Глава вторая. “МИНЕРАЛЬНЫЙ СЕКРЕТАРЬ” Март-апрель 1985 г. для советского человека прошел в ненавязчивых размышлениях о том, что же все-таки теперь будет и какие шишки упадут на голову. Фактически же теперь нам ясно, что в этот период начало "перестройки" уже почувствовали. Недолгий период правления астматического старика “К.У.Чера” воспринимался как небольшая и совершенно случайная интермедия, вклинившаяся между aндроповскими реформами и их ожидавшимся продолжением. Между тем Юрий Владимирович, в сущности, не сделал практически ничего, кроме довольно комичной попытки “закрутить гайки”. Но после смерти железного Юрика у всех вокруг, как я уже сказал, было ощущение, что “что-то готовится, кто-то идет”. Ведь даже в советской деревне слушали “вражеские голоса”, и в последние месяцы “черненковщины” у народа на слуху были имена возможных преемников престарелого генсека – Романов и Горбачев. Об этом Романове ходили разного рода анекдоты, в основном так и сяк склонявшие его царственную фамилию, а также историю с царским сервизом из Эрмитажа. Простой народ, в целом, отдавал предпочтение “Мишке”, как более молодому. Дряхлые старцы всем обрыдли, и поэтому избрание Горбачева генеральным секретарем ЦК КПСС в марте 1985 г. большинство, как можно теперь понять, восприняло с чувством “глубокого морального удовлетворения”. Уже одно то, что новый “Генеральный” говорил без традиционной “бумажки”, вызывало неподдельное народное уважение. Это было настоящее чудо после 10-15 лет невнятного бубнения "дорогого Леонида Ильича"! Более того, "Мишка" умудрялся даже отходить от темы доклада и вворачивать какие-то свои фразы, свои вступления и заключения. Через месяц после избрания произошел апрельский пленум, и по страницам газет замелькали словосочетания “ускорение”, "человеческий фактор" и "повышение производительности труда". Народ воспринимал эту болтовню спокойно, как очередную блажь советских верхов, из которой последует какая-нибудь очередная маленькая гадость. Катастрофа же разразилась в мае 1985 г. и совсем не в той сфере, где ожидали "массы". Я говорю про пресловутый “Указ о борьбе с пьянством и алкоголизмом”. О "сухом законе" и его необходимости много талдычили в кругах "правой интеллигенции" и "патриотов", ссылаясь, как обычно, на Ленина и последующие рыковские извращения "верного курса" вождя. Но это были беседы консервативных романтиков, далеких от жизни, причем часто такие разговоры мило велись под "Пшеничную" с соленым огурцом. Даже академик Углов, сочинивший велеречивый антиалкогольный доклад "для специального пользования", скорее прививал своеобразный вкус к пьянству, чем отбивал желание набраться – а оно в 1984 г. было зачастую непреодолимым. Тем не менее народная мудрость в 1985 г. сначала явилась прямо-таки в платоно- каратаевских одеждах. Народ, вроде бы, оказался "кругл" и "разумен". Дело в том, что в самом начале "кампании" отдельные пункты указа, вроде запрещения продажи алкоголя несовершеннолетним, вызвали истинную массовую поддержку. “Давно пора, а то распустились, сопляки...” В отношении же всего остального народ, видимо, надеялся, что дело закончится кратковременным “накатом”, как и в предыдущие антиалкогольные кампании, коих было уже немало. Но вскоре выяснилось, что новый “вождь” за дело взялся всерьез. Водка подорожала до 10 рублей, более дешевое бухло из магазинов моментально исчезло, а, когда появлялось, за ним сразу же выстраивались многометровые (а то и километровые!) очереди. Да и продавали спиртное теперь только с 14.00. Это был страшный удар, который в наше время будет сравним разве что с полной отменой хождения в стране доллара. Ибо бухло было валютой – им расплачивались с сантехниками, шоферами, малярами, профессорами и ментами. Бухло было элементом "политеса" и "народной дипломатии" – поводом поддержать беседу, наладить отношения, сделать ни к чему не обязывающий, но "как бы" значимый подарок. Это была часть народной экономики, той самой "технологии черного рынка", о которой некогда писал Лев Тимофеев. Лозунгом брежневизма было "водка – наше всё!". Теперь "наше всё" у нас отобрали. Первой реакцией населения стало сдержанное недовольство, да масса анекдотов про Горбачева, связанных с его антиалкогольной борьбой. Михаил Сергеевич надолго стал называться “минеральным секретарем” и “лимонадным Джо”. Это было не слишком важно. В конце концов, про какого советского лидера не сочиняли анекдоты? Значительно хуже было сразу возникшее массовое ощущение невероятного разочарования в новом лидере. “Надеялись на лучшее, а тут – на тебе!” Юрьев (Михайлов) день! К дефицитам предшествующих времен прибавился новый, да еще какой! На самый “ходовой” в СССР продукт. В сущности, антиалкогольная кампания с самого начала погубила всю дальнейшую “перестройку”. Следующие российские “реформаторы” оказались хитрее, и дешевая водка по сей день остается главной и чуть ли не единственной опорой режима. Самые жестокие удары “шоковой терапии” 1992 г. были достаточно быстро самортизированы резким падением цен на спиртное. Горбачев не захотел пойти по такому, наиболее логичному для реформ в России пути, и это лишний раз доказывает, что никакого плана “реформации социализма в СССР” у него не было даже в зачатке. Была лишь голая идея необходимости “мобилизационного прорыва”, но, при помощи каких средств этот прорыв осуществить, никто не знал. И знать не хотел. Перестроечная политика КПСС была эклектичной. Она нахватала всего и отовсюду. Антиалкогольная кампания оказалась просто несвоевременным эпилогом андроповских усилий по “наведению порядка” (как позже “госприемка”, “борьба за качество продукции” и т.п.). Это был, в принципе, тоже вполне возможный путь. Прорабатывался, похоже, и “китайский вариант”, позже реализовавшийся в ублюдочной форме кооперативов и “предприятий индивидуальной торговли”. Наконец, надеялись и на возможную “конвергенцию”, или хотя бы большее сближение с Западом, дабы заимствовать часть его достижений. Все эти варианты, правда, в весьма завуалированной форме, “команда Горбачева” попыталась вложить в “новую редакцию” Третьей программы КПСС. При этом партийное руководство упорно не хотело принимать новую программу, так как старая явно не была выполнена – к 1980-му году советские люди так и не стали жить при коммунизме. Но, с другой стороны, от явных анахронизмов и абсурда хотелось избавиться. Компромиссом и стал это “фиговый листок” – “новая редакция”. В феврале-марте 1986 г. состоялся XXVII-ой съезд КПСС, принявший обновленную программу и новый устав. Программу в обязательном порядке изучали школьники и студенты, остальной народ с ее содержанием знакомили “партийные пропагандисты и агитаторы”. Конечно, ни один нормальный человек так никогда толком не прочитал "отчетный доклад генсека Горбачева ЦК КПСС на ХХVII-ом съезде КПСС". Все плюнули на эту очередную блажь и бредедеднь. А между тем, как теперь выясняется, доклад содержал очень любопытные идеи, фактически же - целую программу, которая хоть и была уродливым гибридом, все же заключала в себе целый ряд любопытных вещей. Например, Михаил Сергеич говорил о полной самостоятельности госпредприятий и даже добавлял: "Важно неукоснительно проводить в жизнь принцип, согласно которому предприятия и объединения полностью отвечают за безубыточность своей работы. А государство не несет ответственности по их обязательствам. Именно в этом состоит суть хозрасчета". Веселенькое заявление! Впоследствии ельцинская команда “целиком и полностью” выполнила это судьбоносное решение, бросив ВСЮ бывшую госпромышленность на произвол судьбы. И все же в целом программа КПСС была словами, словами и только словами. Ее составители, как и “весь советский народ”, ощущавшие, что дальше ехать некуда, пытались использовать любой полезный опыт стран “социалистического лагеря”. Даже приглядывались к корпоративно-муссолиниевским экспериментам в “титовской” Югославии. Ибо в тексте горбачевского доклада постоянно встречались призывы к “увеличению роли трудовых коллективов в деятельности предприятий”. Между тем опыт этот ничем помочь советскому руководству не мог. Потому что история реформ в “братских государствах” заставляла сделать один очень простой вывод: надо или заниматься последовательной подспудной реставрацией капитализма, чтобы позже сохранить власть и приобрести деньги, или приступить к “завинчиванию гаек” на новых “идейных основаниях”. И то, и другое означало бы гибель для советского “реального социализма”. В результате все “решения XVII-го съезда” зашвырнули в дальний угол, а реальная политика горбачевского руководства свелась к бесконечному оппортунизму, вялой реакции на вышедшие из- под контроля “социальные процессы” да к шараханиям от одной политической глупости к другой. Однако во всем пустом многословии программы советский народ, не читая ее, инстинктивно сумел выделить главное – намеки на смягчение противостояния с Западом. Вскоре последовала и встреча Горбачева с президентом США. На той стороне “железного занавеса” стала потихоньку развиваться “горбомания”, а у нас великий борец с алкоголизмом сумел вернуть себе некоторые симпатии населения. Ненависть и страх, который испытывали к СССР западные государства, угнетала большинство граждан СССР, стремившихся “жить” не хуже западноевропейцев. К тому же советская пропаганда в 1986-1987 гг. упорно играла на страхе перед атомной войной, впервые за все послевоенные годы делая это так откровенно внутри страны. Людей постепенно подготавливали к заключению “худого мира” с “империалистическими гадами”. А для этого всячески живописали подробности “доброй ссоры”: в советской печати появились НФ- рассказы об атомной войне, по телевизору даже показали американский фильм на эту тему – “На следующий день” (вскоре появится и соответствующий отечественный “киношедевр” – “Письма мертвого человека”, создатели которого получали Ленинскую премию; однако, в отличие от американского, фильм сей был на редкость скучен и глуп, да и название страдало неким калечным хармсианством – вспоминалось что-то вроде "писклявого писка куриного цыпленка" и даже "двуногой девочки" из дневников Франца Кафки, и не проще ли было сказать "Письма мертвеца"?). Одновременно "журналюги" и "пропагаторы" рассуждали о снижении военных расходов и, следовательно, о “повышении жизненного уровня простых людей”. Это тоже грело душу. Раздражали же теперь население больше всего длинные и маловразумительные речи Горбачева. Публика постарше тут же вспомнила незабвенного Никиту Сергеевича, который в глазах большинства жителей СССР всегда выглядел “идиотом с гармошкой”, шутом гороховым и подлым дураком. Основными ассоциациями, связывавшимися с хрущевским правлением были “кукуруза на северном полюсе” и “кузькина мать”. Также недобрым словом поминали “хрущобы” и хлебные очереди 1963 г. Лысина Михаила Сергеевича с самого начала навевала нехорошие воспоминания, а тут еще добавились и длиннющие бессмысленные речи. Первое время они прощались ради все того же “говорит без бумажки!”, но вскоре даже это перестало оправдывать их длину. Был и еще один явный минус. Раиса Максимовна. Пережитки сакрального мировоззрения у масс советского народа всегда заставляли с неодобрением воспринимать женщин, стоящих у власти. Так, даже в отношении Екатерины II, при которой Россия реально была "великой державой", в массовом сознании закрепился только один миф - будто она продала американцам Аляску (хотя это случилось аж через сто лет). Идеалом "правителя" в сознании среднего советского человека середины 80-х гг. был Сталин. Одинокая фигура на вершине власти, лишенная всяких обычных чувств. Сталин словно бы никогда не был женат. Также народу нравилось, что суровый вождь с трубкой был беспощаден ко всем без исключения, даже к собственным детям. Большинству советских граждан из сериала “Освобождение” запомнился только эпизод, в котором Сталину предлагают обменять пленных немецких военных на его сына Якова. Вождь на экране задумывается, а потом произносит только одну сакраментальную фразу: "Я солдат на генералов не меняю". Брежнев также был одиноким владыкой, ничего не было известно и о семейной жизни Андропова и Черненко. Горбачев же "имел наглость" появиться на экранах телевизора с женой. Причем с женой, выступающей не просто в роли движущейся мебели на дипломатических приемах, а осмеливающейся иметь (и нагло высказывать!!!) какие-то собственные суждения. Здесь даже сравнение с Хрущевым было не в пользу Михаила Сергеича. Нина Петровна, супруга кукурузного царя, была обычной советской "теткой колхозной", "дура дурой", и скорее веселила, чем раздражала народ. Раиса Максимовна же изображала светскую даму, да еще разбирающуюся в политике. От этого массовая озлобленность только возрастала. "Она в политику лезет и, небось, Мишке дурные советы дает". Жена была показателем слабости, а именно слабости народ в начавшуюся "перестроечную эпоху" и не мог простить своему "вождю". (Основной противник М.С. - Ельцин выгодно отличался тем, что о существовании его жены никто не подозревал, на митингах он с ней не светился и, вообще, вел себя, как одинокий волк). Слабость и нерешительность Горбачева не только, в конец концов, лишили его всякой опоры в бюрократическом аппарате, но и привели к полному падению его авторитета среди простого народа. Причем Михаил Сергеич даже не понимал, насколько велик "политический аванс", выданный им массами, мечтавшими не о революции, а именно о небольших "консервативных", почти "косметических" реформах. Поддержка Горбачева, как умеренного политика, была заметна и на ХXVIII-ом съезде КПСС, и на референдуме о судьбе Советского Союза. Огромной глупостью и неверием в собственные силы был его отказ от всенародных выборов в президенты. Он победил бы совершенно железно, за счет основной, консервативно настроенной массы населения, которая прозорливо полагала, что любая перемена власти только ухудшит положение. Горбачев был слишком зачарован феноменом Ельцина и вообще демократов, которые, в сущности, имели поддержку только в столице и нескольких крупных городах. Его погубила чисто марксистская вера в "активность народных масс", которые якобы что-то соображают. Тогда как в России вся эта "активность" сводится к известному постулату: "моя хата с краю, ничего не знаю", к русскому зашкаливающему за все возможные пределы индивидуализму. Истерические выходы жалких ста тысяч представителей "демобщественности" Горбачев и его советники приняли за "революционный порыв", который необходимо учитывать в политических расчетах. Они стали заискивать перед образованным классом, который все больше и больше наглел. Наблюдая за тем, как команда Горбачева "сдает" интеллигенции одну идеологическую позицию за другой, осмелели и местные партийные элиты. Региональные властные группы каким-то "верховым чутьем" осознали, что пришло их время и можно освободиться от непредсказуемого и алогичного, на глазах глупеющего Центра. Постепенно стали проповедоваться идеи "регионального хозрасчета", "экономической самостоятельности" и прочие фокусы, подготовившие формальное объявление независимости бывшими советскими республиками. Но и в этих условиях у Горбачева еще оставалось достаточно "пространства для маневра". Ведь чувство собственной непобедимости кружило голову только демократической интеллигенции. Элиты поддерживали все националистические фокусы с опаской, в любой момент ожидая окрика “сверху”, а то и мощного подзатыльника, осуществленного силами особых полков ВДВ. Массы же охотно поддержали бы любую жестокость власти и не понимали, почему генсек-президент эту жестокость не демонстрирует. Любые силовые действия властей в 1988-1991 гг. вызывали массовое одобрение народа. "Давно пора было показать этим козлам, а то развыпендривались..." И даже навязчивая демократическая пропаганда по телевизору и в прессе срабатывала плохо. Положение губил сам Горбачев, постоянно отказывавшийся благословить жесткие действия армии и милиции. Он боялся испортить свой имидж в глазах горстки демократов, не понимая, что напрочь губит его в глазах большинства советского народа. В тот момент, в конце "перестройки", лидеру могли простить все, кроме нежелания применять силу. В конец концов, и Ельцин переиграл Горбачева не потому что он был демократичнее, а потому что выглядел более сильным, решительным и жестоким. Не побоявшимся влезть на танк в августе 1991 г. и стрелять в "колыбель демократии" в октябре 1993 г. Горбачев запутался в силках самообмана, угодил в собственный капкан, пытаясь действовать методами восточноевропейского политика в евразийской стране (этакий Гришка Отрепьев). Методы же эти могли привести только к одному – к полной и окончательной потере “социальной базы”. Те, кто видел "свет на Западе", "Мишку" в конце 80-х уже не принимали всерьез, так как он цеплялся за устаревший словесный сор, вроде "социалистического выбора народа". Те же, кто мог бы стать его опорой, хотели от него не рассуждений о "всеобщем консенсусе", а решительных действий. Чтобы он стал "колоть вилами" всех зарвавшихся. Но и последних тоже не устраивали социалистические заклинания. Народ хотел жестокости, но уже не ради "социализма", в котором увидел только ярлык для многолетнего обмана и подавления собственной инициативы, а ради порядка. Горбачев же продолжал зудеть о "социалистических идеалах" и "выборе отцов", когда пора было устраивать массовые расстрелы и ковровые бомбардировки на окраинах. Меня впоследствии поразили стенограммы заседаний Политбюро, которые публиковались в 1991 г. в "Известиях ЦК КПСС" (помните ли вы, граждане, о таком журнале?) Марксистская глупость, которую несли наши вожди, просто потрясла. Прямо заседание правления колхоза "Светлый путь" в деревне Драные Жопы. Но ведь в любом колхозе эту чушь произносили для проформы, прекрасно сознавая, что она не имеет никакого отношения к реальности. (Не могу не вспомнить старый анекдот. Общее собрание колхозников. На повестке два вопроса: постройка сарая и строительство коммунизма. Встает председатель: "В связи с тем, что досок нет и не будет, переходим ко второму вопросу"). Здесь же “государственные люди”, та самая "верховная власть" что-то невнятное бормотали об обновлении социализма. "В своем-то кругу могли бы не прикидываться," - думал я. А они и не прикидывались. Они на самом деле не могли сделать то, что элементарно делал в СССР каждый колхозник - разделить сферу пропаганды и область реальных дел. Не помогли и умные “советники-референты”. Собственно говоря, настоящих советников у политических лидеров СССР никогда и не было. Наши вожди всегда отдавали предпочтение марксистским шаманам, повторявшим знакомые заклинания. “Шаманы” же слишком многое переоценили и слишком многое недооценили. Переоценили: силу и мощь демократического движения, влияние Запада на народ, воздействие националистов на окраинные народы (обосрались краснопузые, в общем-то). Еще в 1989 г. оппозицию можно было бы легко раздавить и никто бы не пикнул. Достаточно было бы закрыть прессу и оппозиционное телевещание. Но самому Горбачеву было жалко терять регулярную "рюмочку похвалы", получавшуюся им от западных политиков, да и советники были загипнотизированы силой демократов. Недооценили же советники другие вещи, и все из-за того же гипноза марксистской теории, в которую они продолжали верить. Никто не мог осознать, до какой степени народ мечтает о "сильной руке" и одновременно - какое значительное число людей (в первую очередь, выходцев из крестьян) продолжает подсознательно ненавидеть социалистические бредни. Также никто не мог представить и всю силу взаимной ненависти, тихо тлевшей под единой оболочкой "советского народа". Речь идет даже не об окраинных национализмах, а глубинной неприязни русского народа к азиатам, всем этим "чурекам" и "черномазым". Средняя Азия и Закавказье в глазах большинства жителей будущей РФ были ненужным придатком, жирующим за счет России и не пускающим ее в "Европу". Эти окраинные колонии в наибольшей степени делали из СССР азиатскую страну. Русские же ощущали себя народом европейским, они с восторгом и энтузиазмом истребили бы все эти уродливые нации (территорию, естественно, никто уступать не хотел, но, когда дошло до решительного выбора – “жить с черномазыми или отдать им землю, пусть подавятся”, выбор был сделан в пользу последнего решения). В 70- е гг. советским вождям удалось создать “великую иллюзию”. В глазах сторонних наблюдателей СССР казался куда прочней и могущественней, чем когда-либо был на самом деле. В реальности и Запад, и советские "инакомыслящие" откровенно переоценивали проницательность и ум советского режима. Там, где видели тонкий геополитический расчет или сознательное "обморачивание" противника, в реальности господствовала случайная импровизация или тупое следование "коммунистической догме". (к примеру, поддерживать прогрессивное национал- освободительное движение и бороться с реакционным. В результате в том же Афганистане мы оттолкнули от себя кучу возможных союзников из вождей местных племен). “Наверху”, в горбачевском (да и вообще после Сталина) руководстве не было даже разумного интерпретатора той вполне качественной информации, которую поставлял советскому руководству КГБ. “Перестройка”, вся состоявшая из ряда идиотских шагов, последовательно совершавшихся советским политическим руководством, “великую иллюзию” рассеяла. Король оказался голым, и надо срочно было шить ему новый кафтан. Выходом из тупика, в который загнало себя руководство СССР в конце 80-х гг., могла стать только решающая смена идеологии. Но Горбачев на такую смену идти не хотел. Во-первых, потому что продолжал, похоже, верить в марксизм, во-вторых, потому что никто не мог предложить идеологию, принятие которой могло бы пройти без потерь. Чисто демократические идейные конструкты были "приватизированы" оппозицией, "советский национализм" был достаточно убог и слишком сильно ассоциировался с коммунистической ложью. Поддержка русского национального движения рано или поздно привела бы к потере ряда национальных регионов и международной изоляции СССР. Определенный успех мог бы принести "евразийский проект", но носители "евразийских идей" были слишком оригинальны и слишком неортодоксально мыслили, чтобы их могли всерьез воспринять советские партийные лидеры. "Умные больно, выпендриваются...." и т.п. – таков был общий вердикт коммуны по этому поводу. Последним вариантом могла бы стать "новая социалистическая революция" - советский аналог китайской "культурной революции". Прямое обращение к темным инстинктом масс, натравливание их на элиты, возможность проявить жестокость не силами власти, а при помощи "революционной законности" и "суда Линча". Но и в данном случае паровоз ушел еще в 1988 г., в дни начала Карабахского кризиса. Националистам и демократам удалось "канализировать" народную энергию, подчинить ее себе, так как у них существовали альтернативные управляющие структуры. Попытки же власти создать такие структуры, формально не зависящие от государства ("Интерфронты" в Прибалтике, ЛДПСС Жириновского) опоздали года на три. Ситуацию и здесь еще можно было бы переломить, но для этого необходимы были жестокие, оригинальные и неортодоксальные действия. Нужно было встать на голову и палить в собравшихся, удерживая автомат при помощи пальцев левой ноги. Горбачев на такие финты был не способен. Он и за марксизм держался, по большей части, только как за утешительную иллюзию. Потому что реальность была слишком страшна. СССР был обречен, и даже самый гениальный политик мог бы сделать только одно -- спланировать смерть Союза таким образом, чтобы от этого выиграли русские, заставить Запад оплатить похороны по высшему разряду, да еще и выплачивать потомкам покойного многолетнюю пенсию. Но Горбачев даже не понимал, что СССР умирает. В 1991 г. он лишь апатично наблюдал за происходящим в стране, не давая совершать решительных действий никому и, верно, надеясь, что кривая вывезет. Позорище ГКЧП и дальнейший развал Союза происходили как бы помимо Горбачева. Уже в сентябре-октябре 1991 г. все чувствовали, что СССР обречен, а “Мишка” на экранах телевизоров выглядел никчемной пустой марионеткой. Поэтому почти с облегчением народ воспринял его официальный уход с поста после ратификации Беловежских соглашений. Горбачев ушел в политическую тень и его редкие появления на телеэкране воспринимались как отдельные кадры из фильма "Ночь политических мертвецов". Понимал ли это он сам? Не знаю. Во всяком случае, верхом политической наивности или все того же незнания собственного народа выглядит решение Горбачева баллотироваться в 1996 г. в президенты РФ. После выборов по России пару недель ходил последний политический анекдот, посвященный Михаил Сергеичу: "За Горбачева проголосовал 1 процент избирателей? Теперь мы знаем точное число дураков в нашей стране". И все же за свое недолгое и ублюдочное правление Михаил Сергеич сделал одно громадное дело . Он разбудил советский "средний класс", этого злого и голодного полевого хомяка, которого удачно загипнотизировало брежневское руководство. Хомяк мог бы спать еще лет двадцать, питаясь за счет подкожного жира. Но Горбачев на это не пошел. Он наивно думал, что его призывы к производительному труду произведут на вредного грызуна хоть какое-то впечатление. Вместо этого растревоженный советский хомяк озлобленно осмотрелся кругом, потянулся и начал соображать -- чтобы такое можно было безнаказанно сожрать. Вокруг лежала огромная, брошенная бездарными хозяевами страна, и хомяк радостно принялся ее глодать... (продолжение следует)