Религиозные убеждения Дж. Р. Р. Толкина

Вскоре после публикации "Властелина Колец", в одном из писем Толкин говорил: "Я -христианин, как можно догадаться по моим произведениям, и принадлежу к римско-католической церкви. О последнем факте догадаться по моим текстам можно едва ли..." Вероисповедание, и что важнее - соответствующие ей мировоззрение Толкина не были тайной для критиков и большинства исследователей биографии и творчества писателя.
Однако с конца 70-х гг. начались попытки связать Толкина с западным оккультизмом. Его называли теософом, антропософом, гностиком, а сейчас в России, обвиняют и в сатанизме. Терпение историка и религиоведа лопнуло. В качестве материала избрана "Книга забытых сказаний" (1917- 1920 гг.) - ранним и наиболее подробным вариантом "Сильмариллиона". Однако мифология и сюжетные линии "Сказаний" отличаются от "Сильмариллиона", иногда весьма значительно. Некоторые из них имеют прямое отношение к теме.
Итак молодой лингвист из Оксфорда, воспитанник испанского священника решил воссоздать (вернее, создать из обломков) древнеанглийский национальный эпос. Имеющиеся памятники его не удовлетворяют - это или унаследованные от кельтов и "пришлые" из Скандинавии сюжеты, или "ужатая до убожества лубочная дрянь". Возникает образ автора Золотой Книги - древнегерманского мореплавателя Эриола (англосакса Эльфвина в позднейшей редакции) и мира, в котором он живет и историю которого узнает на загадочном острове Тол Эрессэа. Мир должен был включать и приемлемые элементы древнеанглийской мифологии, и черты мировоззрения Толкина. Когда мореход стал Эльфвином, мир обрел место в истории и некую полноту.
Это мир, каким его видел новокрещеный англосакс на излете "темных веков"(УШ - IX), мир, в котором было место и Благой Вести, и преданиям об эльфах, и Создателю... Автор "Беовульфа" упрекал данов за то, что те "молились идолам, не чтили Всевышнего". Примерно так же видел мир и вполне ортодоксальный король Альфред в конце IX в. Естественно, именно таков и мир Золотой Книге Эриола. Мера отражения христианских убеждений автора в произведении менялась.
Сперва Толкин, кажется, был склонен несколько "камуфлировать" свои взгляды. В одном месте Книги он сперва написал: "кто знает, придет ли когда-нибудь от них (Валаров) спасение мира и освобождение людей и эльфов? Есть некоторые, кто говорит, что это не так и что надежда живет только в далекой стране людей, но как такое может быть, я не знаю". Намек на Страну Завета был заключен в скобки со знаком вопроса, а при переработке текста исчез. Действительно, откуда эльфу знать о богоизбранном народе и грядущем приходе Спасителя?
С иной ситуацией сталкиваемся в мифе Творения ("Музыка Айнуров"). Первоначально при сотворении мира "солнце с луною отпускаются на пути свои и обретают жизнь" - как и положено Книгой Бытия. Однако переработав текст Толкин принес библейское представление в жертву созданному им миф о Двух Древах, освещавших Родину Эльфов на Заокраинном Западе, их ужасной гибели и лишь последующем сотворении Солнца и Луны. Фраза исчезла, а весь фрагмент подвергся переделке. Написав "астрономический" миф, Толкин последовательно сокращал его в каждой новой обработке "Сильмариллиона". По свидетельству К. Толкина, его отец вообще предполагал отбросить миф о Солнце и Луне, всецело приняв библейскую космогонию. В немалой степени это желание было обусловлено не раз выражавшейся Толкином тревогой по поводу того, что его вымышленный мир слишком принимается на веру.
В первоначальной версии "Книга Забытых Сказаний" пронизана христианским монотеизмом. Это единственное из "сказаний", эволюционировавшее к "Сильмариллиону". В первоначальной редакции Творец Илуватар (в черновике - Илу, древнесемитская форма библейского именования Бога) - "Господь Вечности, пребывающий за пределами мира; тот, кто создал его, и не от него и не в нем, но любит его". Рассуждения Илуватара о Промысле, теодицее, месте и роли зла очевидно относятся к области католического богословствования. В первой редакции "Музыки" Толкин отдал дань августиновским идеям всеобщей предопределенности, благой и полезной обусловленности даже злых поступков: "И узрит он (Мелько), и все вы, и даже те существа, что должны теперь жить средь его зла и сносить через Мелько несчастья и печаль, ужас и бесчестье, возгласят в конце, что это лишь служило великой моей славе и делало тему достойней для слуха. Жизнь достойней для жития, а Мир столь чудесным и дивным, что изо всех дел Илуватара сие (попущение выбора Айнуров) будет названо мощнейшим и прелестнейшим". Позже эти рискованные утверждения исчезают, и в редакции 1951 г. остается приемлемая для Римской Церкви томистская теория последовательного обращения Творцом попущаемого ради свободы зла во благо.
Идея духов-мироправителей, Валаров, именуемых иногда у людей богами, давала почву для упреков Толкина то в гностицизме, то в неоязычестве. Обвинения беспочвенны. Как раз в итоговой версии толкиновской мифологии. Валары - Powers, Силы, духи второго "ангельского порядка" (по схеме Ареопагита и по определению самого Толкина), подчиненные Творцу, вошедшие в мир и принявшие участие в его творении согласно Его воле, тогда как первый акт Творения материального мира совершен самим Илуватаром. Здесь нет гностического противопоставления истинного бога и ложных демиургов, творящих материю против его воли. Нет и языческого обоготворения природы. Валары не воплощают природных явлений и не требуют божеских почестей.
Иная картина в "Забытых сказаниях": здесь концепция Валаров диаметрально противоположна. После сотворения мира между Айнурами произошел "спор". Те, "кто в своей музыке был поглощен думами о промысле и замысле Илуватара и пекся только о том, чтобы изложить его, не украшая какими-то собственными изобретениями", остались с Творцом. Другие (в их числе Мелько) откололись от остальных и "умоляли Илуватара позволить им поселиться в пределах мира". Они вызываются быть хранителями, но, как выясняется в дальнейшем, двигали ими не в меньшей степени гордыня и жажда власти над Детьми Илуватара, прежде всего, людьми. "Всецело прозревая сердца их, Илуватар все же внял желанию Айнуров". Валары (боги, в одной заметке - "языческие боги") спускаются в мир, и первым из них в огне низвергается Мелько. В ранней версии эти духи, по мере развития сюжета многократно проявляющие гордыню, близорукость и эгоистичность, - действительно вполне "языческие боги". И если Мелько и его присные - очевидные демоны, то Валары Валинора (за редкими исключениями) в Книге - существа полудемонической природы, прикованные к земле и аиру в наказание за свою гордыню, хотя и не последовавшие за мятежом Люцифера.
Если Валары - "нейтральные духи", вышедшие из воли Божьей, но не низринувшиеся за сатаной и ставшие богами язычников, то что такое их обитель Валинор? "Блаженные острова" на западе восходят к кельтской мифологии. Ирландские христиане изредка отождествляли их с "земным раем". Ранний Толкин нашел им несколько иное место в христианской космологии. Во фрагменте, рассказывающем о судьбах людей после смерти (сильно отличающемся от идей, заложенных в "Сильмариллионе") говорится, что одних грешников Мелько утаскивает в подземный мир, другие терпят заключение на севере Валинора, где правят духи смерти во главе с Мандосом.
Большинство людей отправляются на юг, в преддверие Валинора - область Хаббанан (Эруман). В этой обители душ мертвых они ведут унылое, но не безнадежное существование, ожидая Великого Конца. Некоторых из них Валары призывают в Валинор. Грешник может пройти в Валиноре очищение в огненной купели Фаскалан, как сделали Турин и Ниэнори, над которыми тяготели грехи невольного инцеста и самоубийства.
В словаре, связанном с "Забытыми Сказаниями" одно из названий Эрумана переводится - "Чистилище". Дальнейшее сопоставление проводится просто: Мандос - Лимб, область немучительного заточения "умеренных грешников". Собственно Валинор же оказывается аналогом "лона Авраамова" ветхозаветной традиции в дозаветном мире. Второй "острый угол" - явственно отдающая платонизмом концепция, что "Смерть есть дар Единого людям", освобождение от бренного мира.
Сам Толкин в письме Гастингсу был вынужден признать, что это, по всей вероятности, "дурная теология". Приведенные им в свое оправдание аргументы - он-де смотрит на Смерть через призму вторичного, а не подлинного мира - становятся чуть яснее при изучении истории идеи. Она появляется сравнительно поздно, в написанной в 30-е гг. незаконченной фантастической повести "Забытая дорога". Здесь теорию Смерти-Дара излагает своему сыну нуменорец Элендил, отвергая Сауроновы посулы бессмертия. В "Книге забытых сказаний" нет еще и следа этих идей. Дар заключается только в том, что "люди должны иметь свободную волю, посредством чего в узах сил, и веществ, и перемен мира смогут выстраивать и замышлять жизнь свою даже помимо первоначальной Музыки Айнуров, каковая подобна року для всех иных существ". Далее сказано, что с этим же "даром силы" сопрягается то, что "Дети Людей лишь краткое время обитают в мире живыми и все ж не исчезают полностью до конца".
Легкое изменение позже превратило эту фразу в упоминание о Даре Смерти. Но в первоначальном виде явно говорится только о бессмертии души. У раннего Толкина дары Бога людям понимаются почти так же, как у Фомы Аквинского - абсолютная свобода воли и выбора, сопряженная с бессмертием души и загробной ответственностью.
Итак, мировоззрение автора "Книги забытых сказаний", несомненно, вполне христианское, хотя, может быть, и не вполне еще устоявшееся. Христианские мотивы позднейших произведений Толкина не нуждаются в доказательствах. Важно отметить то, что огромное большинство "сомнительных" точек толкиновского "вторичного мира" являются на деле результатом сокращения или рецидива в изменившейся концепции его юношеских построений. Но религиозное христианское содержание самих этих построений несомненно.




ДЖ. Р. Р. ТОЛКИН
КНИГА ЗАБЫТЫХ СКАЗАНИЙ
(перевод С. Ноина)


Предисловие К. Толкина

"Книга забытых сказаний", написанная шестьдесят-семьдесят лет тому назад, была первым существенным произведением из фантастических повествований Дж. Р. Р. Толкина, и здесь впервые появляются Валары, Дети Илуватара, эльфы и люди, дварфы и орки, и земли, на которых разворачивается их история - Валинор за западным океаном и Среднеземье, "Великие Земли" между морями востока и запада. Примерно через пятьдесят семь лет после того, как мой отец прекратил работу над "Забытыми сказаниями", "Сильмариллион", глубоко трансформировавшийся по сравнению со своим далеким предшественником, был опубликован, а с тех пор прошло шесть лет. Это Предисловие представляется подходящим местом для того, чтобы отметить некоторые аспекты обоих трудов.
О "Сильмариллионе" вообще говорят как о "трудной" книге, нуждающейся в объяснении и руководстве по тому, как с ней "обращаться"; и в этом он противопоставляется "Властелину Колец". В главе 7 книги "Дорога в Среднеземье" профессор Т. А. Шиппи принимает эти положения (""Сильмариллион" не мог не быть тяжел для чтения") и излагает свой взгляд на то, почему это так. В первую очередь, в "Сильмариллионе" нет "посредничества" вроде того, что обеспечивают хоббиты (так, в "Хоббите" "Бильбо действует как связующее звено между новыми временами и архаическим миром дварфов и драконов"). Мой отец сам вполне осознавал, что отсутствие хоббитов ощущалось бы как недостаток, будь "Сильмариллион" опубликован - и не только особо симпатизирующими им читателями. В письме, написанном в 1956 г., вскоре после публикации "Властелина Колец", он говорит:
Я не думаю, что это столь же привлекательно, как ВК - нет хоббитов! Полно мифологии, эльфийскости, всего того "высокого штиля" (как мог бы сказать Чосер), которого столь мало на вкус некоторых рецензентов.
Течение "Сильмариллиона" чисто и беспримесно; и читатель уносится прочь от такого "посредничества", таких нарочитых столкновений (далеко не только стилевых), как предстающее при встрече короля Теодена с Пиппином и Мерри на развалинах Исенгарда:
- Прощайте, мои хоббиты! Может, мы встретимся вновь в моем доме! Там вы сядете возле меня и расскажете мне все, чего пожелают ваши сердца: дела ваших пращуров, столь давних, сколь вы сможете исчислить...
Хоббиты низко поклонились
. - Так это король Рохана! - сказал Пиппин, понизив голос. - Славный старикан. Очень вежливый.
Во-вторых,
Чем "Сильмариллион" отличается от более ранних произведений Толкина, так это отказом от принятых в новеллистике условий. Большинство повестей (включая "Хоббита" и "Властелина Колец") выводят некоего персонажа, вроде Фродо и Бильбо, на передний план, а затем рассказывают историю, как бы случившуюся с ним. Новеллист, конечно, выдумывает историю, и потому остается всезнающим: он может объяснять или показывать, что "на самом деле" случилось, и противопоставлять это ограниченному восприятию своего персонажа.
Тут совершенно очевидно присутствие проблемы литературного "вкуса" (или литературной "привычки"); а также проблемы литературного "разочарования" - "разочарования (основанного на ошибке) тех, кто ожидал второго "Властелина Колец"", на что указывает профессор Шиппи. Это выразилось даже в оскорблениях - в одном случае в обращенном ко мне "Это же вроде Ветхого Завета!": ужасный приговор, на который, ясное дело, нельзя подать апелляции (хотя этот читатель не смог бы предложить более превосходящего сравнения). Конечно, "Сильмариллион" был предназначен пробуждать душу и воображение, - непосредственно и не требуя особого усилия или обладания необыкновенными способностями; но его тональность ему присуща, и можно сомневаться, сможет ли какой-нибудь "подступ" к нему сильно помочь тем, кто считает его неприступным.
Имеется и третье суждение (каковое профессор Шиппи выдвигает вообще-то в другом контексте):
Одно качество, которого в изобилии [у "Властелина Колец"] - Беовульфовское "впечатление глубины", создаваемое, в точности как в древнем эпосе, песнями и отступлениями, вроде Арагорновой баллады о Тинувиэли, ссылок Сэма Гэмджи на Сильмарил и Железную Корону, рассказа Элронда о Кэлебримборе и многого другого. Это, однако, качество "Властелина Колец", а не вставных историй. Рассказывать их в их полных правах и ожидать, что они сохранят то обаяние, которое получают в обширной оправе, было бы ужасной ошибкой, - ошибкой, к которой Толкин был бы более чувствителен, чем любой живущий человек. Как писал он в опубликованном письме, датированном 20 сентября 1963 г.:
"Я полон сомнений относительно предприятия [написания "Сильмариллиона"]. Частью своей притягательности ВК, я думаю, обязан проблескам большой истории на заднем плане; притягательность эта подобна видению вдалеке неведомого острова или башен далекого города, поблескивающих в тумане под лучами солнца. Пойти туда - значит разрушить магию, если только не раскроются новые недостижимые перспективы"
. "Пойти туда - значит разрушить магию". Что до раскрытия "новых недостижимых перспектив", проблема тут - о чем Толкин, должно быть, думал много раз - была в том, что во "Властелине Колец" Среднеземье уже старо и отягощено огромным грузом прошедшей истории. "Сильмариллион" же, в своей более всеохватной форме, привязан к началу начал. Как можно создать "глубину", когда у вас за спиной не осталось ничего недостигнутого?
Письмо, цитируемое здесь, очевидно, показывает, что мой отец ощущал, - или, возможно, лучше будет сказать, ощущал временами, - что это будет проблемой. И это не была новая мысль - во время написания "Властелина Колец", в 1945 г., он говорил в письме ко мне:
История должна быть рассказана, или не будет историей, однако есть истории, которые нерассказанными волнуют в самой большой степени. Я думаю, ты взволнован "Кэлебримбором" из-за внезапного ощущения бесконечной "нерассказанной" истории: гор, видимых издалека, которые никогда не будут одолены, отдаленных деревьев (подобных дереву Ниггля), к которым никогда не подойдешь - а если подойдешь, то только чтобы стать "близ деревьев".
Этот предмет отлично иллюстрируется, на мой взгляд, песней Гимли в Мории, где очень далеким эхом возникают великие имена древнего мира:
Мир красен, горный свод высок
В Дни Древности, и рок далек
От Нарготрондских королей
И Гондолинских, что теперь
Сокрылись в Западных Морях...
"- Мне это нравится! - сказал Сэм. - Я должен бы это выучить. В Морийских Копях, в Кхазад-Дум. Но как подумаешь обо всех этих светильниках, так тьма еще тяжелее покажется". Своим восторженным "Мне это нравится!" Сэм не только "посредничает" (притом обаятельно "Гэмджизируя") "высокому", могучим королям Нарготронда и Гондолина, Дурину на его резном троне, но тотчас же перемещает их на даже еще более отдаленное, магическое расстояние, преодоление которого (в тот момент) вполне может показаться разрушительным.
Профессор Шиппи говорит, что "рассказывать [истории, на которые во "Властелине Колец" есть лишь намеки] в их полных правах и ожидать, что они сохранят то обаяние, которое получают в обширной оправе, было бы ужасной ошибкой". "Ошибка", вероятно, заключается в таких ожиданиях, а не в передаче историй вообще; к тому же, кажется, профессор Шиппи считает, что мой отец в 1963 г. недоумевал, прикасаться ему или нет пером к бумаге, - ведь он придает словам письма "Я полон сомнений относительно предприятия" смысл "написания "Сильмариллиона"". Но когда отец сказал это, он имел в виду - решительно - не сам труд, который, в любом случае, уже был написан, и в значительной части задолго до того (намеки во "Властелине Колец" не иллюзорны): что было для него проблемой, как говорит он ранее в том же письме, так это представление труда в опубликованном виде после появления "Властелина Колец", когда, как он думал, наилучшее время предать его гласности уже минуло.
Я опасаюсь все того же, - что труд нужно представить, а тружусь я так медленно. Легенды должны быть переработаны (они были написаны в разное время, некоторые много лет назад) и приведены в последовательность; и они должны быть увязаны с ВК; и им должна быть придана некая поступательность. Простой план, вроде путешествия или похода, непригоден.
Я полон сомнений относительно предприятия..
. Когда после его смерти встал вопрос о публикации "Сильмариллиона", я не придал значения этому сомнению. Эффект, который "проблески большой истории на заднем плане" создают во "Властелине Колец", несомненен и крайне важен, но я не думаю, что "проблески", использованные там с таким мастерством, должны предотвратить все дальнейшее познание "большой истории".
Литературное "впечатление глубины... создаваемое песнями и отступлениями" не может становиться критерием для оценки произведения совершенно другой тональности: это значило бы трактовать историю Древних Дней как ценную преимущественно или даже исключительно для сценической пользы "Властелина Колец". План же обратного движения в воображаемом времени к смутно предчувствуемым событиям, притягательность коих в самой смутности, не надо понимать механически, как будто более полный очерк о могучих королях Нарготронда и Гондолина предполагает опасную близость ко дну колодца, а описание Творения означает удар о дно и окончательное исчерпание "глубины" - "за спиной не осталось ничего недостигнутого".
Несомненно, дела обстоят не так или, по крайне мере, не нужно, чтобы они так обстояли. "Глубина" в этом смысле предполагает соотношение между разновременными слоями или уровнями одного и того же мира. При условии, что читатель имеет некое место, выгодную позицию, в вымышленном времени, откуда оглядывается назад, крайняя древность самого древнего может стать для него явной и ощущаться непрерывно. И сам факт того, что "Властелин Колец" создает такое мощное ощущение реальной структуры времени (намного более мощное, чем могло бы быть достигнуто обычным хронологическим утверждением, таблицами дат), обеспечивает эту необходимую выгодную позицию. Чтобы читать "Сильмариллион", некто должен мысленно перенестись во время завершения Третьей Эпохи, внутрь Среднеземья, и оглянуться назад: во временной позиции Сэмова "Мне это нравится!" прибавить: "Я хочу знать об этом больше". Сверх того, сжатая или сокращенная форма и способ изложения "Сильмариллиона", с намеками на предшествующие ему вековые традиции поэзии и "знания", мощно пробуждают ощущение "нерассказанных сказаний" даже при их рассказывании; "расстояние" никуда не исчезает. Нет повествовательной назойливости, давления и страха перед неизбежным и непредвиденным событием. Действительно, мы не видим Сильмарилы так, как мы видим Кольцо. Создатель "Сильмариллиона", как сам он сказал об авторе "Беовульфа", "рассказывал о вещах, уже древних и отягощенных скорбью, и он потратил свое искусство на создание острия, которое поражало сердце печалью - и мучительной, и далекой".
Мой отец, что теперь вполне подтверждено документально, очень хотел опубликовать "Сильмариллион" вместе с "Властелином Колец". Я не буду ничего говорить об осуществимости этого в то время и не стану строить каких-либо предположений о последующей судьбе столь объемной тетралогии либо различных путях, которые мог тогда избрать отец - ибо дальнейшее развитие самого "Сильмариллиона", истории Древних Дней, было бы задержано. Но ввиду его посмертной публикации спустя приблизительно четверть века естественный порядок представления "Среднеземского Материала" в целом был перевернут; и, очевидно, можно спорить о том, было ли мудро публиковать в 1977 г. текст начального "легендариума" совершенно сам по себе, полагая, что он, так сказать, сам себя и объяснит. Опубликованный труд не имел ни "обрамления", ни указаний на то, что это такое и как (внутри вымышленного мира) это появилось. Это, как думаю я теперь, было ошибкой.
Письмо 1963 г., цитированное выше, показывает, что мой отец размышлял над способом, каким могут быть представлены легенды Древних Дней. Первоначальный способ "Книги Забытых Сказаний", в которой человек, Эриол, приходит после великого плавания через океан к острову, где обитают эльфы, и узнает их историю из их собственных уст, был (хотя и постепенно) отброшен. Когда в 1973 г. мой отец умер, "Сильмариллион" был типичным примером беспорядочной стадии: ранние части были обильно исправлены и в значительной степени переписаны, заключительные части - по-прежнему такие, как он оставил их примерно за двадцать лет до того; но в позднейшем труде нет ни следа, ни намека на какую-либо "схему" или "обрамление", в которые он мог бы быть вставлен. Я думаю, что, в конце концов, он заключил, что этому ничто послужить не может, и для объяснения того, как (внутри вымышленного мира) это было записано, ничего больше не скажешь.
В первом издании "Властелина Колец" Бильбо отдавал Фродо в Раздоле как прощальный дар "несколько книг знания, которые он изготовил в разное время, написанные его быстрым почерком, с наклейками на красных переплетах: Переводы с эльфийского, Б. Б.". Во втором издании (1966) "несколько книг" сменились "тремя книгами", а в "Заметке о Ширских Летописях", добавленной к Прологу в этом издании, отец говорит, что содержание "трех больших томов, переплетенных в красную кожу", сохранилось в той копии Алой Книги Западного Предела, что была изготовлена в Гондоре Королевским Писцом Финдегилом в 172 году Четвертой Эпохи; а также, что
В этих трех томах заключен труд великого искусства и знания, в каковом... [Бильбо] использовал все источники, доступные ему в Раздоле, и устные, и письменные. Но поскольку они мало использовались Фродо, будучи почти целиком связаны с Древними Днями, здесь о них больше не говорится. В "Полном путеводителе по Среднеземью" Роберт Фостер говорит: "Квэнта Сильмариллион, - несомненно, один из "Переводов с эльфийского" Бильбо, сохраненных Алой Книгой Западного Предела". Точно также полагаю и я: "книги знания", отданные Бильбо Фродо, обеспечивают конечное решение - они и были "Сильмариллионом". Но кроме приведенного здесь доказательства, насколько я знаю, других свидетельств по этому поводу в произведениях моего отца нигде нет; и я (ошибочно, как теперь думаю) не пожелал заступить брешь и сделать определенным то, о чем лишь догадывался.
В отношении "Сильмариллиона" передо мной стояло три возможных выбора. Я мог неопределенное время воздерживаться от его публикации на том основании, что труд был незакончен и внутренне несогласован. Я мог принять природу труда как есть и, если цитировать мое Предисловие к книге, "попытаться представить разнообразие материала - показать "Сильмариллион" как поистине продолжающееся и развивающееся творение, длившееся более чем полвека"; а это, как я говорил в "Неоконченных сказаниях", привело бы к появлению "сочинения, включающего разночтения в тексте и комментарии" - намного более обширное предприятие, чем можно было бы заключить из этих слов. В итоге я избрал третий путь, "выдать один текст, отобранный и приведенный в порядок таким образом, какой показался мне наилучшим для создания связного и внутренне логичного повествования". Придя, наконец, к такому решению, я вместе с помогавшим мне Гаем Кэем устремил все свои редакторские труды к цели, указанной моим отцом в письме 1963 г.: "Легенды должны быть переработаны... и приведены в последовательность, и они должны быть увязаны с ВК". Поскольку целью было представить "Сильмариллион" как "законченное и связное целое" (хотя по природе ситуации это не могло быть абсолютно удачным), не следовало выставлять в опубликованной книге напоказ сложности ее истории.
Как бы о том не судить, в результате, чего я вовсе не предвидел, прибавилось неясностей в связи с "Сильмариллионом", в том числе сомнений в возрасте труда, - считать его "ранним" или "поздним" и в какой степени, - и вокруг степени редакторского вторжения или перетасовок (или даже фантазий), что стало камнем преткновения и истоком многих недоразумений. Профессор Рэндл Хелмс в "Толкине и Сильмарилах", формулирует эту проблему так:
Любой, кто, подобно мне, заинтересовавшись развитием "Сильмариллиона", захочет изучать "Неоконченные сказания" не только ради них самих, но также во взаимосвязи с прежними запасами, столкнется с классическим примером давней проблемы литературной критики: что, в самом деле, такое литературное произведение? То ли это, что намеревался (или мог намереваться) представить автор, или же то, что сделал из этого позднейший издатель? Проблема становится особенно острой для практикующего критика, когда, как в случае с "Сильмариллионом", писатель умирает прежде завершения своего труда и оставляет более одной версии некоторых его частей, каковые потом публикуются в других местах. С какой версией критику обращаться как с "настоящей" историей?
Но он также говорит: "Кристофер Толкин помог нам в данном случае, честно признав, что "Сильмариллион" в имеющемся у нас виде - вымысел сына, а не отца", - и это серьезное заблуждение, к которому могли дать повод мои слова.
Опять же профессор Шиппи, с одной стороны, принимая мое заверение, что "очень значительная часть" текста "Сильмариллиона" 1937 г. осталась в опубликованной версии, тем не менее, в других местах явно отказывается видеть в нем что-то иное, чем "поздний" или даже самый поздний труд его автора. А Констанс Б. Хайт в статье, озаглавленной "Текст "Хоббита": приведение заметок Толкина в порядок", делает вывод, что "вполне ясно, что за "Сильмариллионом" мы никогда не сможем увидеть поступательное движение авторской мысли".
Но при всех трудностях и неясностях определенно и совершенно очевидно то, что для отца Среднеземья и Валинора существовали глубокие связи и жизненно важные соотношения между всеми их временами, местностями и событиями, какими бы ни были литературные обычаи, и притом некоторые части концепции предстают меняющимися, как Протей, в течение долгой его жизни. Он сам очень хорошо понимал, что многие, кто с восхищением читал "Властелина Колец", никогда не пожелают увидеть в Среднеземье что-то большее, чем мизансцену истории, и будут восторгаться ощущением "глубины" без желания исследовать глубокие места. Но "глубина", конечно, не иллюзия вроде ряда книжных корешков без книг за ними; а Квэнья и Синдарин имеют исчерпывающую структуру. Есть полное право проводить исследования в этом мире совершенно безотносительно литературно-критических рассуждений; и стоит попытаться охватить его структуру в широчайшем объеме, от мифа Творения. Каждая личность, каждая черточка вымышленного мира, казавшаяся значимой его автору, заслуживает тогда полноправного внимания, Манвэ или Феанор не менее чем Гэндальф или Галадриэль, Сильмарилы не менее чем Кольца; Великая Музыка, божественные иерархии, жилища Валаров, судьбы Детей Илуватара - неотъемлемые элементы восприятия целого. Такая постановка вопроса вовсе не незаконна в принципе; она исходит из принятия вымышленного мира за объект созерцания или изучения по тому же праву, что и у многих других объектов созерцания или изучения в мире отнюдь не вымышленном. Именно основываясь на этом мнении и зная, что есть другие, кто его разделяет, я подготовил сборник, названный "Неоконченные сказания".
Но авторское видение своего собственного видения непрерывно и медленно менялось, претерпевало потери и расширения: только в "Хоббите" и "Властелине Колец" части его проявились, чтобы быть фиксированы печатью при жизни автора. Потому изучение Среднеземья и Валинора - дело сложное; ведь объект изучения не статичен, но существует как бы "на долготе" времени (времени жизни автора), а не только "пересекает" время, как напечатанная книга, не претерпевающая в дальнейшем существенных изменений. Ввиду публикации "Сильмариллиона" "долгота" была "пересечена" и создано некоторое ощущение завершенности.

Это несколько бессвязное рассуждение - попытка объяснить первичные мотивы открытия мной для публикации "Книги забытых сказаний". Она является первым шагом в представлении "долготного" взгляда на Среднеземье и Валинор: когда значительное разбухание географической карты в середине, толкнувшее (можно сказать) Белерианд к западу, было далеко в будущем; когда не было "Древних Дней", оканчивавшихся затоплением Белерианда, ибо не было еще других Эпох Мира; когда эльфы были по-прежнему "фейри" и даже Румил, ученый нолдо, далеко отстоял от властительных "учителей знания" поздних лет отца. В "Книге забытых сказаний" князья Нолдоров едва появляются и нет Серых Эльфов Белерианда; Берен - эльф, а не человек, а его пленитель, самый первый предшественник Саурона в этой роли, - чудовищный кот, обитаемый бесом; дварфы - злой народ; а исторические связи Квэнья и Синдарина представлены совершенно иначе. Это немногие самые примечательные особенности, но список можно продолжать очень долго. С другой стороны, в основе уже лежал прочный фундамент, который устоял. Сверх того, история истории Среднеземья редко шла путем полных отказов - намного чаще проходила тонкая поэтапная трансформация, так что рост легенд (при котором, например, история Нарготронда вступила в связь с историей Берена и Лутиэн, на что в "Забытых сказаниях" нет и намека, хотя оба элемента присутствуют) может напоминать рост легенд народных, продукт многих умов и поколений.
"Книга забытых сказаний" была начата моим отцом в 1916 - 1917 гг., во время первой мировой войны, когда ему было 25 лет, и оставлена незаконченной несколькими годами позже. Это точка отсчета для истории Среднеземья и Валинора, по крайней мере, в форме целостного повествования; но, прежде чем "Сказания" были закончены, автор обратился к сочинению поэм, Баллады о Лэйтиан в рифмованных двустишиях (история Берена и Лутиэн) и Детей Турина аллитеративным стихом. Прозаическая форма "мифологии" возродилась в новой точке отсчета - крайне кратком конспекте или "Эскизе", как назвал его автор, написанном в 1926 г. и предназначенном обеспечить необходимую базовую информацию для понимания аллитеративной поэмы. Дальнейшее письменное развитие прозаической формы шло от "Эскиза" по прямой линии к тексту "Сильмариллиона", который был близок к завершению к концу 1937 г., когда мой отец внезапно прервался, чтобы послать его как есть Аллену и Анвину в ноябре этого года; но имелись также важные ответвления и подчиненные тексты, созданные в 1930-х гг., такие, как Анналы Валинора и Анналы Белерианда (фрагменты которых существуют также в древнеанглийских переводах Эльфвина (Эриола)), космологический очерк Румила, названный Амбарканта, Образ Мира, и Ламмас или "Очерк о языках" Пенголода из Гондолина. Впоследствии история Первой Эпохи лежала в стороне много лет, до завершения "Властелина Колец", но в годы, предшествующие собственно его публикации, мой отец с великой энергией вернулся к "Сильмариллиону" и связанным трудам.
Это издание "Забытых сказаний" станет, я надеюсь, началом серии, которая охватит дальнейшую историю - названные позднейшие произведения в стихах и прозе; и в этой надежде я предпослал представляемой книге "общее" заглавие, призванное покрыть также и те, что могут последовать за ней, хотя я боюсь, что "История Среднеземья" окажется сверхамбициозным. В любом случае, этот заголовок не подразумевает "истории" в общепринятом смысле: моей задачей было дать законченные или в основном законченные тексты, так чтобы книги больше напоминали серию публикаций. Я не ставил своей главной целью распутывание многих одиноких и обособленных прядей, но скорее приведение в годность трудов, которые могут и должны быть прочтены целиком.
Прослеживание этой длительной эволюции представляет для меня глубокий интерес, и я надеюсь, что то же испытают и другие, кого занимают вопросы такого рода: будь то основательная трансформация фабулы или космологической теории, или такая деталь, как предваряющее появление Леголаса Зеленолиста Остроглазого в сказании о Падении Гондолина. Но эти старые рукописи интересны отнюдь не только для изучения начал. От многого, обнаруживающегося здесь, мой отец никогда (насколько известно) прямо не отказывался, и следует помнить, что "Сильмариллион", начиная с "Эскиза" 1926 г., писался как сокращение или эпитома, передающая суть многих более пространных трудов (существующих на деле или нет) в кратком конспекте. Высокий архаический стиль, избранный для воплощения замысла автора, не был напыщенным: он несет в себе размах и большую энергию, подчеркнуто выражает магическую и потустороннюю природу ранних эльфов, но легко обращается в сарказм, высмеивая Мелько или дела Улмо и Оссэ. Эти последние временами предстают в едва ли не комическом обличье и описываются живой и быстрой речью, что не сохранилось в строгой прозе позднейшего "Сильмариллиона" (так, Оссэ "движется вокруг в пене от дел своих", укрепляя острова в морском дне; утесы Тол Эрессэа, только что заполненные первыми морскими птицами, "полны щебетанья и запаха рыбы, и великие совещания заседают на их склонах"; а когда Прибрежные Эльфы, наконец, переправлются через море к Валинору, Улмо дивно "движется позади в своей рыбьей упряжке и громогласно трубит ради смущения Оссэ").
"Забытые сказания", прежде чем были заброшены, так и не достигли и даже не приблизились к форме, которая позволила бы отцу задуматься об их публикации; они носили экспериментальный и предварительный характер, и истрепанные тетради, в которых они были записаны, отложенные, лежали вдали от глаз, пока не прошли годы. Представление их в виде печатной книги сопряжено со многими острыми издательскими проблемами. Во-первых, рукописи по природе чрезвычайно трудны: отчасти из-за того, что значительная часть текста была наскоро написана карандашом и теперь местами крайне тяжело читается, требуя увеличительного стекла и большого терпения, не всегда вознаграждаемого. Но к тому же в некоторых из "Сказаний" мой отец стер первоначальный карандашный текст и написал поверх него исправленную версию чернилами - и поскольку в то время он охотнее пользовался переплетенными тетрадями, чем отдельными листами, то был вынужден ограничивать себя в тетрадном пространстве: потому некоторая доля сказаний записана с середины других сказаний, и местами получились ужасающие по сложности картинки-загадки.
Во-вторых, "Забытые сказания" не все писались поступательно одно за другим в последовательности повествования; и мой отец (по неизбежности) начал новое переустройство и исправление "Сказаний", когда труд был все еще в развитии. "Падение Гондолина" было сочинено первым из сказаний, рассказанных Эриолу, а "Сказание о Тинувиэли" - вторым, но события этих сказаний имели место ближе к концу истории; с другой стороны, существующие тексты позднее исправлялись. В некоторых случаях теперь нельзя прочесть ничего ранее исправленной формы; в некоторых - обе формы сохранились полностью или частично на всей своей протяженности; в некоторых есть только предварительный набросок; а в некоторых вовсе нет оформленного повествования, а только заметки и планы. После обильного экспериментирования я не нашел иного возможного метода представления, чем расположить "Сказания" в последовательности повествования.
И наконец, по мере написания "Сказаний" изменялись взаимосвязи, вводились новые концепции, а развитие языков параллельно с повествованием вело к непрекращавшемуся исправлению имен.
Издание, которое берет в расчет подобные трудности, а не пытается искусственно отделаться от них, принуждено быть запутанной и трудной вещью, с которой читатель ни на миг не остается наедине. Я попытался сделать сами "Сказания" доступными и привести их в порядок, в то же время обеспечив, для тех, кто этого захочет, подробнейшим обоснованием текста. Чтобы достичь этого, я решительно сократил объем примечаний к тексту следующим образом: многочисленные изменения в именах приведены все, но собраны вместе в конце каждого сказания, а не отмечались специально в каждом случае; почти все лингвистические комментарии (прежде всего, по этимологии имен) собраны в конце книги в Ономастическое Приложение, где можно найти большую долю информации о ранних стадиях "эльфийского" языкознания. Таким образом, нумерованные примечания в основном ограничиваются вариантами и разночтениями параллельных текстов, и читатель, не желающий тревожить себя этим, может читать "Сказания", зная, что это почти все, чего он лишился.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I
ДОМИК ЗАБЫТОЙ ЗАБАВЫ

На обложке одной из теперь очень истрепавшихся "Тетрадей для упражнений высшей школы", в которые занесены некоторые из "Забытых сказаний", Толкин написал: "Домик Забытой Забавы, предваряющий Книгу забытых сказаний"; и на той же обложке рукой его жены написаны ее инициалы, Э. М. Т., и дата - 12 февр. 1917. В этой тетради сказание записано Эдит Толкин-Брегг; и это беловая копия черновой карандашной рукописи Толкина на отдельных листах, помещенных в папку. Таким образом, датировать действительное сочинение этого сказания можно, хотя и без уверенности, ранее весны 1916/17 г. Беловая копия точно следует первоначальному тексту; некоторые дальнейшие изменения, по большей части незначительные (кроме изменений имен), были сделаны позднее в беловой копии. Текст, следующий далее, - ее окончательная форма.
Случилось в некоторые времена, что путешественник из далекого края, муж великой любознательности, был желаньем чужих стран, и путей и жилищ племени необычайного приведен в корабле далеко на запад, к самому Одинокому Острову, Тол Эрессэа на языке фейри, гномами же называемому Дор Файдвен, Страна Освобождения, и великое сказание связано с тем.
Так вот, в один из дней, после многих хождений, пришел он, когда вечерний свет зажигался во многих окнах, к подножию холма на широкой и лесистой равнине. Был он теперь близ средины того великого острова, и много дней странствовал по его дорогам, останавливаясь на ночь, в час вечерний при зажжении свечей, в том обиталище здешнего племени, какое попадалось ему, будь то деревушка или добрый град. Вот ведь, - умаляется в такую пору желание новых видов, даже в том, чье сердце полно жажды исследований; и тогда даже такой сын Эарендела, каков был сей путник, обращает думы свои охотнее к ужину, и к отдыху, и к сказыванию сказаний перед тем, как придет пора постели и сна.
И вот когда стоял он у подножия невеликого холма, налетел слабый ветерок, и затем пронеслась над головой его стая грачей в ясном вечернем свете. Солнце некоторое время еще погружалось в ветви вязов, что окружали равнину со всех сторон, насколько видел глаз, и некоторое время последнее злато его увядало среди листвы и засыпало на прогалинах, чтобы уснуть под корнями и дремать до рассвета.
В сию пору те грачи над ним возгласили о возвращении домой, и, быстро развернувшись, влетели в свои жилища на верхушках нескольких высоких вязов на вершине того холма. Тогда подумал Эриол (ибо так после звал его народ острова, а смысл этого "Тот, кто грезит один", но о прежнем имени его сия история нигде не рассказывает): "Час отдыха под рукой, и хоть не знаю я даже имени сего кажущегося прекрасным града на невеликом холме, здесь буду искать я отдыха и приюта, и не пойду дальше до завтра, а быть может, даже тогда не пойду, ибо место кажется прекрасным, и у ветерков его добрый вкус. Чуется мне дух многих тайн старины, и вещей удивительных и исполненных красы в сокровищницах его и в благородных местах, и в сердцах тех, кто обитает внутри стен его".
И вот, Эриол пришел с юга, и прямая дорога бежала перед ним, огражденная с одной стороны великой стеной серого камня, увенчанной множеством цветов, а местами под навесом больших темных тисов. Через них, взбираясь по дороге, и смог увидеть он сияние первых звезд, как пел впоследствии в песне, что сложил о том прекрасном городе.
Теперь был он на вершине холма среди домов, и ступая как по случаю, свернул в петляющий проулок, по которому и шел, пока немного ниже по западному склону холма не задержал взор на крошечном жилье, чьи окошки все были уютно занавешены, но лишь так, чтоб был заметен полный тепла и прелестный свет, согревавший души внутри. Тогда затосковало сердце его по любезному обществу, и желание странствований умерло в нем - и, побуждаемый великим томленьем, свернул он к двери того домика, и, постучав, спросил того, кто подошел и открыл, что за имя у сего дома и кто обитает в нем. И было сказано ему, что это Мар Ванва Тьялиэва, или Домик Забытой Забавы, и имени тому он весьма подивился. Обитают же в нем, сказано было, Линдо и Вайрэ, построившие его много лет назад, и с ними немногие из племени их, и друзья, и дети. И сему подивился он больше, чем прежде, видя размер домика; но тот, кто открыл ему, прозревая его мысли, сказал:
- Мало жилище, но еще меньше те, кто обитает здесь - ибо все, кто входят, должны быть действительно очень малы, или по собственному доброму желанию уподобиться самому малому племени, как только встают на порог.
Тогда сказал Эриол, что горячо желает он войти внутрь и искать у Вайрэ и Линдо ночного гостеприимства, если будет на то их воля и если сможет он по собственному доброму желанию стать достаточно мал тут, на пороге. Тогда другой сказал:
- Входи.
И Эриол сделал шаг, и узри, - показался дом весьма просторным и достойным высшего восхищения, и властитель его Линдо и жена его Вайрэ вышли приветствовать гостя; и сердце его было там более радостно, чем бывало за все его странствия, хоть и познал он довольно великой радости со времени высадки на Одиноком Острове.
А когда Вайрэ произнесла слова привета, и Линдо спросил его об имени, и откуда пришел он, и в какие края отправится, а он назвался Чужестранцем и сказал, что пришел из Великих Земель, и что направляется он туда, куда ведет его желание путешествий, - тогда вечернюю трапезу приготовили в великом зале, и Эриола пригласили также. И вот, в том зале вопреки летней поре было три великих огня - один у дальнего конца и по одному на каждой стороне стола, и, когда вошел Эриол, все, кроме их света, было в обогретом мраке. Но в тот же миг вошло множество народа, неся свечи всякого размера и многих обличий на подсвечниках странного вида: многие были из резного дерева, а другие из кованого металла, и были они поставлены наугад вокруг срединного стола и на тех, что по сторонам.
В тот же самый миг великий удар далекого гонга разнесся по дому сладостным шумом, и за сим звуком последовал как будто многоголосый смех, смешанный с великим топотом. Тогда Вайрэ сказала Эриолу, видя, что лицо его исполнилось радостного удивления:
- То голос Томбо, Гонга Детей, что стоит вне Зала Забавы Возвращенной, и звенит он один раз, чтобы созвать их в сей зал ко времени еды и питья, а три раза - чтобы созвать их в Покой Бревенчатого Огня для сказывания сказаний.
И добавил Линдо:
- Если при однократном звоне его смех звучит в коридорах, и звук шагов, то при троекратном ударе вечером стены содрогаются от веселья и топотания. И звучанье трех ударов есть счастливейший миг за день для Младодуха Хранителя Гонга, как возглашает он сам, кто достаточно знавал встарь счастья; а древен он поистине сверх счета, вопреки веселости своей души. Он плыл в Вингилоте с Эаренделом в том последнем плаванье, в коем искали они Кор. Именно звучанье сего Гонга над Тенистыми Морями пробудило Спящего в Башне Жемчужины, что стоит далеко к западу, на Сумеречных Островах.
Столь склонился к этим словам разум Эриола, - ибо показалось ему, что мир новый и весьма прекрасный открывается ему, - что не слышал он ничего иного, пока не велела ему Вайрэ садиться. Тогда поднял он глаза, и гляди-ка - зал, и все скамьи и сиденья в нем были заполнены детьми любого вида, рода и роста, и среди них было также немного народа всякого образа и возраста. В одном только все были похожи - в том, что печать великого счастья лежала на каждом лике, освещаемом веселым ожиданием дальнейшего веселья и радости. Мягкий свет от свечей падал на всех; он сиял на светлых прядях и блестел на темных волосах, а здесь и там бледное пламя окрашивало локоны в серое. Как раз когда он вглядывался, все встали, и в один голос спели песнь о Подаче Трапезы. Тогда внесли еду и поставили перед ними, а засим принесшие, и те, кто прислуживал, и те, кто ожидал, хозяин и хозяйка, дети и гость, сели: но сперва Линдо благословил и еду, и общество. Пока они ели, Эриол завел беседу с Линдо и женой его, рассказывая им о своих прежних днях и приключениях своих, особенно о тех, что подтолкнули его к путешествию, приведшему его к Одинокому Острову, и, в свою очередь, спрашивая многое относительно прекрасной страны, а больше всего - о том прекрасном городе, в коем он теперь находился.
Линдо сказал ему:
- Узнай же, что сегодня, или, что будет вернее, вчера, ты пересек рубежи той области, что зовется Алалминорэ или "Страна Вязов", каковую гномы зовут Гар Лоссион или "Место Цветов". И вот, область сия считается срединой острова и прекраснейшим его царством; но превыше всех градов и весей Алалминорэ чтится Коромас, или, как некоторые зовут его, Кортирион, а это тот самый город, в коем ты теперь находишься. И потому, что стоит он в сердце острова, и из-за высоты мощной его башни те, кто говорят о нем, с любовью зовут его Цитаделью Острова или самого Мира. Есть тому причина большая, чем даже великая любовь, ибо весь остров ищет у обитающих здесь мудрости и водительства, песен и знания; и здесь, в великом корин из вязов пребывает Мериль-и-Туринки. (Корин же есть великая окружная изгородь, будь то из камня, или из кустов, или даже из деревьев, окружающая зеленую лужайку.) Мериль происходит от крови Инвэ, которого гномы зовут Инвитиэл, того, что был Королем всех Эльдаров, когда обитали они в Коре. То было в дни перед тем, как вывел их Инвэ в страны людей, заслышав жалобы мира: но о тех великих и печальных делах, и о том, как Эльдары пришли на сей прекрасный и одинокий остров, я, может быть, расскажу тебе в иное время.
По прошествии же многих дней Ингил, сын Инвэ, видя, что место весьма прекрасно, остановился здесь и собрал вокруг себя большинство прекраснейших и мудрейших, большинство самых радостных и самых радушных из всех Эльдаров.1 Среди них пришел сюда отец мой, Валвэ, который ходил с Нолдорином отыскивать гномов, и отец Вайрэ, жены моей, Тулкастор. Он был из рода Аулэ, но давно жил с Прибрежными Флейтистами, Солосимпи, и потому пришел на остров в числе самых первых.
- Тогда построил Ингил великую башню и назвал град Коромас, или "Отдохновение Изгнанников Кора", но из-за той башни теперь зовется он по преимуществу Кортирион.
И вот, в то время приблизились они к концу трапезы; тогда наполнил Линдо свой кубок, а после него Вайрэ и все те, кто был в зале, но Эриолу он сказал:
- То, что налили мы теперь в кубки наши, есть лимпэ, напиток Эльдаров, молодых и старых, и, вкушая его, сердца наши остаются молоды и уста наши исполняются пения, но напиток сей я не могу жаловать: одна Туринки может давать его тем, кто не от рода Эльдаров, а те, кто выпьет, должны жить с Эльдарами Острова постоянно, до того времени, когда выступят они, чтоб найти забытые семьи родни.
Тогда наполнил он Эриолов кубок, но наполнил золотым вином из древних бочонков гномов; и тогда все встали и выпили "за Выступление и Возжжение Магического Солнца". Потом трижды прозвучал Гонг Детей, и радостный шум поднялся в зале, и некоторые метнулись к большим дубовым дверям в конце зала - в том конце, где не было очага. Тогда многие подхватили те свечи, что стояли на высоких деревянных подсвечниках и держали их повыше, пока другие смеялись и болтали, но все раздались, давая проход посреди общества для Линдо, и Вайрэ, и Эриола, а когда они прошли в двери, толпа последовала за ними.
Эриол увидел, что теперь они были в коротком широком коридоре, чьи стены наполовину прикрывали шпалеры; и на тех гобеленах были изображены многие истории, которых он в то время не знал. Над гобеленами, казалось, были картины, но он не мог разглядеть их из-за мрака, ибо свещеносцы были позади, а перед ним единственный свет исходил из открытой двери, откуда выплескивались алые вспышки, как от большого костра.
- Это, - сказала Вайрэ, - Сказительский Огонь, пылающий в Покое Бревен; там горит он весь год, ибо се огонь магический, и великая подмога сказителю в его сказывании - но туда-то мы теперь и идем, - и сказал Эриол, что кажется сие ему лучшим, чем что-либо иное.
Тогда все то общество, смеясь и переговариваясь, вошло в комнату, откуда исходили алые вспышки. Прекрасна была комната, что можно было ощутить даже при мерцании пламени, плясавшем на стенах и низком потолке, тогда как по углам и закоулкам залегали глубокие тени. Вокруг большого очага было разбросано великое множество мягких ковриков и упругих подушек; а немного в стороне было глубокое сиденье с резными подлокотниками и ножками. И было так, что в то время ощутил Эриол, как и все прочие, кто входил туда в час сказывания сказаний, что каково бы ни было число народа и детей, комната всегда кажется в самый раз - достаточно великой, но не просторной, достаточно малой, но не тесной.
Тогда все сели, где кому хотелось, стар и млад, но Линдо - в глубокое сиденье, а Вайрэ на подушку у его ног, а Эриол, радуясь алому пламени, хоть и стояло лето, подсел ближе к камням очага.
Тогда сказал Линдо:
- О чем будут сегодня сказания? Будут ли они о Великих Землях и о жилищах людей? о Валарах и Валиноре? о Западе и его тайнах, о Востоке и его славе, о Юге и его нехоженых дебрях, о Севере и его власти и силе? или об этом острове и его племени? или о древних днях Кора, где некогда обитало племя наше? Ради того, что этой ночью развлекаем мы гостя, человека, предпринявшего путешествие великое и превосходное, сына, как мнится мне, Эарендела, не будут ли они о плаваниях, о хождениях в лодье, о ветрах и о море?
Но на это спрашивание одни отвечали так, а другие иначе, пока не сказал Эриол:
- Я молю вас, если будут таковы же мысли других, в сие время рассказать мне об острове сем, а из всего на острове более стремлюсь узнать я об этом добром доме и этом прекрасном обществе отроковиц и отроков, ибо из всех домов сей кажется мне самым прелестным, и из всех собраний наблюдаю я самое сладостное.
Тогда сказала Вайрэ:
- Узнай же, что давным-давно, в дни Инвэ (а дальше вглубь в истории Эльдаров уйти непросто), имелась местность с прекрасными садами в Валиноре, возле серебристого моря. И вот, местность та была близ пределов царства, но недалеко от Кора, однако же, по причине удаленности ее от солнечного древа Линделос свет там был подобен свету летнего вечера, кроме лишь поры сумерек, когда зажигались серебряные лампы на холме, - а тогда белый свет плясал и трепетал на тропинках, загоняя черные пятна теней под деревья. То было время радости для детей, ибо чаще всего именно в тот час мог новичок вступить в проход, называвшийся Олорэ Маллэ или Тропа Грез. Говорили мне, хотя истины я не знаю, что тот проход бежал извилистыми путями к домам людей, но той дорогой никогда не ступали мы, когда сами ходили туда. Был то проход между высокими насыпями, с нависающей живой изгородью, за которой стояли многие высокие деревья, чей непрестанный шепот казался живым; и нередко большие жуки-светляки ползали по травянистой кайме прохода.
И вот, в той местности садов высокие решетчатые ворота, сиявшие золотом в сумерках, открывались в проход грез, а оттуда вьющиеся тропы меж высоких оград вели к прекраснейшему из всех садов, а посреди сада стоял белый домик. О том, из чего и когда был он построен, никто не знал, и не знает теперь, но говорили мне, что светился он слабым светом, как жемчужный, а крыша его была тростниковой, но из златого тростника.
И вот, с одной стороны дома были заросли белой сирени, а на другом конце рос могучий тис, из чьих отростков дети мастерили луки, или взбирались по ветвям его на крышу. В сирени же собирались и пели все птицы, что когда-либо были сладкоголосы. И вот, стены домика покосились от старости, и многочисленные его решетчатые окошки искривились в странные образы. Никто, как молвят, не жил в домике, который, однако, тайно и ревностно охранялся Эльдарами, так чтобы не могла приблизиться никакая порча, а еще чтобы дети могли забавляться там свободно, не зная об охране. То был Домик Детей, или Забавы Сна, а не Забытой Забавы, как неверно говорится в песнях людей, - ибо тогда забава не была забыта, и только здесь, увы, и теперь есть Домик Забытой Забавы.
То были самые первые дети - дети отцов отцов людей приходили туда; и из жалости Эльдары старались проводить всех, кто приходил по тому проходу, к домику и саду, чтобы не забрели они в Кор и не влюбились бы в славу Валинора; ибо тогда любой остался бы там навек, - и великое горе обрушилось бы на родителей, - либо, вернувшись назад, вечно мучился бы тщетной тоской, и стал бы чужим и безумным среди детей людей. Поистине, даже тех, кто бродил у края скал Эльдамара и там заплутал, ослепленный красотой раковин и многоцветием рыб, синевой заводей и серебром пены, Эльдары уводили к домику, ласково приманивая ароматом множества цветков. Однако даже там были немногие, кто услышал на том взморье издалека сладостный звук флейт Солосимпи и не резвился с другими детьми, но, взобравшись к верхним окнам, смотрел из них, силясь разглядеть за тенями и деревьями далекое мерцание моря и магические берега.
И вот, большинство детей не часто заходило в дом, но танцевало и резвилось в саду, собирая цветы или гоняясь за золотыми пчелами и бабочками с разукрашенными крыльями, которых Эльдары разводили в саду им на радость. И многие дети становились там товарищами, те, кто после встречал и любил друг друга в землях людей, но о таких вещах люди, быть может, знают больше, чем могу я рассказать тебе. Однако были там некоторые, кто, как я рассказала, услышал издалека флейты Солосимпи, или другие, кто, заплутав, опять же, вне сада, уловил звук пения Тэлелли на холме, и даже некоторые из тех, кто, достигнув Кора, впоследствии вернулся домой, и умы и сердца их были полны удивления. Из смутных их припоминаний, из отрывочных их рассказов и осколков песен произошли многие странные легенды, что издавна восхищали людей, а может, и поныне восхищают; ибо таковы-то были поэты Великих Земель.
И вот, когда фейри оставили Кор, тот проход был навечно перегорожен великими непоколебимыми скалами, и наверняка домик стоит там пуст, а сад гол до сего дня, и будет так долго, до поры после Выступления, когда, если все пойдет хорошо, дороги через Арвалин в Валинор будут запружены сыновьями и дочерьми людей. Но, когда стало ясно, что не ходить больше детям туда для подкрепления и удовольствия, печаль и мрачность распространились среди людей, и перестали они верить или думать о красоте Эльдаров и славе Валаров - до тех пор, пока не придет некто из Великих Земель и не попросит нас разогнать мрак.
Теперь, увы, нет безопасного пути для детей из Великих Земель в сии края, но Мериль-и-Туринки выказала свою милость и избрала Линдо, мужа моего, чтобы исполнить некий добрый замысел. И вот Линдо и я, Вайрэ, взяли под свою опеку детей - остаток тех, кто нашел Кор и остался с Эльдарами навсегда; и затем мы соорудили здесь доброй магией этот Домик Забытой Забавы; и здесь старые сказания, старые песни, и эльфийская музыка хранятся и передаются. То и дело, вновь и вновь выступают наши дети, чтоб найти Великие Земли, и ходят среди одиноких детей, и нашептывают им в сумерках, на пороге сна, при ночном свете и пламени свечи, или утешают тех, кто плачет. Некоторые, как рассказывали мне, внемлют жалобам тех, кто наказан или выруган, и, выслушивая их сказки, делают вид, что принимают их сторону, и это кажется мне службой причудливой и забавной.
- Однако не все, кого мы посылали, возвращаются, и это великое горе для нас, ибо отнюдь не из малой любви содержат Эльдары детей из Кора, но скорее в мыслях о домах людей; однако в Великих Землях, как ты хорошо знаешь, есть много прекрасных мест и прелестных областей с большим числом приманок, так что лишь в великой нужде подвергаем мы опасности любого из детей, что с нами. Однако большинство приходит назад в сии края и рассказывает нам много историй, и много печального о своих путешествиях - и теперь я рассказала большую часть того, что есть рассказать о Домике Забытой Забавы.
Тогда Эриол сказал:
- Вот, вести сии печальны, и все же добры для слуха, и вспоминаются мне некие речи, что вел со мной отец в раннем детстве. Издавна, сказал он, есть предание в нашем роду, что один из отцов наших отцов говаривал о прекрасном доме и магических садах, об удивительном граде, и о музыке, преисполненной красы и томленья - и все это, говорил он, видел и слышал он ребенком, хотя, как и где, не рассказывал. И вот, всю свою жизнь был он беспокоен, как если бы едва выраженная тоска по неведомому жила в нем; и молвят, что умер он среди скал на уединенном берегу во время ночной бури - и, сверх того, большинство из его детей и их детей с тех пор имели ум беспокойный, - и думается мне, что знаю я теперь истину о сем предмете.
И сказала Вайрэ, что похоже на то, что некто из рода его нашел скалы Эльдамара в те древние дни.

Имена находились в это время на стадии чрезвычайной текучести, объясняемой отчасти быстрым развитием языков, которое тогда имело место. Изменения вносились уже в изначальный текст, а позднее, в разное время, и во второй список, но кажется излишним в нижеследующих заметках входить в детали того, когда и где производились замены. Имена даны в порядке их появления в сказании. Знаки < и > означают последовательность замен.
Дор Файдвен - гномье название Тол Эрессэа менялось много раз: Гар Эглос > Дор Эдлот > Дор Усгвен > Дор Усвен > Дор Фаидвен.
Мар Ванва Тьялиэва - в первоначальном тексте было оставлено место для эльфийского названия, впоследствии заполненное Мар Ванва Талиэва.
Великие Земли - на протяжении всего сказания Великие Земли - исправление из Внешние Земли, тогда как последнему было дано другое значение (земли западнее Великого Моря).
Вингилот < Вингелот.
Гар Лоссион < Лосгар.
Коромас < Кормас.
Мериль-и-Туринки - в первоначальном тексте только Туринки, в одном месте оставлено место для личного имени.
Инвэ < Инг во всех случаях.
Инвитиэл < Гим Гитил, а то, в свою очередь, < Гитил.
Ингил < Ингильмо.
Валвэ < Манвэ. Кажется вероятным, что Манвэ как имя отца Линдо - просто ошибка. Нолдорин - первоначальное чтение с Нолдорином, которого гномы зовут Голдриэл; Голдриэл было заменено на Голтадриэл, а затем указание гномьего имени вычеркнуто, осталось только Нолдорин.
Тулкастор < Тулкассэ < Туренбор.
Солосимпи < Солосимпэ во всех случаях.
Линделос < Линделоксэ < Линделоктэ Поющая Гроздь (Глингол).
Тэлелли < Тэлеллэ
. Арвалин < Хармалин < Харвалин.


Приложения
История Эриола Морехода была центральной в первоначальной мифологической концепции Толкина. В те дни, как он описывал спустя долгое время в письме к своему другу Мильтону Уолдмену,2 главной целью его труда было удовлетворить свою тягу к специфически и узнаваемо английской "волшебной" литературе:
Я с юных лет скорбел о нищете любимого моего края: у него нет собственных (связанных с его языком и почвой) историй того уровня, который был мною иском и обретаем (как составляющая) в легендах других стран. Имелось греческое, и кельтское, и романское, германское, скандинавское и финское (особенно меня поразившее), но ничего английского, кроме ужатой до убожества лубочной дряни.
В наиболее ранних его произведениях мифология была укоренена в древней легендарной истории Англии; и более того, она особо связывалась с некоторыми местностями Англии.
Эриол, сам близко сродни знаменитым персонажам легенд Северо-западной Европы, пришел под конец плавания на запад через океан к Тол Эрессэа, Одинокому Острову, где обитали эльфы; и от них он узнал "Забытые Сказания Эльфинии". Но его роль в структуре труда была сперва важнее, чем (как это стало позже) просто роль человека позднейших дней, пришедшего в "страну Фейри", приобретшего там забытое или скрытое знание и впоследствии записавшего его на своем языке: сперва Эриол был важной фигурой в истории самих фейри - свидетелем разрушения эльфийского Тол Эрессэа. Элемент древней английской истории или "исторической легенды" сперва был не просто обрамлением, изолированным от великих сказаний, позже составивших "Сильмариллион", но неотделимой частью их завершения. Разъяснение всего этого (насколько такое разъяснение возможно) необходимо отложить до конца "Сказаний"; но здесь, по крайней мере, нужно сказать кое-что об истории Эриола до его прихода на Тол Эрессэа и о первоначальном значении Одинокого Острова.
"История Эриола" по сути стоит в ряду наиболее запутанных и туманных проблем во всей истории Среднеземья и Амана. Толкин забросил написание "Забытых сказаний" прежде чем достиг их конца, а забросив их, он забросил также и свои первоначальные идеи касательно их заключения. Эти идеи в действительности различимы по его заметкам; но заметки по большей части написаны карандашом с неистовой скоростью, записи теперь истерлись и поблекли, и местами после долгого изучения едва дешифруются, сделаны они на листках бумаги, неупорядоченных и недатированных, или в небольшой тетрадке, в которую в годы сочинения "Забытых сказаний" он заносил свои мысли и предположения. В целом эти заметки об "Эриоле" или "английском" элементе представляют собой краткие наброски, в каковых основные черты повествования, часто без ясных взаимосвязей, представлены в форме перечня; и они постоянно менялись от наброска к наброску.
В одном наброске, - из числа, во всяком случае, самых ранних, - найденном в упомянутой записной книжке и озаглавленном "История жизни Эриола", мореход, пришедший на Тол Эрессэа, увязывается с преданием о вторжении Хенгеста и Хорсы в Британию в V в. от Р. Х. Этому предмету Толкин уделил много времени и мыслей; позже он читал об этом лекцию в Оксфорде.
Не следует думать, что эти заметки изображают историю Эриола во всех отношениях так, как представлял ее автор, когда писал "Домик Забытой Забавы". Но важно то, что ведущая идея оставалась при написании этого сказания прежней: Эриол пришел на Тол Эрессэа из земель к востоку от Северного моря. Произошло это во времена, предшествующие англосаксонскому вторжению в Британию (как автор, для своих целей, желал это представить).
Позднее имя героя сменилось на Эльфвин ('друг эльфов'), мореход стал англичанином "англосаксонского" периода английской истории, отплывшим на запад за море, к Тол Эрессэа - он отплыл из Англии в Атлантический океан; и из этой позднейшей концепции исходит весьма примечательная история об "Эльфвине Английском", которая будет приведена в завершение "Забытых сказаний". Но в самой ранней концепции он не был англичанином из Англии: Англии как страны англичан еще не существовало; ибо основополагающим фактом (что с безусловностью явствует из существующих заметок) этой концепции было то, что Эльфийский Остров, к которому приплыл Эриол, и был Англией, - точнее, стал бы Англией, страной англичан, в конце истории. Коромас или Кортирион, город в центре Тол Эрессэа, стал бы в позднейшие дни Уориком; Алалминорэ, Страна Вязов - Уорикширом; а Тавробелу, где Эриол одно время жил на Тол Эрессэа, суждено было впоследствии стать деревней Грейт Хейвуд, что в Стаффордшире.
Ничто из этого не высказано прямо в написанных "Сказаниях", а обнаруживается только в независимых от них заметках; но кажется очевидным, что это еще было представлено, когда писался Домик Забытой Забавы. Беловая копия, выполненная Э. Брегг, датирована февралем 1917 г. С 1913 г. до их брака в марте 1916 она жила в Уорике, и Толкин посещал ее там, приезжая из Оксфорда; после их брака она одно время жила в Грейт Хейвуде (восточнее Стаффорда), находившемся поблизости от лагеря, где стояла часть Толкина, а после своего возвращения из Франции он провел в Грейт Хейвуде зиму 1916/17 года. Таким образом, идентификация Тавробела на Тол Эрессэа с Грейт Хейвудом не может быть старше 1916 г., и беловая копия "Домика Забытой Забавы" на самом деле выполнена там.