Мария Кудрявцева ЛЮБОВЬ И ПОЕЗДА.
В ТИСКАХ СОЗАВИСИМОСТИ"Колеса любви, —
В сущности, все наше общество состоит из созависимых людей. Термин «созависимость» появился в конце 1970-х гг. в США. Тогда созависимыми считали людей, близкие которых были наркоманами и алкоголиками, или же страдали компульсивными расстройствами (различные психические и нервные болезни), а так же увязли в криминале. Уникальная сверх-женщина Мелоди Битти в своей книге «Преодоление созависимости» дает определение созависимого человека: «Созависимый человек — это тот, кто позволил поведению другого человека сильно воздействовать на него и кто одержим попытками контролировать поведение того человека.». Также определяют понятие созависимости современные психологи. Американская, в особенности, психологическая школа нацелена на освобождение человека от созависимости, рассматривая ее как своего рода болезнь. Так и есть, поскольку созависимые люди так же, как их партнеры-маньяки, становятся одержимыми, но уже другой манией — манией контроля и гиперответственности за жизнь своих «нерюхливых» близких. Они доходят в своей одержимости до полной потери собственной жизни, их «территория» оказывается полностью захваченной их ущербными партнерами. Постепенно такой человек теряет собственное «я», полностью сливаясь с «я» своей половины. Была бы его воля, он слился бы с таким партнером и физически. Собственная отдельная жизнь превращается наполненное тревогой и паникой существование, доставляет созависимому человеку только мучения. Изнанка этих мучений — подсознательное искаженное удовлетворение от своей «тяжкой доли», уверенность в своей «святости». Мелоди Битти, не случайно названная сверх-женщиной, смогла пройти через все круги ада алкогольной и наркотической зависимости, смогла остановиться на лету и начать карабкаться вверх по наклонной. Она состояла членом известного общества Анонимных Алкоголиков, где «спасалась» сначала сама, а потом, освободившись от зависимости, стала «спасать» других зависимых. Однако ее одолела другая мания — мания созависимости. Судьба связала ее последовательно с несколькими мужчинами-наркоманами, и Битти, одержимая идеей спасти любимых от гибели, стала уже непьющим и неколющимся, но совершенно истощенным и жалким существом. Через много лет Битти сумела преодолеть и созависимость, она как бы просветлилась, не в религиозном, но в нравственно-психологическом смысле. Она проделала сложный путь отстранения от своих и чужих проблем и стала относительно свободной, насколько можно быть вообще быть свободным, находясь в бренном физическом теле. Это акт похвального западного self-made. В последнее время есть тенденция расширить понятие созависимости. Созависимы в той или иной степени мы все: мы порой беспричинно беспокоимся о совершенно нормальных близких, о проблемах и ситуациях, абсолютно независимых от нас. Но созависимыми также считаются близкие необычных людей — гениев, пророков, чья деятельность или творчество вольно или невольно воздействует на все вокруг, причем не всегда положительно. Те и другие не могут жить друг без друга, они связаны крепче, чем любовью или дружбой. Созависимыми движет искусственная жертвенность, превращая их самих в жертвы. Они злятся на себя и свою жизнь, доходя до полного умопомрачения. Их рьяная деятельность, направленная, вроде бы, на улучшение, не приносит пользы, а на самом деле лишь вредит. Их путь — это путь саморазрушения, а не самоотдачи, как они сами думают. Бессознательно созависимый человек присваивает себе то, что подвластно лишь Богу — создание жизни другого человека, что, в конечном счете, значит создание этого самого человека. Оградить близкого человека от мнимых (или даже реальных) неприятностей означает лишить его возможности прожить их самому, а значит и не позволить работать его душе, проделав что-либо за него. Борьба за мифическое счастье, постоянное пребывание на стреме в ожидании ломок, запоев, депрессий, суицида превращают отношения созависимых и зависимых в настоящую драму с усложнениями и развязками. В традициях западного менталитета многие художественные фильмы и произведения литературы строятся по схеме преодоления зависимости и созависимости на пути к happy-end’у. Для русской же ментальности применительно к художественному наследию можно отметить иное: отражение и интерпретация различных форм зависимости и созависимости, вплоть до их поэтизации. Здесь важен не happy-end, а процесс его недостижения. В русской литературе любовь живет как синоним страдания. Постижение высшего смысла единения с объектом любви — высшей любви к Богу, человеческой любви — сопряжено с муками. «Русская литература не знает таких прекрасных образов любви, как литература Западной Европы. — Писал Н. А. Бердяев. — У нас нет ничего подобного любви трубадуров, любви Тристана и Изольды, Данте и Беатриче, Ромео и Джульетты. В русской любви есть что-то темное и мучительное, непросветленное и часто уродливое.» Поразительную галерею зависимых и созависимых создал наш классический «дедушка» Лев Толстой. Его роман «Анна Каренина» (1877), будучи на первый взгляд энциклопедией русской жизни последней четвери 19 в., представляется настоящей трагедией многогранной созависимости. Иного мнения придерживается Н. Бердяев. Он считает, что этот роман наряду с «Евгением Онегиным» — свет в мутном окошке русской любви. Но этот свет неудержимо гаснет со временем жизни главных персонажей. Величие чувств сначала осыпается по камушку, затем рушится мощным обвалом. В чем здесь причина — в русской духовной природе или в таргической невозможности полного единения двух людей, несмотря на то, что мужчина и женщина — это две половинки, вечно ищущие воссоединения? Анна Каренина — женщина, оказавшаяся в двойственной ситуации, сумевшая ради любви оставить всю прежнюю налаженную жизнь и сына. Попытавшаяся преодолеть столь важное в то время, почти материализованное общественное мнение. Шаг, который она сделала, был немыслим не фактом наглой неверности, а своей убийственной искренностью. Это столь редко встречающийся теперь случай чистой абсолютной любви, граничащей с манией, а потом и превратившейся в манию. Любовь в этом проявлении жестока и слепа, она подчиняет себе все мысли и действия, постепенно уменьшая круг жизни. Такое чувство похоже на проползание по стремительно сужающемуся тоннелю к постоянно удаляющему свету в конце. Когда же этот источник света, наконец, достигнут, оказывается, что это всего лишь маленькая дырочка в стене, а обратный путь завален камнями. Каренина — личность двойственная, зависимая по логике теории созависимости — от маниакальной страсти, подчинившей себе всю ее жизнь. И смерть. Созависимыми невольно стали все персонажи, связанные с Анной. Муж — «министерская машина» Алексей Каренин был, в сущности, раздавлен в моральном плане, но с Анной его держала лишь необходимость выполнять государственный долг, невозможная без репутации хорошего семъянина. Что он и делал, «спасая» свой брак. Сын Сережа ощущал себя покинутым, одиноким, искал мать во время прогулок в каждой женской фигуре, обликом напоминающей мать. Алексей Вронский подчинился воле чувств, оставил службу, уехал с Анной в загородное поместье, — так нет же! Черный червь ревности Карениной подточил и разрушил любовный фантом. Даже в самом начале романа, появившись на одном балу с Кити Щербацкой, Анна невольно рушит ее мечты, увлекая за собой Вронского в водоворот страсти. Кити же после этого около полугода лечила на водах расстороенные девичьи нервы. Красиво появившись, Анна исчезает в небытие страшной гибелью. Легко представить себе, что ее гибель принесет еще большие страдания всем, кто был с ней связан. Дети, возможно, до самой зрелости не узнают тайну своей матери, бросившей их. Однако ее запомнят. О ней будут рассказывать долгие годы, в отличие от благополучной достойной Кити Щербацкой или увешанной гроздями младенцев Долли Облонской. Такая женщина, несмотря на простоту и «нервную быстроту и грацию движений», окутана неуловимым ореолом душевного надлома. Эта гордо посаженная голова, длинная шея и точеные плечи — почти монументальный образ, с вызовом появляющийся в романе. Приезд Анны в Москву подобен вихрю: она сразу изменяет жизнь нескольких человек. Двуликая Каренина как бы одной рукой делает добро — мирит брата с женой, другой — рушит начинающуюся жизнь Кити Щербацкой. Внутренне цельная, она ведет двойную жизнь. А это недопустимо, это прямой путь к сумасшествию. В сущности, такая женщина как Анна Каренина, не может существовать на самом деле — она один из искусственных гротескных персонажей Толстого. Объяснение этому — в четкой границе, пролегающей примерно после первой трети романа. Анна без Вронского и Анна с Вронским — две разные Анны. Каренина-жена высокого чиновника и мать — прекрасный и туманный образ, притягательный своей загадочностью. Начинается роман Анны с Вронским — и ее образ начинает все более проявляться, как фотопленка в мастерской. Сначала он поражает нас своим внутренним и внешним совершенством. Но чем дальше заходят их отношения, чем меньше преград — тем мельче становятся чувства. Их любовь, этот экзотический цветок запрета, как бы увядает в ревности и собственничестве Анны. Когда они оказываются один на один со своими чувствами и друг другом, выясняется, что Анне дорого ее положение в свете, Вронскому — его свобода. Каренина демонстрирует удивительную смелость и прямоту, признаваясь мужу в любви к другому человеку. Но дальше, когда нужно действовать для утверждения своей жизни, ее смелость иссякает. Анна постепенно увязает в положении «потерянной» женщины, волочет свои чувства по грязи. И это свое положение она создала сама. Конечно, с позиции наших современниц рубежа веков и тысячелетий, проблемы Анны Карениной сильно изменились. Сейчас не существует столь мощного препона для личного счастья, как мнение света. Все препоны переместились снаружи внутрь нас. Оставив мужа и ребенка, Анна с Вронским и новорожденной дочерью уезжает в Италию, где, казалось бы, должно наступить счастье. Но Анне, по видимому, не нужно это счастье, она мучается от пустоты и скуки — но ни она, ни Вронский никогда не признается в этом. Она едет в Петербург, тайно встречается с сыном, красиво и вызывающе появляется в театре, где было все общество. «Где же сцена?» — спросил бы недоумевающий зритель, заметив, что театральная публика сворачивает шеи, высматривая Анну, а не певицу на сцене. По нравам того времени этот факт можно сравнить с появлением обнаженной женщины в мечети. В душе многие господа в театре завидовали Анне, но выказали презрение. То же самое можно сказать о мужчинах в мечети, крайне уважающих обряды, но не способных подавить в себе восхищение и желание при виде красивых женских форм. В целом же эти действия Анны носят откровенно мазохистский характер. Ей нравится страдать. Это придает ей особенную горькую прелесть, вызывает желание-жалость. И она это знает. Любовь-мания, завладевшая жизнью Анны Карениной, не несла тех благостных плодов, которые дали несколько идеализированные Толстым чувства Левина и Кити. Их судьба — мечта многих, кто считает важным в своей жизни семейное счастье. Страсть, переходящая в нечто родное, этакую родную любовь, «где один не знает, где начинается другой». Сила, заставившая женщину оставить ребенка, не позволившая полюбить нового ребенка, от любимого мужчины… Эта сила решительно не давала Анне жить своей жизнью, превратила ее в пажа, стража и рабыню для Вронского, точнее, того монстрика, которого она любила в нем. «Как два прикованных к одной цепи врага, — писал В.В. Вересаев, — стоят теперь друг против друга Анна и Вронский. Между ними — «мрачная, тяжелая любовь», ужасающая обоих». Мучительные выяснения отношений, поиск чего-то безвозвратно утраченного, бессонница и депрессия — вот удел Анны Карениной к концу ее истории. Мания Анны прочно срослась с ее сущностью. Нет ничего, что могло перебить ее мысли, успокоить страх. Страх — это особая стадия мании Анны Карениной. Это вначале страх позора и отвержения, а впоследствии — страх потерять Вронского, пересиливший даже страх смерти. Она поставила на любовь — и проиграла. В. В. Вересаев отмечает, что «Анна ушла только в любовь, стала духовно-бездетною «любовницею», как раньше была только матерью. И тщетно пытается она жить своею противоестественною, пустоцветною любовью». То, чего так хотела эта женщина, невозможно да и не нужно. Невозможно полностью обладать другим человеком, это в конечном счете убивает личность. Традиционно во многих литературоведческих работах, где анализируется роман «Анна Каренина» не учитывается один момент: любовь, как и свобода, когда она обрушивается всей своей мощью на обычного индивида, пусть даже очень образованного и благовоспитанного, может легко сломить слабую и заурядную личность. Анна Каренина — незаурядная женщина, ее порыв весьма нетрадиционен. Однако она человек крайностей — все, что она сделала, было доведено до абсурда. Она слишком женщина в своей слишком сильной любви. Вронский «объелся» Анной и всем, что этому приключению сопутствовало. В конце концов он был просто блестящий молодой человек, и дать Анне то необходимое ей невиданное чувство просто не мог. И постоянно растущая ее потребность в доказательствах и признаках его любви наталкивалась на поначалу ровное, потом же постепенно истощающееся от инфекции ревности чувство. И паровоз любви наехал на бегущую впереди него Анну, задел Вронского и многих других связанных с Анной людей. Масштабы трагедии, огромные для Вронского, совсем не были таковыми для остальных. Семейства Левиных, Облонских и Щербацких жили после смерти Карениной также хорошо, Левин обрел веру в Бога. Река жизни текла, и даже кругов от камня, брошенного Анной, уже не было видно. Созависимость, так как ее понимают западные, а теперь уже и российские, психологи, является неизбежным злом, идущим изнутри человеческой природы. Зависимый всегда найдет, от чего зависеть, а созависимый найдет своего зависимого и «прилепится к нему». Любовь-мания как чувство неизбежно парное, легко укладывается с многочисленными перекосами в схему зависимости-созависимости. Благо, как считает большинство людей, — это любовь: Божья, человеческая; любовь к родителям, детям, родине. Это некое совокупное благо, так как когда индивид любит, он стремится делать добро тем, кого он любит. Но это «добро» может оказаться злом на определенном этапе. Рука дающего не оскудевает и не оскудевает, но оскудевает и иссушается душа. И дающий становится уже никому не нужен со своими «дарами». Любая из форм любви становится отталкивающей в своей избыточности. Причем степень избыточности каждый для себя определяет сам. Стремление отучить объект своих чувств от вредных привычек, избавить от пагубных пристрастий, сделать его жизнь лучше и легче — вот мания созависимых. Это может проявиться и как навязывание себя, как в последние дни жизни делала Анна Каренина. А объекту это все вовсе не нужно. Вронскому нужно было одно — просто быть с Анной и вести свою прежнюю жизнь с теми же интересами. Это было благопристойное стремление любого нормального мужчины его класса. В понимании Толстого и многих критиков, анализировавших роман, произошел недопустимый ни с христианской, ни с человеческой точки зрения душевный надлом Анны, возенесение изгвазданной мании-страсти до вселенских масштабов, пренебрежение святая святых — собственной душой. И произошел «Аз воздам» — неощутимый физически внутренний толчок под колеса. Смерть и созависимость идут рука об руку. Созависимая личность начинает лишь существовать, истинная «живая жизнь», по словам В. Вересаева, выжигается. Это смерть души, а тело будет бродить еще долго, одержимое манией слежения и ответственности. В сладчайшем сослагательном «ах, если бы…» применительно к Анне нет смысла. Люди, склонные к зависимости и созависимости, не выбирают. Их «тяжкий крест» выбирает их. Мучительная любовь выбирает и топчет свои жертвы. Ни Анна, ни Вронский не выбирали свою судьбу. Она выбрала их, кинула в объятия друг друга, а они не успели ничего осознать. Личность Вронского — бесспорно, объекта и жертвы маниакальной страсти Анны, не менее изломана. Ему Лев Николаевич уделил не так много внимания, не запечатлел всех его внутренних монологов, а их, наверняка, было немало. Водоворот страсти поначалу был под контролем «блестящего молодого человека», и его «магазин» сплошных зубов радостно сиял. Он завоевывал новое пространство, новую женщину, но потом произошел буквально «fall in love» — Вронский влюбился до безумия и шел до последнего, как бы соревнуясь с Анной. В этой скачке не было победителей, хотя риск сломать спину был велик на крутых поворотах. Но Анна, в отличие от любимой кобылы Вронского, продержаласть дольше. Вронский стрелялся от безысходности, Анна чуть не умерла от родов. Эта жизнь на грани смерти была невозможна столь долгое время. Вронский честно пытался все сделать для обоюдного счастья, но не это уже было нужно Анне. Насилие над сущностью не прошло бесследно, и она уже не могла бы быть счастлива ни при каких обстоятельствах — ни с сыном, ни с Вронским, ни с ними обоими. Душа ее умерла и Карениной незачем было больше жить. Вронский, уехав от нее накануне гибели, неосознанно дал ей шанс умереть. P.S. Автор этих строк очень любит посещать кладбища. Там можно встретить более живых существ, чем на улицах города, в магазинах и офисах. Червь созависимости выел души этих трупов подчистую, а они продолжают двигаться, как автоматы, улыбаться и огорчаться в положенные моменты. Но от них веет холодом, «живая жизнь» покинула их. Мнимая забота их есть лишь взбивание подушки под головой покойника. Люди эти страшно одиноки, а созависимость — боязнь одиночества с самим собой и самонепонимания. Великая любовь в этом случае — не спасение, а лишь орудие убийства и самоубийства.
Это знала Ева, это знал Адам, —
Едут прямо по нам"
. В. Бутусов, И. Кормильцев. «Колеса любви»
"Есть один, отчаянный, путь познать тайну:
это путь полного господства над другим человеком,
господства, которое сделает его таким, как мы хотим,
заставит чувствовать то, что мы хотим; превратит его в вещь,
нашу вещь, собственность."
Э. Фромм. «Искусство любви»