Краткое предисловие.

Эта книга посвящена перестройке, самому странному и загадочному периоду в жизни моего поколения. Я пишу только от имени своего поколения, точнее, определенной его части. Мы, "дети семидесятых", родившиеся в 1965-1971 гг., пришли в "перестройку" уже во вполне сознательном, но очень молодом возрасте. Нас легко было обмануть и подставить. Мы легко попадались на крючки. Но мы видели этот процесс не "снаружи" и не "изнутри", как комментаторы и партийные вожди, а сами участвовали в нем. Времени, думается, с 1991 г. прошло достаточно, чтобы попытаться все это оценить. Нам есть, что сказать. Нам есть, к кому предъявлять претензии. В сущности, мы стали такими, какие мы есть, только благодаря этому мрачно-туманному периоду – 1985-91 гг. Кое-что из гадостной правды того времени упорно пропускается мимо ушей новыми "вождями", а более активное и смелое "молодое поколение" – те, кто моложе нас лет на 5-6 – уже не способно себе представить, что это был за мир, какие "свинцовые мерзости" таил в себе поздний СССР. Я думаю, точка зрения юноши эпохи перестройки все же достойна того, чтобы попасть в архивы России. Хотя бы в архивы.... Вот так получается – в 33 года я уже пишу мемуары. Впрочем, мне хотелось это сделать и 7 лет назад.

Высоцкий, со свойственным ему фрондерством, спел просто: "Мы тоже дети страшных лет России, безвременье вливало водку в нас". Но это была лишь долгожданная анестезия после десятка операций без наркоза.

О, неожиданное милое счастье! Как ярко это было выражено тогда, как читается даже сейчас на черно-белых лицах советских комедийных фильмов: "Счастье вдруг, в тишине, постучалось в двери. Неужель ты ко мне? Верю и не верю....". И дальше: "Тот, кто ждет, все снесет, как бы жизнь ни била. Лишь бы все, это все, не напрасно было!"

Танцуют все! Ах, эти "голубые огоньки", "от всей души", "музыкальные киоски", фили, хрюши и степашки всех мастей!

И, может быть, в самом деле "это все" было не напрасно?

И, может быть, надо хоть раз по своей дурацкой воле пожить?

С "ростом благосостояния советского народа" росли и его потребности. Прежде всего, опасная потребность духовная. Марксизм-ленинизм обрыдл всем до последней степени. В журналы для технической интеллигенции проникли Рерих, хатха-йога и тибетская медицина. По стране раскатывал с бредовыми лекциями про НЛО некто Ажажа. Православие или даже неопределенное "христианство"? Не дай Бог. Это противоречит социалистическому сознанию советского народа. А махатмы и НЛО не противоречат. Близкие идеологии сошлись, встретились, слились.

Состояние умов гуманитариев – я не имею в виду вечнозеленых преподавателей ленинизма – было еще более мрачным. Здесь господствовала примитивно понятая теория карнавала Бахтина, а также разного рода реликтособирание (скупка Бердяева, С.Булгакова и Шестова на книжных развалах, неизменное чтение вслух "Мастера и Маргариты", этого комсомольско-молодежного сборника страшилок и ходячих сюжетов). Русский интеллигент того периода был истинным "хранителем древностей" – правда, не понимающим, зачем эти древности вообще нужны. Между прочим, на таком фоне именно еврейская интеллигенция выгодно отличалась наличием какой-то религиозной традициии, знанием западных интеллектуальных мод и прекрасным пониманием провинциальности всей болотной возни на советских "флагманских кораблях интеллекта", вроде "Нового мира" или "Декоративного искусства в СССР". Еврейский эмэнэс чаще всего производил более приятное впечатление, чем узбекский или (нередко) даже русский профессор. Это я к тому, что некоторые описания, которые появятся ниже, некоторые блюстители нравственности обязательно обзовут "антисемитскими". Однако автор сего мемуара, скорее, своеобразный юдофил, нежели антисемит (впрочем, в России антисемита найти довольно трудно – несколько клинических политиков и публицистов не в счет).

Из русской провинции все это позорище советского интеллектуального мира виделось особенно кошмарным, хотя и воспринималось в основном в испытанных десятилетиями пролетарских терминах. "Зажрались профессора!". "Страдают х...ней, а у нас масло по талонам".

Привилегии! Сладкое слово! Пусть у них, партийных ублюдков, есть икра, сервелат и иностранные вина – что ж, такова их судьба, таковы их низменные потребности. Мы, истинные интеллигенты, хранители и сеятели разумного-доброго-вечного, уйдем в иные миры, в чистую энтелехию, в потерянную Россию философов и ученых. Там мы обретем свою привилегию – знать больше, чем они, видеть дальше, чем они. А еще – самиздат и тамиздат, "Эрика", берущая четыре копии, а иногда аж пять. Это наши привилегии.

Есть ли в этом невообразимом мире, советском местечке, свои светлые пятна? А как же! Есть, к примеру, писатели-деревенщики, совесть земли нашей. Этот вопрос требовал бы отдельной главы, но в данном случае мы обойдем его – слишком он сложен. Выскажу нескромную потаенную мысль: городским читателям Распутина и Астафьева на проблемы русской деревни было триста раз начхать. Они искали здесь чего-то этакого, жареного, скрыто антисоветского – и находили. "Ах, как это смело!". И были еще кумиры интеллигенции – Бахтин, Аверинцев, Лихачев, у коих публика, в общем-то, искала того же.

И вездесущий покойничек Булгаков с "Мастером и Маргаритой", любимым чтением комсомольско-молодежных парочек, отъезжающих на картошку. Странно – "сова" почему-то терпела сие явно антисоветское творение, смотрела на него сквозь свои совиные крючковатые пальцы. Именно поэтому оно всегда вызывало у меня подозрения и унылый скептицизм (по-моему, "Собачье сердце" в художественном отношении значительно выше, да и актуальнее). К тому же субкультура, сложившаяся вокруг Мастера и Понтия Пилата, с ее квартирой №50 и ночными посиделками в подъезде на Садовой была именно культурой советской элиты, всех этих сынков дипломатов, юристов, министров и профессоров. Ненавистной мне культурой прокисших "столичных сливок"....

Так или иначе, Россия "размораживалась", если этот избитый термин из опусов Константина Леонтьева здесь вообще применим. И боялась этого процесса. Уже в 1980-82 гг. многие задавались вопросом "а не слишком ли далеко мы зашли в своих блужданиях без руководящей руки партии и вождя?".

Но все же власть эта была уже смешна. Просто не все сие разумели. В октябре 1985 г. я, студент-первокурсник, работал на овощной базе, где над всем ее славным бардаком возносился колоссальных размеров плакат, изготовленный, вероятно, местными борцами за трудовой энтузиазм. Он гласил:

ТОВАРИЩИ! СБЕРЕЧЬ И ЗАКВАСИТЬ КАЖДЫЙ ЛИСТ КАПУСТЫ – НАШ ДОЛГ!

Маленькие рабочие муравьи ползали внизу и пересмеивались. Рядом с нами работал азербайджанский стройбат. Братья-мусульмане шумно справляли малую нужду в чаны с квашеной капустой, кидали туда обгорелые бычки, плевали... Мы, русские студенты, все еще верившие в мировую справедливость, мрачно обсуждали между собой ужасы домохозяек, обнаруживающих в банках окурки или куски солдатского ремня, и тихо негодовали. Всем остальным, в том числе овощному начальству, было на выходки стройбата глубоко наплевать, как и на незаквашенные листы капусты. Лозунг не то что не отражал реальности – он ей полностью противоречил. Советская жизнь была чем-то совершенно иным, нежели предписывали лозунги. Она была сложной, неуловимой и потрясающе противной. От нее тошнило. Я не знал тогда, что придет день – и у меня появится ностальгия по этой утонченной, почти что экзистенциальной, тошноте.

Тогда, в 1985 г., я выписал для себя фразу польского писателя Станислава Игнацы Виткевича, которая показалась мне ужасно актуальной: "Мы живем в страшную эпоху, какой еще не знало человечество, но она так замаскирована различными идеалами, что сегодняшний человек во лжи рождается, живет и умирает, не понимая всей глубины своего падения". Конечно, это казалось мне истинным описанием советской реальности. Идеалы против реальности, вот главный советский конфликт.

Нужно было что-то делать! И каждый советский житель из низов среднего класса (к коему принадлежал и я) мечтал, что когда-нибудь случится что-то одно: либо жизнь приведут в соответствие с лозунгами, либо лозунги будут этой жизнью сметены. Советский человек, хитрюга и прохиндей, прекрасно знал, что власть сильнее его. И он инстинктивно ставил на первое, зная, что сметения лозунгов власть не допустит. Зачем-то ведь ей нужны эти ритуалы, эта бессмыслица? Значит, власть этого хочет, просто она немножко ослабела... Ну ничего, вот придет новый Сталин, и все пойдет, как по маслу.

И по слякотным дорогам Руси катились грузовики с портретами Сталина на лобовом стекле. Это было вовсе не политическое настроение. Это было верноподданическое фрондерство. В данном случае сталинский образ играл ту же роль, что и портрет Высоцкого. Это было милое "нет" тому строю, который сложился в стране. Такова была советская "народная оппозиция". Ее устроил бы диктатор Сталин, каждое утро выступающий по радио перед народом по одной-единственной телепрограмме, и песни Высоцкого – по радио. Крайности сходились, да они и не были крайностями. В сущности, не шло речи о свободе. Лозунг низов был прост: "порядок, справедливость и правда". Инфантильный лознуг, по правде говоря, – нет ему места в современном мире. Так легко совмещались в мозгах Иосиф Виссарионыч и Владимир Семеныч.

Однако ж начальник всех советских стукачей Андропов нравился народу. Не потому, что он был так уж крут и великолепен. Просто народное сказание о Великом Хозяине нашло фигуру для воплощения. Водка подешевела – появилась "андроповка" по 4,70. В сельских домах, на окраинах провинциальных центров индустрии, то там, то сям появлялись на стенах портреты дорогого Юрия Владимировича. Я с удивлением наблюдал этот всплеск верноподданости, но и сам было подпал под общее настроение. Нация надеялась... Она ждала....

Где-то, думали эти несчастные, измордованные жизнью люди, старый плотник обстругивает большую палку, которая скоро начнет охаживать нас по хребтам. Будет больно, но пройдет обида. Ибо достанется всем. Ибо отольются кошкам мышкины слезки. Мир восстановится в своей полноте, и окрепнут распавшиеся связи, зазвучат застольные песни, все пойдут на демонстрации с флагами... Как это мило выглядело в детстве и как противно стало сейчас! Но мы знаем – он придет, придет, великий практик... Мы готовы к этой торжественной всенародной порке, лишь бы она изменила кислый пейзаж... А потом – свобода, равенство, братство. Учиться, учиться и учиться. Мир, демократия, социализм....