужика с “подвешенной” колдуном "килой" -- он поддерживает грыжу обеими руками и тянет, тянет свое убогое:

Я не прошу прощения у читателей за длинную цитату. Я хочу, чтобы все читающие вспомнили смрадный запах публицистики тех времен, это мерзопакостное дерьмо, которым пичкали наши мозги. Советская эпоха, ставшая временем национальной катастрофы для русского народа, воспевалась как лучшее, что было в истории России. И особенно весело сейчас читать о том, что “впервые в человеческой истории в нашей стране был решен и, как говорится, снят с повестки вопрос об антагонизме наций”.

Пожалуй, чтение критических статей перестроечной эпохи в наибольшей степени открывает глаза на то, до какой степени дегенерации дошло позднее советское общество, что эксперименты Брежнева по замораживанию дерьма ничуть не изменили качества этого “продукта”. И что наибольшим дерьмом оказалась именно наша “мыслящая элита”, “совесть и опора нации”, “антиллихенты”. Вот уж не могу не согласиться со старым добрым определением В. И. Ульянова-Ленина-Бланка: "Это не мозг нации, а говно". В "перестройку" говно получило возможность заговорить во весь свой говенный голос. Характерно, что и правые, и "левые", из участвовавших в литературной войне не обращали внимание на то, какое впечатление происходят их разборки на пресловутые массы. Они вроде бы шутили, а недалекие сограждане все восприняли всерьез. И, наслушавшись разрушительных проповедей, в очередной раз попытались раздолбать все кругом.

Одновременно г-да признанные интеллигенты из тактических соображений (или глупой веры в консерватизм русского народа, воспитанный некритическим чтением Леонтьева и Данилевского) продолжали стучать лбом перед коммунистическими иконами. Они делали то, что народ делать не хотел.

Самое смешное в информационной войне времен перестройки – это то, что оба “лагеря” – и “либералы”, и “консерваторы” одинаково апеллировали к “начальству”, к “родненькой власти”. Власть, представавшая в образе Горбачева этаким двуликим Янусом, готовым пообещать все “и нашим, и вашим”, воспринималась как союзник и третейский судья. На самом же деле, комизм и абсурд ситуации заключался в том, что власть, также как “массы”, всерьез восприняла эти базарные склоки интеллигентов в качестве споров, в которых рождается истина. Она тоже восприняла эту драку на коммунальной кухне, как нечто серьезное и чуть ли не судьбоносное.

Почти сразу критики, писавшие о “человеческой драме эпохи сталинщины”, разделились на две когорты, в зависимости от кормушек, из которых они хлебали сытное литературное пойло. На журнальном фронте” это разделение выглядело так: якобы “левые” издавались в “Знамени”, “Октябре”, “Юности” и питерских литературных журналах; якобы “правые” оседлали “Наш современник” и “Молодую гвардию”. Редакция “Нового мира” пыталась сохранять положение “над схваткой” и это производило вполне благостное впечатление ("либеральный национализм", сказал про нее Борис Парамонов). Во всяком случае, “новомирские публицисты” выглядели несколько более нормально, нежели откровенные шизофреники из “противоборствующих лагерей”, яростно плевавшие друг в другу мутной слюной собачьего бешенства.

Основной вопрос, вокруг которого ломали копья критики, сейчас выглядит тупым, вечным и не имеющим решения – “Кто виноват в эксцессах сталинизма?” “Левые” вопили, что виновен в преступлениях ублюдочный русский народ, обожающий, чтобы его резали, стреляли и ссылали на Колыму. “Правые” же утверждали, что никаких эксцессов вообще не было, а в отдельных “перегибах” виноваты “они”... ну “эти”, “те, самые, ну…, которые Троцкие-Бронштейны и Яковлевы-Эпштейны”. Которые Жыды

Этим моментально воспользовались критики-“космополиты”, выводившие все беды СССР из “неверно понятого социализма”. Во всех бедах “реального социализма” оказывалась виновата, как уже было сказано, тупая, дикая, азиатская Русь. Их противникам же, как верно отметил В. Бондаренко, пришлось “играть черными” – говорить, что они не совсем правы, что не русские виноваты в случившемся, а… А дальше наступало молчание. Честно сказать, что виноваты коммунисты, не поворачивалась ни рука, ни перо, потому что руки после этого могли повыдергивать, а перо воткнуть в известное место. И начинались фортели, попытки выкрутиться, толстые намеки на тонкие обстоятельства и, в конце-то концов, в “правой” публицистике “масть стали держать” не нормальные и вполне здоровые русские националисты, вроде Лобанова или Кожинова, а тупые “национал-коммунисты”, воспевавшие самые дегенеративные черты тогдашнего СССР в качестве “прекрасного облика чудесного общества”.

В борьбе с конкурентами, критиковавшими “русскую дикость” с почти партийных позиций, “правым” пришлось превратиться в больших ортодоксов, чем ЦК КПСС. Дескать, “все в нашей истории было идеально и удивительно. Мы самые-самые лучшие. Так было и будет всегда”. Более или менее нормальным писателям или “пиитам”, гонимым при Советах, “правые” пытались противопоставить уже откровенный отстой.

С Куняевым расправились еще легче. На его вполне точные наблюдения о том, что всякие Копштейны и Коганы, Кульчицкие и Слуцкие, сочиняя свои вирши, идеологически подготавливали новый этап в борьбе за Мировую революцию, г-да “левые” отозвались истошным визгом: “А-а-а! Этот ублюдок глумится над “светлой памятью, павших в борьбе с фашизмом!” Все. Тема была закрыта, хотя, в сущности, Куняев был прав в своих оценках на все сто процентов и даже больше.

Эта тактическая ошибка – стать в более ортодоксальную “пятую” позицию, нежели оппоненты – постепенно превратилась в ошибку стратегическую. Преувеличивая успехи свои и своих соратников в “обнационализировании” советского режима, в придании ему нормальных имперских черт, “правые” и в самом деле уверили себя, что СССР – это только “Россия на современном этапе”. Азиатский каганат, построенный на костях русского народа, они стали воспевать в качестве “национального идеала”. В то время, как коммунистическое правительство делало все, чтобы разразились все мерзости, так “украсившие” нашу жизнь после распада Союза – поощряли местных националистов, сохраняло исчезавшие и подыхавшие нации и их языки от ассимиляции, обучало их “нацкадры” за счет русских, наши “националисты” эту политику в своих статьях фактически поддержали.

С “левых”-то какой спрос? Они считали, что так и надо, с одобрением цитируя мудрую статью “Вяликого Вождя” “О национальной гордости великороссов”. “Правые” же, продолжая увлекательную возню вокруг кормушек и надеясь, что все происходящее “дурь” и “пустяки”, на глазах предавали и русский народ, и русскую национальную идею, за которую они выступали. Собственно, когда дискуссия становилась более-менее острой, они в очередной раз демонстрировали свою особенность, о которой еще в 60-е писал дедушка Солженицын: “Уже много дет эти деятели бахвалились, что они – русские, выпячивали, что они – русские… И в три дня, слабея животом, они доказали, что – коммунисты они, никакие не русские”.

Даже Вадим Валерианович Кожинов, всегда выгодно отличавшийся от остальной “правокоммунистической” публики большей вменяемостью, и то был вынужден писать буквально следующее: “Мне представляется неправомерным предложенное Ф. Бурлацким (и не только им одним) понимание "сталинизма" как тенденции в социализме. Ибо социализм - как в его европейской (или - шире - всемирной), так и отечественной традиции -- просто-таки немыслим без всестороннего демократизма, притом демократизма, оставляющего далеко позади буржуазную демократию, которая фактически, реально существует только для меньшинства, обладающего более или менее значительной частной собственностью”. То есть, чтобы напечатать статью скрытно проповедующую вполне здравую мысль – не русские как этнос виноваты в том дерьме, которое образовалось на одной пятой земной суши, все равно надо было побиться башкой об пол перед социалистическим идолом.

Эти статьи, равно как и всю позицию якобы “национальных идеологов” можно назвать только одним словом – “национальная измена”.

Хотя, что это меня на “высокие словеса” потянуло? Для них это и не было изменой, потому что они прежде всего оставались коммунистами, менее всего думающими о русских. Это и действительно был спор между “левыми” и “правыми”, но только коммунистами. И знаки надо было бы для внятности поменять на противоположные – наши “правые” были просто более ортодоксальные “леваки”, коммунисты сталинской выучки, а “левые” наоборот проповедовали более “правый”, социал-демократизированный коммунизм, более приемлемый для европейцев и прочих обитателей “цивилизованного мира”, типа пресловутого шведского социализма.

Если это и была измена, то от легкомыслия, от уверенности в том, что Советский Рейх простоит тысячу лет, от тесных связей, установившихся с партийным начальством и советским истеблишментом, продолжавшим цепляться за Ленина и пролетарский интернационализм.

Писавшие будто не понимали, что большинство читающих (а в конце 80-х годов это была огромная часть жителей Советского Союза) не разбирает, где “ловко высказывается затаенная мысль автора”, а где – “вводится неизбежная уловка, необходимая для прохода статьи через цензуру”. Весь текст воспринимался как авторская позиция. И, если автор периодами распинался в верности марксизму, его не спасало то, что в двух-трех абзацах он упомянул о миллионных жертвах русского народа. “Правые” публицисты ориентировались на игру со властью даже в своих статьях, забывая что статья – это только пропаганда и способ организации народной поддержки. Для бюрократических игр же есть беседы в закрытых кабинетах.

И вот представитель “великого народа”, прочитав это, выбрасывал журнал в мусорное ведро, мыл руки под струей холодной воды (ибо в его двухэтажный барак горячую еще не провели) и шел отоваривать карточки на сахар в ближайший магазин. А, вернувшись домой, затыкал все щели и начинал гнать из полученного сахара самогон, потому что “одна из самых могучих держав мира” на семидесятом году своего существования не смогла наладить ничего в экономике. И, в конце концов, развалила даже отлаженный механизм перманентного спаивания своего населения.

Наглость и презрение к обычным людям стояли за строками коммунистических и околокоммунистических “правых” публицистов. Они, может быть, и любили свой народ, но только где-то в “неизреченных глубинах души”. Со страниц же их статей лилось только бесконечное отвращение к обычным людям, к “обывателям”. Они мечтали о “гомункулюсе” из социалистической реторты, о “социалистическом человеке”:

Жители СССР таковыми не были. Они были нормальными людьми, потому что оставались людьми, а не оболваненными роботами, построенными на фабриках по выработке скотов. Это их неявное, “микроскопическое”, плохо осознаваемое, но все же действенное Сопротивление сделало так, что в СССР 70-80-х гг. можно было более-менее сносно жить. И вот вдруг опять выходят идеологи, которые говорят, что все плохо в стране оттого, что мы стали жить более нормально, нежели в веселые 30-40-ые, что нужно вернуть “старый добрый ленинизм”.

“Левые” выиграли потому, что лучше знали свой народ. (Как ни парадоксально это звучит, при том, что большинство “левых” публицистов были этническими евреями). Они даже в самых своих прокоммунистических и ортодоксальных статьях апеллировали не к “советскому коммунизму”, ставшему в глазах русских синонимом “колониального угнетения”, знаком превращения России в Азию, а к коммунизму “интернациональному”, “международному”, “европейскому”. Даже когда надо было лягнуть противника с ультракоммунистических позиций, все равно выбиралась формула, демонстрирующая некое “большее свободомыслие”, якобы присущее западному коммунизму: “В действительности, однако, в Отечественной войне решалась и судьба идей. В частности, решалась (и решилась) судьба человеконенавистнических фашистских идей, с приверженцами которых сражались в Испании бойцы тех самых "интербригад", о которых с таким брезгливым пренебрежением упоминает Латынина, забывая (или не желая вспоминать), что среди них были и такие люди, как Оруэлл и Хемингуэй” (Б.Сарнов). Вот ведь, оказывается “сам Оруэлл”, которого советская пропаганда представляла не далее как в 1984 г. “чертом с рогами”, сражался за идеалы “интернационального коммунизма”! “Левые” радостно использовали простую идеологическую подмену – дескать, есть великий и свободный “западный социализм” и противостоящая ему “азиатская коммунистическая дикость”. Они сумели возглавить процесс освобождения русских от духовной зависимости от Азии, глубоко презирая и ненавидя “этих лапотников”.

И, действительно, что они могли сделать? После 1945 года СССР был обречен на крах и только личность масштаба Столыпина, настоящий русский националист мог бы спланировать этот крах так, что русские понесли бы во время него наименьшие потери. Того, что человек с такими взглядами и близко не мог подойти к рычагам власти в тогдашнем Союзе, я думаю разъяснять не надо. Все профукавший разрушитель Горбачев мог стать генсеком; человек, сознательно попытавшийся бы разрушить Союз так, чтобы это пошло на пользу России – никогда.

Но, если бы даже случилось невозможное и такой человек пробился бы к власти, то осуществить “управляемый развал” ему было бы просто “некем”. Не было сил в советском обществе, которые сумели бы подготовить и в течении десятилетий проводить программу медленного уничтожения СССР. Изменить запрограммированную судьбу Союза было нельзя. Болезнь гнездилась, если можно так выразиться в его “генах”, в самом устройстве нашего уродливого государства.

Это прекрасно почувствовал еще великий Брежнев. Он попробовал всколыхнуть режим, провести пресловутые “косыгинские реформы” и сразу же ощутил, как все стало “разъезжаться”. Брежнев мог бы и дальше все ломать, поступая так, как поступил Горбачев, но исключительно из жалости к простым людям предпочел все “заморозить”. “Дорогой Леонид Ильич” на несколько десятилетий продлил жизнь умирающего, осознавая, что излечить больного невозможно в принципе. Что его болезнь – врожденная, а не приобретенная от долгой работы на историческом сквозняке.

Это же довольно быстро поняли и “левые” публицисты. Видя, что коммунистическая власть увлеченно работает над организацией собственной гибели и наконец-то уразумев, что “реставрации” не будет, а будет всеобщий “бдемц”, “леваки” побежали искать новых хозяев на Западе. Благо, что идеи “западных интеллектуалов” мало в чем отличались от идей наших “левых”, быстренько избавившихся от замшелого Ленина в пользу пропаганды “общества всеобщего благоденствия” и “шведского социализма”. “Левые” сумели уловить признаки надвигающейся катастрофы, подобно змеям и крысам, предчувствующим приближающиеся землетрясения и заранее покидающим обреченные дома. Они сделали все, чтобы пережить распад и навсегда оттеснить конкурентов от новой кормушки, не позволить им войти в формирующуюся постсоветскую медиакратию.

Единственной перспективой для тогдашнего СССР был проект “Глобальная заморозка”. Вроде той, что осуществил в Северной Корее “Маршал могучей республики и Железный всепобеждающий полководец” Ким Ир Сен. Только в еще более “крутых” масштабах: границы на замок, посольства отозвать, “глушилки” на полную мощность, западную литературу не производить, с соседями не торговать. И продавать в магазинах отдельный глобус СССР. Может быть в таком состоянии мы бы и проскрипели еще десять лет. Пока, наконец, наши соседи с запада или востока не изобрели бы какой-нибудь “подавитель запуска баллистических ракет” и не повоевали бы в шесть дней все “земли рязанские, мордовские и тьмутараканские”. И все вновь пошло бы по тому же кривому пути, по которому мы ныне движемся. Как пел юродивый Корейша, на мотив упраздненного ныне ельцинского гимна РФ: