Дмитрий Володихин СЮРПРИЗ ДЛЯ НЕБОГАТЫХ ЛЮДЕЙ С микрофонами вышла то ли ошибка, то ли просто халтура. Скорее всего, халтура. За месяц к Терре-II отправлялся шестой караван. А если считать за последние полгода, с самого начала колонизации, то 31-й. На транспаранте над Южными воротами так и намалевали: «Тридцать первому – счастливого пути!» Персонал порта изрядно утомился: в последнее время приходилось отрабатывать по две отправки в неделю. Конечно, дело это совершенно необходимое, найдено решение величайшей проблемы! -- но так оно, знаете ли, хлопотно... Столько ничтожных подробностей, ничего нельзя забыть! Притом даже самые ласковые прогнозы обещают уплотнение режима. При сохранении того же, сами понимаете, оклада. За те же, попросту говоря, деньги. Приходится отдыхать на мелочах, на микрофонах, например... Караван сбивают на лунной орбите из восьмидесяти--ста блочных лайнеров. Каждый, как известно, тянет от сорока пяти до шестидесяти стандарт-блоков по сто мест. В дни отправок такой маленький порт, как «Полоцк Пассажирский», мог пропустить только два лайнера. Но что это для порта – два звездолета, когда расчетная пропускная способность втрое ниже нынешних потоков? Да попросту ад кромешный! Десять тысяч человек в день... Прямо, Батыево нашествие! Сегодня через Северные и Восточные ворота грузятся блоки «Алефа», а через Южные, Западные и Двинские – блоки «Арцимовича». У Южных надрывается апогей предотлетного митинга. Микрофоны поставили так близко, что ораторы мешают друг другу. Ничего не разберешь, когда на маленьком пятачке одновременно выстроились этноизбытки поляков, белорусов, каких-то импортных латиносов, ирландцев, и перед каждой отдельно взятой толпой вещают на нацязыке. Здесь же, рядом, колоссальное скопище профизбыточных гуманитариев и военных из России: этих условно разделили на несколько секторов, выступают перед ними на трех государственных языках Федерации – татарском, русском и иврите. По традиции лучших агитаторов выделили на проект «Новая жизнь». Оно и понятно: по телевизору так часто говорят, что люди, стоящие за официальной чертой бедности, записываются в реестры проекта абсолютно добровольно! Так густо мелькают на экране их счастливые лица! Так много звучит оптимизма в интервью... Это, понятно, особый случай, говорун тут нужен крепенький. -- ...Наше свободное общество каждому дарует равные возможности преуспеть. Каждый от рождения получает право на стремление к счастью. Каждый может честно обрести состояние, возвыситься, прославиться. Но иногда обстоятельства против нас. Я верю... Черт побери, да я просто знаю, что любой из стоящих передо мной – способный человек. Дайте ему возможность показать себя, и он проявит свои таланты с блеском. Но жизнь бывает сложна и неоднозначна. Мне и самому, признаюсь честно, хорошо знакома бедность. Я знаю, как это унизительно: быть нищим, нуждаться в самом необходимом, и при этом оставаться классным специалистом, работоспособным человеком... О, я понимаю, что среди вас нет бездельников, нет проходимцев. Я знаю, что вы способны заработать себе на кусок хлеба. Но сколь жестока современная конкуренция! Даже профессионалы, даже лучшие из нас рискуют оказаться за бортом. Кого-то подвело здоровье. Кому-то попалось неумное руководство. Кто-то просто не был оценен по достоинству. Я понимаю вас. Ваши горести мне близки. Слишком тесно стало на старушке-Земле. Послушайте! Я не обещаю вам молочных рек с кисельными берегами. Нет, не обещаю. Вы взрослые люди, вы легко уличите меня в обмане. Конечно, там где вам предстоит жить, манна с неба не падает. Да и небо там далеко не столь нежное и голубое, как здесь. Но все вы получите гарантированную крышу над головой стартовый минимум и возможность трудиться для собственного блага. Вам дается еще один шанс. Вы получаете новую жизнь. Вы обретаете место под солнцем. Вам не потребуется всех и каждого отталкивать локтями от кормушки с ничтожным количеством пищи. И... вот еще что. Вы – наш авангард. Наша надежда. Земля обеспечивает вас всем необходимым не из жалости. Мы, земляне, заинтересованы в вашем успехе. Возможно, мои дети или внуки будут считать кого-то из присутствующих кумиром, героем, вождем первопроходцев... В этот момент где-то в толпе профизбыточных интеллигентов завизжали. По узкому проходу между блочными секторами пробежал высокий худощавый человек. Он несся к низенькому ограждению, за которым, казалось, никого не было... -- Нервы не выдержали у бедняги... -- Видишь, я говорил, люди чувствуют, что подвох какой-то должен быть. Без подвоха в таких делах не бывает. -- Может, нехорошо ему. -- Больно резво скачет для больного. Чисто конь. -- Просто мы еще не научились верить в лучшее. Мы не умеем по- настоящему мечтать, а ведь жизнь можно переломить... -- Да? Что ж ты сам в первый день из колонны рванул? По несознанке? -- Оставь пожалуйста. Тогда я еще многого не понимал. -- А теперь понял. Врубился. Умный стал. Сознательный. Я тебе скажу, ты не обижайся, тут только дебилы не пытались. Потом-то все поняли. Как ты. Все врубились, что отсюда не сбежишь... Так беседовали в первом ряду перед самой трибункой братья Балашовы, два очень непохожих человека. У них были разные отцы, разный цвет глаз и волос, разница в росте на тридцать сантиметров и в весе на пятнадцать килограммов. Толстенький гном Иван Балашов всегда гордился высшим техническим образованием. Проинженерил семь лет, всегда был на хорошем счету, завел себе ласковую полную жену, она ему родила девочку. Тощий эльф Вадим Балашов вечно якшался с сомнительными личностями, зато в бизнесе и у женщин имел успех. Конечно, такой красавчик цыганистый... или испанистый? Очень энергичный человек! После восьмого российского дефолта один потерял работу, жену, не пожелавшую тратить драгоценные остатки молодости на нищего, и ребенка, которого забрала супруга. Другой просто потерял все деньги, прикинул возможности и последствия, а прикинув, жестоко запил. Восемнадцать дней один пил, а другой искал работу. На девятнадцатый пили оба. На двадцать первый к ним явился неизбежный инспектор по социальным проблемам. Кончилась, голубчики, отсрочка. На Земле 18 миллиардов человек, слышали? Пособие отменили при ваших папах и при вашей маме, помните? Перспектива у вас соответствующая, осознаете? Вместе с инспектором явился господин в очень дорогом пиджаке. Оказалось, менеджер проекта... Ну так что, «новая жизнь» или трудовой лагерь общего режима? -- ...Послушай, Вадя, почему ты такой пессимист? -- Потому что мне скоро сорок. И давно уже не пятнадцать. -- Что ж, всем терять надежду в сорок лет? -- Нет, только умным и неверующим. -- Мне это неприятно. Как же ты можешь считать людей такими бессердечными! Они хотят помочь нам, хотя бы и насильно. Без насилия объективно нельзя обойтись на первом этапе. У нас ведь все отобрали. Средства к жизни, дом, семью. Что у нас еще можно взять, мы голы! -- Найдется. -- Неужели ты отрицаешь в людях добро? Неужели ты полагаешь, будто они неспособны к милосердию? Вадя, нельзя жить с таким холодным сердцем! Для меня, например, вполне естественно, когда кто-то желает помочь ближнему. Современное общество построено на гуманности. -- Не трынди! Этот брешет-заливается, и ты еще! -- Прости. Мне как-то тревожно, Вадя... После митинга людей развели по блокам, установленным на автопогрузочных платформах. Стандарт-блоки похожи на пластмассовые детальки из детского конструктора. Только во много раз больше. Четыре стояка, из каждого торчит по пять рядов прозрачных капсул. Медики спешно колют очередному колонисту снотворное, помещают безвольное тело в капсулу, задраивают люк и включают режим автономной поддержки. Капсула мягко отъезжает внутрь стояка. Теперь телу предстоит мирно проспать больше месяца: автопобудка поднимет спящего лишь за несколько часов до высадки на Терру-II. Перед уколом многие улыбаются. Им предстоит начать новую жизнь, им дали шанс все начать с нуля, списав прежние неудачи... Последним подтащили худощавого профизбыточного интеллигента. Сделали укол, сняли наручники... Платформы одна за другой скрывались за воротами. Чрево звездолета споро поглощало их. Метрах в трехстах от плаца -- неприметный барак «Б». Краска облупилась, пятна прежней расцветки вовсю улыбаются из-под верхнего слоя. Солдатики с собачками. Колючая проволока. Все это не на виду конечно, а за бетонным забором. Зачем понапрасну смущать будущих колонистов столь неприглядным соседством? Зато когда шум на плацу окончательно стих, здесь началось оживление. Из административного корпуса пересылки вышел усиленный конвой с автоматами. Начальник конвоя, молодой капитан, зашел в барак. На свежеструганных нарах -- сотни зэков, условно амнистированных под контракт на работу в дальних колониях. -- А ну подъем! Строиться на улице! *** ...Вадиму Балашову не повезло. Пробуждение в капсуле вообще на редкость неприятное дело: никаких успокаивающих голосов, которые постепенно приводят тебя в чувство, никакой, разумеется, адаптационной ванны, это не пассажирский лайнер, а блочный, колонистский, все на пределе дешевизны... Просыпаешься с дикой головной болью, в один момент, как бревном по черепу, рядом звенит будильный зуммер, чмокают две присоски на ладонях, через которые шел питательный раствор и выводилось все, что можно вывести. Под присосками – две огромные неэстетичные язвы цвета лилового нездоровья, безумно хочется расчесать их до самой кости... В первые минуты чувствуешь себя как тяжелый гриппозник, только что вернувшийся из страны горячечного бреда. Отдохнуть, конечно, надо бы, после такого бредосна. Не тут-то было. Пластик над тобой отходит в сторону, и ты обнаруживаешь себя висящим... ну, скажем, в третьем ярусе стандарт-блока: сверху, снизу, справа и слева копошатся человеческие существа, вылезая из капсул и спускаясь на пол, в смысле на палубу, раз это корабль. Через несколько секунд ты очень остро осознаешь, как давно не справлял нужду ни одним из доступных человеку разумному способов. Тебя, конечно, замедлили, из тебя, конечно, поотсасывали кое-какие шлаки, но в целом ощущеньице, скажу я тебе! И ты тоже начинаешь вяло копошиться, тянешься к лесенке... Вадим ступил на лесенку и почувствовал страшную боль. Нога! Он пролетел четыре метра и ударился плечом. Но то, что творилось с ногой, что, Господи, творилось с ногой! Он плюнул на приличия, вокруг возилась вся блочная сотня, опухшие лица строились в очередь к уборной, а он стягивал брюки, не вставая с пола. Стянул. Пролежень тянулся фиолетовой бороздой через все бедро и до середины лодыжки. Это уже, черт, не столько пролежень, сколько шрам. Иисуси, помилуй! Кажется, он не мог встать. -- Вадик? Вадик! Что с тобой? Что такое? Что? Ах, Боже! -- Ваня оттащил его с прохода и посадил на пластиковую лавку, привинченную намертво к полу. -- Кто это тебя так? За что? -- Это меня собственные штаны. Ты не поверишь, черт, что может сделать с ногой обычная складка на трижды долбаных брюках... Если они на размер больше... Ваня, я тебе был хорошим братом? -- Ну, в общем... да. Что это за прощание с родными в твоем голосе? От пролежня на ноге никто еще не умирал. -- Нет, это все так, но ты скажи, я тебя от хулиганья защищал в детстве? -- Ну, защищал... -- Я твоей жене свадебное платье в этом чертовом дорогущем бутике купил? -- Ну, купил. А что собственно... -- Тогда обещай мне, что обязательно сделаешь одну вещь для меня. Или две. Мамой клянись. -- Ты что это вдруг? -- Клянись, говорят тебе! -- Ну, клянусь. -- Без ну. -- Клянусь, клянусь. -- Дотащи бедного полумертвого брата до сортира... ...Когда Ваня досмеялся до апогея, Вадим почувствовал, что кровообращение понемногу восстанавливается, и ему уже можно наступать на ногу... только осторожненько. Так, тихонечко. Опираясь на верное плечо он доковылял до конца очереди. -- Ваня, благодетель, век тебе зон не топтать, вторая вещь гораздо проще. Скажи мне, тупому, для чего в салоне так благоухает дерьмом? -- Я скажу тебе, что видел у своего соседа ярусом ниже. Он проснулся, купаясь в собственных фекалиях. Возможно, не один он. Санитарное обеспечение здесь крайне несовершенное, что-то вышло из строя. Как специалист-технарь я скажу тебе: наладчикам этих самых капсул надо бы ноги поотрывать... -- Браво! Слова не мальчика, но мужа. -- Оставь этот тон. Если будет такая возможность, я найду на мерзавцев управу. Некоторые элементы конструкции списаны даже со складов лет пять назад! А для месячного сна они должны были выдать спецодежду... Вадика согнула пополам припадком хохота. После того, как «житель» капсулы покидал ее, цилиндр немедленно въезжал в куб. Выходя из уборной, Вадим заметил, что три капсулы так и не совершили этого движения. Одна из них торчала, перегораживая проход, прямо из нижнего яруса. Он заглянул внутрь. Женщина, лет тридцати, с молочно-белой кожей, спала сном праведника, не обращая внимания на звон зуммера. Ей удалось унести с собой в «новую жизнь» два сокровища: довольно дорогой парик, съехавший во сне набок, и костяную трубку с резьбой. Трубка вывалилась из пальцев женщины. Повернись она неосторожно, и пришлось бы потом вытаскивать любимую игрушку из ее бока... Очень бледна. Вадим поискал пульс. Какие холодные пальцы... Нет пульса! Он поводил ладонью перед ее лицом. Дыхание не ощущалось. -- Врача! Никакой реакции. На психов и невротиков давно разучились обращать внимание. Вышел из рамок – не существуешь. Вадим попробовал по-деловому: -- Немедленно нужен врач. Имеет ли кто-нибудь из вас соответствующую подготовку? -- его голос, отлично поставленный голос коммерсанта-администратора, сделал свое дело. Некий субъект с оттопыренными ушами, в заплатанных обносках, по виду – запойный алкоголик, подошел к нему. -- Я главврач детской поликлиники. Что у нас здесь? Вадим еще подумал, что на этой должности субъект побывал не так что бы недавно. Да и все они тут бывшие главврачи, бывшие генеральные директоры, бывшие полковники, бывшие бомжи, бывшие нищие, бывшие проститутки, бывшие операторы часовых полуавтоматов и прочие бывшие, бывшие, бывшие... Но так неистребима вера: я вернусь, я добьюсь справедливости, я все еще восстановлю! Субъект поколдовал с веками женщины, сделал еще два три докторских пасса. У него были уверенные движения профессионала, только руки дрожали. -- Ей нужен не врач, а священник. Летальный исход. -- Нас отлично обслужили в этих чертовых капсулах, господин врач. Опарафинили по полной программе. -- Что теперь говорить. Давайте знакомиться. Я Василий Решетников. Кандидат медицинских наук. Полагаю, нам стоит держаться вместе. Вадим назвался и пожал руку. Еще два колониста не дожили до «новой жизни». Цилиндры с трупами вкатили в стояки. Какая-то желчная активистка старше сорока пяти лет заверещала было: -- Как вам не стыдно! Это же люди, а не болванки бессловесные! А вы только глаза им закрыли, да и все! Может, реанимация их еще вытащит... Эй, немедленно свяжитесь с командой! Кто-то захихикал, отворачиваясь. Бритый наголо парень, по виду шпана, на пальцах блатные перстни наколоты, цыкнул через щербину в зубах и говорит ей: -- Тетка! Курева нету? -- Да разве так можно! Где здесь выход? Если здесь нет ни одного мужчины, я сама навещу экипаж. -- Тетка! А ширева нету? -- Да вы успокойтесь, пожалуйста. Не волнуйтесь. Умерли, да. Что уж тут поделать. Значит Бог прибрал. Скоро высадимся и похороним по-людски... – так пыталась угомонить активистку весьма полная и необыкновенно привлекательная для сердца русского мужчины дама... то есть баба. С густым и сладким промедлением в голосе, с задушевностью и сердобольностью. Руками своими, как двумя снопами спелой пшеницы, обнимала баба дочерей-близняшек лет по девяти. Томительный вес ее и знатный урожай любовных утех добавляли матроне несколько лишних лет поверх ее действительного возраста. А была она лет на двадцать моложе активистки. Та застыла и, скорее всего, подчинилась бы воле добродушно хихикающего большинства. Но не тут-то было. Шпаненок испортил дело: -- Тетка! Ты из стакана будешь? Активистка глянула на него с ненавистью и принялась тщательно осматривать стены в поисках выхода. Под общий уже хохот. Решетников пожал плечами. -- Странный человек. Давно никто не умирал у нее, как видно. – и вправду, добавить нечего. Когда трупы дожидаются своей очереди на кремацию месяца по три, удобно устроившись в семейных фризерах, к ним привыкают, их воспринимают как заурядную деталь квартирного ландшафта... К чему напрасно волноваться? Иван Балашов повернулся к брату и мотнул головой, мол, подержи место. Далеко не всем хватило мест на узких пластиковых лавках. Подошел к активистке, принялся ей втолковывать что-то. Бритый: -- Тетка! Ухажера завела? -- Хохот пошел с визгами и нервными подвываниями, как в плохо подавленном картофельном пюре: ровно-ровно, а тут вдруг оковалочек. Решетников обратился к матроне: -- Простите. Возможно я ошибаюсь, но... мы не могли быть вами знакомы? -- Я с Одинцова с подмосковного. С баковской резиновой фабрики. -- Еще раз простите, я, вероятно, обознался. -- Ничего. Бывает. Вадима мучило то же сомнение. Какое приметное лицо! Он и спрашивает: -- А мы с тобой, Пышка Медовна, в знакомстве часом не были? -- и улыбается так значаще, хотя, конечно, ждите пряников детишки, какая женщина станет думать про любовные дела посреди этакой казармы! -- Кому ты, а кому и Галина Петровна, -- механически ответила матрона. -- Тыкать полюбовнице своей будешь! – чтобы так складно и норовисто срезать мужчину, надо еще в глаза ему бесстыжие посмотреть. Он и потеряется. Но матрона в глаза Вадиму смотреть не стала. Отчего? -- удивился Балашов. Что ж ты за личность такая, Галина Петровна? Брат его вернулся. Слова его, как ни странно, успокоили темпераментную женщину. Общество отсмеялось, сколько положено, Бритый уже напоследок, арьергардно, объяснил, что, вот, мужик всегда имеет, чем бабу успокоить. Активистка поискала глазами свободное место. Нет такого. Она сделала риторическое движения бровями, но никто ей, конечно, не уступил. Унижаться и упрашивать она не умела, а простоять час или, скажем, четыре часа -- кто знает, сколько там, -- при ее изможденной худобе дело просто невозможное. В конце концов пришлось ей садиться на пол... -- Ваня, колись, что ты ей пообещал, чтобы заткнулась? -- Опять ты со своим балабонством, Вадим! Ну несерьезное отношение. Я же проектировал эти стандарт-блоки. Нет здесь никаких люков наружу и никаких коридоров. -- В смысле? Без окон, без дверей? -- Вон та переборка – одна очень большая дверь. После посадки она отъедет в сторону, а за ней сразу шлюзовая камера и пандусы на выход. Принцип барабана, как в револьвере: пять стандартных круглых шлюз-камер, и к каждой подстыковано по десять таких блоков, как наш. Между блочно-шлюзовыми отсеками и сектором управления – непроницаемая бронированная переборка. Добраться оттуда сюда можно только в скафандре, через вакуум. Двести метров вакуума. Вот так-то. -- А почему, собственно? -- заинтересовался Решетников. -- Во избежание, -- кратко ответил ему Иван Балашов. И уточнил: -- В сущности, они даже не выйдут на поверхность Терры-II после посадки. У них полностью автономное обеспечение. Вплоть до того, что забортный воздух исключен. Нет шансов увидеть их лица... -- Так вот что ты дергаешься! Аж трясесся весь. Что ж ты раньше сопли распускал, а про дело ни-ни? Ну, молчишь гад! Послал боженька братца... -- Вадя, не кричи на меня. Куда б мы делись? Притом, я полагаю, что с нами играют честно. Решетников осведомился: -- Ну а если здесь пожар? Или авария? Или что-нибудь еще? Связь-то должна быть с ними. В смысле, с командой. Их разговор собрал в одну маленькую воронку внимание десятка-другого соседей. Все насторожились, когда Иван Балашов сделал изрядную паузу в беседе. Явно, не очень-то ему хотелось продолжать. Но несколько последних реплик превратили частный обмен мнениями в общественное дело. Микрореспублика слушателей молча вслушивалась, «воронка» набухла невысказанным «не томи!». -- Связь есть, -- неохотно сообщил инженер. Прошелестел вздох облегчения. Преждевременный, как оказалось. – Только пользоваться ею не советую. Помочь ничем не помогут, разве дадут пару советов. А если сочтут, что пахнет серьезной аварией, или, не дай бог, пожаром, просто отстыкуют блок, и поминай как звали. Бритый неестественно высоким голосом переспросил: -- Отстыкуют бло-ок? Активистка, а она, оказывается, тоже выставила ушки, зло бросила: -- Что ж они по дороге нас всех не отстыкуют, мы ведь никому не нужное барахло! На нее закричали: -- Дура! -- Гнида! -- Что ты мелешь! -- Рот закрой! -- Дура! Когда шквал малость поутих, Вадим тихо так говорит: -- Ну что вы, дамочка, вместе с нами они потеряют все это железо, а оно тоже не копеек стоит. Дешевле довезти. Бритый, задумчиво: -- Значит на месте, с-суки, приморят. На этот раз никто голоса не подал. Ну да, они стали мусором, который наметали со всей Земли в колоссальные совки и выносили за дверь, неведомо куда. Кто-то тихо заплакал. Решетников повернулся к Вадиму и заговорил с ним в странном тоне. Он как будто не задавал вопросов, но был не прочь услышать подтверждение своим мыслям: -- Знаете, я читал все репортажи группы Сергея Диденко – Ричарда Тэлбота. Если я не ошибаюсь, из журналистов на Терру-II и Терру-III допустили только их... -- Других и я не помню. -- Они писали в критическом тоне, но, как я понял, ситуация в обоих случаях не безнадежна. У Диденко лицо честного человека. Я тщательно вслушивался в интонации его голоса, когда он выступал по TV. Никаких ноток фальши, насколько я мог уловить. Правда, от хороших знакомых я слышал, что с самого верха просачиваются неприятные вещи... -- Что? -- Цифры «падежа» колонистов за первые полгода по земному календарю. Для Терры-II это 20-25 процентов. Источник слухов у меня как будто надежный... -- Вопрос цены. -- Что вы имеете в виду? -- Да не знаем мы, где были ваши Диденко с Тэлботом и какого дьявола они там видели. За хорошие деньги вам найдут лицо честнее честного, голос поставят, как надо, слухи просочат, какие надо. -- Ну, знаете. Возможно, вам это покажется смешным в нашем блоке-бараке, но я привык считать себя интеллигентом. После Канта и Вольтера человечество просто не способно дойти до такой лжи и низости, которые вы только что в нем предположили. -- Ну-ну. Что на кон поставите? -- Знаете, да все, что угодно... -- Тогда писем почему нет оттуда? Какого черта писем не шлют? Ведь обратно идет порожняк, почту загрузить – тьфу, пушинка. За Решетникова ему ответил брат: -- Вадик, им просто писать нечем и не на чем. Там такой, знаешь, реестр предметов первой необходимости! До бумаги-канцелярии не скоро дойдет. -- Не убедил. Что, ни клочка бумаги у них там? Но у администрации-то есть! Так? Да я бы по любому сделал себе клочок! Да анус бы порвал, но достал бы... Тут прямо у него над ухом расхохотался Бритый. -- Шаришь, кент. Эти волчары братишек поперетаскали немеряно... Авторитетные люди были. Так чо, хоть один бы накорябал весточку, типа как оно. У нашей лохани ходка не первая. Ты, прикинь, я тут все прошмонал, в очко чуть по титьки не влез... -- Ну? -- Нигде ни хрена. На пересылках, в вагонах, в камерах по любому братишки просигналят. Тут подстава, в натуре тут подстава. Эх, приморят нас там падали козырные, с-сучья масть. -- Не приморят! -- со своего места поднялся невысокий крепыш лет сорока с красным, обветренным лицом, в зеленой офицерской рубашке старого образца. Здесь мало у кого была приличная одежда, чаще заплата на заплате, но эта рубашка выделялась даже на общем фоне: вся в пятнах, какая-то жеваная, без половины пуговиц. Видно, пришлось ее владельцу хлебнуть горюшка до дна. Белесые джинсы поддерживала на поджарой недокормленной заднице толстая веревка... -- Не приморят, -- добавил он тише, -- я майор танковых войск Юрий Смагин. У меня есть сведения, что населенные пункты на Терре-II имеются. Идет реальная колонизация. -- Так в чем подвох-то? -- с недоверием спросил у него Вадим Балашов. Смагин поколебался и ответил: -- До отлета это была закрытая информация. Теперь, я думаю, все так или иначе узнают. На Терре-II идет война. -- О-о-о-ох... – разнеслось по блоку. Нельзя сказать, чтобы этот вздох был особенно горестным... Ну, война. Навидались, слава богу. Одиннадцать чеченских конфликтов, Полесский инцидент, путч в Татарстане, восстание русских меньшинств на Украине, Дагестанская бойня, голодные бунты в центральной России и так, по мелочи... Война – что? Уже некоторая определенность. Раз война, значит есть там, за что воевать. Это, конечно, гораздо лучше, чем непонятно какие дела. -- Колония Терра-II управляется международным административным комитетом от имени ООН. Это федерация малых свободных общин. Вот наш блок тоже станет общиной. Часть общин отделилась. Они образовали тоталитарную монархию и производят набеги на Колонию. Охотятся за припасами, оборудованием, рабами... -- А чем руководство Колонии занимается? Они что, безопасность уже не обеспечивают? -- высунулась было Активистка. Майор Смагин посмотрел на нее укоризненно. Нечто особенное проскальзывало в его мимике, движениях и голосе. Хоть и одет человек в дикую рванину, а сразу видно: причастен к серьезным делам. Общество живо наделило его авторитетными атрибутами: облечен доверием, владеет конфиденциальной информацией, старший товарищ, стоит у руля решений. Пять минут назад Смагин был каким-то бомжом из отставников, а теперь он поднялся на ступеньку над всеми. Даже хорошо, что он из наших, из простых, Общество будет на него надеяться. -- Я понимаю ваше беспокойство, -- входя в роль, солидно начал майор, -- но и вам надо понять кое-что. Силы и средства, которыми располагает командо... э-э-э международная администрация, ограничены. По правде говоря, численность охраны, ученых и адмкорпуса не достигает ста человек. Кадровых военных не более двух взводов минус понесенные потери в живой силе и технике. Есть сложности в осуществлении контроля на большой территории. На вербовочном пункте ООН нас ввели в курс. Колония организует силы активной самообороны – но только из специалистов командного профиля с опытом боевых действий... – он сунул руку в карман и достал сложенный вчетверо листок с печатью, -- Вот мой контракт. -- Ну а что ж ты с нами-то, нищими-безработными? И видок еще тот... -- Вадим критически обвел взглядом майорскую амуницию. Как ему показалось, на секунду Смагин растерялся. Видимо, за несколько десятилетий он врос в армейскую форму, и нынешнее ее отсутствие причиняло майору неудобство: офицер он, конечно, действующий, но какой-то, выходит, неполноценный... Потом припомнил правильный ответ: -- Необходимая маскировка. Не сеять панику среди колонистов. Обмундирование выдадут на месте. -- А-а-а, -- понимающее подтвердило Общество. Ну, тогда понятно. Большая политика, военная тайна. Мы хоть и простые люди, но текущий момент нам ясен. Уже почти благодушное настроение несколько подпортил громовой всхлип. А потом еще один. Матрона размазывала слезные потоки по лицу, икала, давилась едва сдерживаемыми рыданиями, а будь ей лет на десять-двенадцать поменьше, наверняка давно завыла бы пожарной сиреной. Девочки с обеих сторон шипели на нее: «Ой ну что ты, мама, люди смотрят!» Галина Петровна огляделась. Общество сконцентрировалось на ней и ждало приличествующих объяснений. Она и ему и сказала: -- Дура я, дура! Говорили же, а я... и-и... ду-ура... – она закрыла голову руками и продолжала рыдательно сотрясаться. В этот момент Вадим Балашов, Решетников и еще пара людей, наконец, поняли, что это за птица. Просто волосы она перекрасила под блонд, а когда волосы закрыты, лицо стало не в пример знакомее. -- Ермилина! Ты гляди, Ермилина! -- воскликнули все четверо. Балашов при этом добавил эпитет, находящийся в дружественных отношениях с энергичной мужской прямотой. И впрямь, это была Ермилина. Звезда социальной рекламы, которую в изобилии крутил по TV проект «новая жизнь». Пышущая здоровье женщина, добровольно записавшаяся в реестр колонистов. «Я хочу попробовать начать все сначала. Не надо этого бояться!» Полстраны видели ее на экранах. Кое-кто, говорят, купился. Больше народу, конечно, переключали каналы в самый первый миг ее очередного появления. Бритый подскочил к матроне и дал ей плюху. -- За все, сучара, ответишь! -- и дал еще одну затрещину, покрепче. Галина Петровна пихнула его, и Бритый отлетел далеко в проход между лавками. Но сейчас же поднялся, пошел на нее всерьез. Женщина испугалась. Надо отдать ей должное, в основном не за себя, а за девочек. Их она прижала к себе покрепче, телом что ли своим пышным собираясь их защитить. Юрий Смагин скомандовал Бритому: -- Отставить! А ну, отставить! Бритый, ухмыляясь, достал заточку. Через сколько предотлетных контролей пронес он свою железяку! Бог весть, как. -- Начальник, пасть захлопни. Не твоя масть наверху. Майор как-то стушевался, зато Решетников встал со своего места и прикрикнул: -- Как ты смеешь! -- в сущности, главврач был уверен в поддержки всех прочих мужчин, а их в блоке было не менее сорока. Бритый повернулся так картинно, цыкнул, и вроде бы не глядя на Решетникова, подошел к нему вплотную. -- Ты, чмо... Лох вонючий. Закройся, тля. – и хотел ему что-то ответить главврач, да не смог. У самых глаз сверкнула заточка, а когда Решетников отшатнулся, кулак Бритого врезался в незащищенный живот. Врач ползал по полу, хрипя, а Общество не спешило прийти к ему на помощь. Общество растерялось от злобы и коварства Бритого. Тот опять подошел к Матроне. -- Ну, стерва, колись, за какие бабки тебя ссучили! -- заточкой по щеке ей водит, женщина сидит, не жива не мертва, лепечет что-то маловразумительное. Вадим Балашов тем временем оказался за спиной у Бритого. Тихо так, слов зря не тратя, примерился и ударил гада кулаком по голове. Тот, однако, удержался на ногах и даже повернулся. -- Что ж ты сзади, как дешевка! -- На зоне-то небось петухом был? -- говорит ему Вадим. От такой обиды Бритый рассвирепел и бросился напролом, хотя под черепной коробкой у него все еще звенели колокольчики. Только того и надо было Балашову. Чуть подавшись в сторону от несущегося на него быка, он заехал ногой по яйцам, а потом приголубил еще раз кулаком по затылку. Гад грянулся на пол и затих. Кто-то даже посочувствовал ему: -- Как-то вы его жестоко. Не по-мужски... -- Боксам не обучены, -- огрызнулся Балашов, нашарил на полу заточку и сел на место. -- Спасибо вам. Ой, какое вам спасибо. – благодарила его Галина Петровна. Но Балашов сурово ей ответил: -- Молчала бы лучше, несушка. Цела, и радуйся. -- Нет, ну я вправду добровольно. Я не за деньги. Я так верила. Может хоть где поживем вслась, по-человечески. Я так верила. Я у них ни копеечки... А теперь, вишь, девочек своих на войну везу. На войну-у! -- опять всхлипнула она, -- по своей воле. Ой, какая ду-ура... -- Ну, давай-давай, заголосила. Сколько ослов тебе поверило, позаписывались! Теперь ладно, чего зря говорить. Утри сопли, как-нибудь устроимся. Матрона сходила к удобствам, не отпуская девочек, привела себя в порядок, и загорелся в ее глазах интересный огонек. Так и сяк приглядывалась Галина Петровна к Вадиму Балашову и главврачу Решетникову. Мужчины крепкие, приличные мужчины. Этот, суровый, конечно, такой красавчик. Чисто цыган. С такими не страшно. Но странною причудой больше тянулась женская ее душа к Решетникову. Чем-то неуловимо приятным, даже томным, веяло от этого подержанного мужичка, который все никак не мог в полной мере разогнуться. Среди всей нынешней неудоби посетила Галину Петровну жаркая мысль, что муж бы вышел из такого человека очень даже подходящий. А стал бы мужем ее доктор, то и суровому цыгану позволила б кой-что... Словом, принялась Матрона вытирать решетниковский лоб мокрым платочком, уселась рядом с ним, а девочек пристроила с противоположной стороны. -- Ваня, проектировщик ты мой излюбленный! Часом не знаешь, что нам положено получить, какой-такой «гарантированный минимум»? -- Точно не скажу, Вадик. Прикинуть можно, конечно. Все это, видишь ли, прямо у нас под боком едет. -- Просвети. -- Ну, пойдем. Оба Балашовых, Решетников под конвоем Галины Петровны и ее дочек, Активистка, живо пристроившаяся к ним, деловитый майор Смагин, а также еще трое-четверо представителей Общества, не вошедших в его «элиту», но тоже не без амбиций в голове, встали со своих мест и отправились к переборке, противоположной входу в шлюз-камеру. Тут к Вадиму прицепился Бритый. Он уже пришел в себя и быстро вычислил, чья сегодня сила. -- Братишка, ну... типа не усек, что ты в авторитете. Короче ша, никаких кипижей. Типа ты за старшого. Балашов жил на свете не первый день. Убивать Бритого ему не хотелось. Ему нужно было получить хотя бы один шанс на выживание, и если надо было поворачивать эту толпу, куда потребуется для дела, он готов. Командовать, чтобы жить, это понятно, так уже бывало у него. Ненадежный кадр -- Бритый. Но прибьешь его, и все почувствуют запах легкой смерти. Нет, совсем не нужен сейчас такой прецедент, иначе у многих зачешутся руки, трудно будет держать их в узде. Он глянул на Бритого холодно и сказал ему: -- Бросай блатные замашки. Будешь тут за простого мужика. Оборзеешь – враз прибью. Бритый скривился. Весь его гонор бунтовал. Зудело пойти на отрицаловку, все тут разнести. Но Общество одобрительно загудело, круг стал плотнее... И Бритый испугался: у стаи появился сильный вожак, он не баба, за него и глотку перегрызут. Видно, с-сука, что не блатной, но крут. Нет, надо гнуться. Гнутый жив, а ломаного не склеишь. -- Все, все братишка. Ноль базаров. За мужика так за мужика. -- Ну смотри. Это был хороший обмен для Бритого. Да, опустили его малость, за старшого ему тут не бывать. Но вот он стоит рядом со старшим, и говорит с ним, и вожак самолично определил, что быть Бритому в стае. А это значит, что он тоже в авторитете. То есть чуть повыше, чем прочие. И Общество молчаливо приняло его новый статус: мужик рядом со старшим. Даже Смагин, который хотел было что-то сказать по этому поводу, посмотрел вокруг и закрыл рот. Сейчас не стали бы слушать майора, все решилось без него. Иван Балашов подвел их к люку высотой в рост человека, но втрое шире, чем дверь в пассажирскую каюту. Судя по размерам, люк был рассчитан на въезд разгрузочного кара. Слева на переборке висела табличка со словами «Имущество общины» -- на английском, испанском, португальском, русском, польском, сербохорватском, арабском языках и еще на какой-то иероглифике. -- Любопытно, почему на французском и немецком не написали? -- машинально осведомился Решетников. Активистка и Вадим Балашов ответили ему в один голос: -- А потому что не бывает этноизбытков у немцев и французов. Не возят их с Земли. -- Вот за этой дверью сложено все то, что мы получили от Земли. Как я помню, объем проектируемой камеры хранения невелик. Точных цифр сказать не могу, давно это было. Помню только, что совсем немного, как большой чулан. Что там может быть? Ну, инструменты кое-какие, лекарства, небольшой запас воды, пока не адаптируемся к местной. Бак там есть для химически неактивной жидкости. Может, еды на несколько дней... Семена... Возможно, палатки. Опять-таки, предположительно, оборудование для малой электростанции, для ветряка, например. Точно, что никакого оружия, потому что ни ружейных шкафов со стойками, ни железных ящиков для боеприпасов мы не планировали... В лучшем случае, что- нибудь для охоты и рыбной ловли. Это, конечно, догадка. Но не должны же мы с голоду поумирать, пока получим первый урожай... -- Как войти? -- поинтересовался Вадим. -- Никак. Видишь, паз для ключа в красном квадрате? Ключ у представителя местной администрации. Это, я так думаю, чтобы мы не передрались за дележкой прямо в полете. Он, представитель этот, по идее открывает, грузит нас и вещи на транспортеры, вывозит на свободный участок, а дальше мы сами разбираемся, кто во что горазд... -- Откуда ты все это знаешь, Ваня? -- Соседний отдел транспортеры проектировал. Правда, ни одного опытного образца я не видел. Так что, может быть, там что-то поменялось в планах. Вадим моментально сообразил, сколько опасностей таит подобная тактика. Он развернулся к Обществу, встал на лавку и произнес маленькую речь: -- Нам потребуется величайшая дисциплина. Община выживет только в одном случае: если мы четко наладим разделение труда. Кто занимается урожаем, кто разведкой, кто строит жилище, а кто охотится и собирает все пригодное в пищу. Будет трудно. Но если мы обойдемся без драк, без нервов и четко организуем работу, тогда выживем. Любого козла, который захочет жить по своему, отдельно, мы вышибем в один момент. Пусть уходит без ничего, тут итак на всех мало. Бездельников тоже в три шеи. Баб и особенно детей придется поберечь. Законы ставит собрание общины. Вопросы есть? -- А ты вообще кто такой, что за всех говоришь? Тут и постарше найдутся... - - подал голос пенсионерского вида мужчина в старом, но опрятном пиджачке с орденскими планками. О таком подарке Вадим мог только мечтать. Активистка сейчас же крикнула: -- Да вы что, он дело говорит. Как вы можете! Как вам не стыдно! -- И сейчас же откликнулась Матрона: -- Помолчали бы уж, дедушка. Один хоть разумный человек нашелся. -- Общество, по всему видно, антилидера, хотя и пожилого человека, не одобрило. И тогда Балашов решился: -- Желает ли Общество, чтобы я за всех говорил, покуда на месте не соберемся? -- Давай, давай, братишка. Старшим тебя, -- шумнул Бритый. Сейчас же все толпа загудела: да мол, хотим его, пусть пока верховодит, нормальный мужик, заткнись, дед, мы за него, а ты хиляй за борт, если такой умный. -- Раз так – ладно... – ответил всем Вадим, легонько кланяясь Обществу, -- Я пока побуду, а там вместе разберемся. Ваня потянулся к нему: -- Вадя, Вадя! Еда есть. Скажи им, что еда есть. -- Где? -- В торец каждой капсулы пластиковая коробка встроена. Там рисуночек такой, ложка с вилкой... надо нажать. -- Граждане! -- громко возгласил Вадим, -- у нас есть паек. В торце каждой капсулы имеется панель с рисунком: ложка и вилка. Надо нажать... – все, что он говорил дальше, потонуло во всеобщем шуме. Маленькая коробочка с печеньем, шоколадкой, сухарями, кусочком соленой рыбы, тюбиком паштета и бутылочкой сока – настоящее богатство для людей, попавших в проект «новая жизнь»: нищих, безработных, по большей части голодавших еще там, на Земле, да к тому же истощенных долгим бредосном в капсулах... Ваня уничтожил все в один миг. Решетников поделился с Галиной Петровной. Бритый живо вычистил капсулу одного из мертвецов – трупу уже ни к чему... Активистка начала жевать рыбу с сухарем, вынула зуб и расплакалась. Старшой подкрепился половиной съестного, запасливо рассовав по карманам сухари и рыбу: что там еще предстоит, протянуть надо бы подольше... -- А вот скажи мне, Ваня, отчего не дают нам космической пищи, тюбиков для невесомости? Почему вообще нет никакой невесомости? Отменили по науке? -- Вадик, ты со сна такой легкий. Отощал. Тебе кажется, что все как обычно. Если б тут был полный вес, Бритый бы не отлетел с такой силой, когда ему Галина Петровна... это самое. И сам бы ты ноги-руки переломал. С четырех метров падал, а то и с пяти, а все цело. Нет, тут не полный вес, тут 0,5 или 0,7. Невесомости нет, потому что тормозимся, или уже по орбите вокруг Терры-II летаем. Вот и нет невесомости. Тут бы такое при невесомости творилось... -- Ладно, уговорил. Зазвучала сирена. Из динамика послышался механический голос: -- Уважаемые колонисты! Поздравляем вас с окончанием полета! Блочный лайнер «Арцимович» только что совершил посадку на территории земной колонии Терра-II. Прошу всех вас покинуть помещение стандарт-блока и выйти в шлюзовую камеру. Просьба при передвижении соблюдать порядок и дисциплину. Объявление повторилось дважды, переборка между блоком и шлюз-камерой сдвинулась с места и ушла в стену. Открылся проход, но все стояли еще несколько мгновений. -- Вадя, возьми меня за руку, мне все-таки чуть страшновато... Вадим молча взял брата за руку и вышел первым. За ним последовало и все блочное Общество. «Как они мягко... сели. Я даже не почувствовал», -- думал Старшой. Зал шлюз-камеры понемногу наполнялся: люди выходили из десяти блоков. Слева от Общества толпились латиносы, справа лопотали на каком-то родственном языке, наверное по-польски. Дальше было не разобрать, кто и что. Шлюзовые ворота моментально разошлись наружу. -- А-а-ах... – мигом пронеслось по залу. Им улыбнулся лик Терры-II... так близко, как Земля с орбиты. С прибытием! Им подмигнули звезды. Открытый космос буквально слизнул тысячу колонистов и надежно укутал их тела в холод и вакуум. Чужая планета все-таки станет их последним пристанищем: когда весь человеческий мусор сгорит в атмосфере, интернациональный прах ляжет на ее поверхность... «Арцимович» еще четверть часа летал над Террой-II с открытыми шлюз- камерами. Когда умерло все то, что неразжимаемой хваткой цеплялось за любые выступы и отверстия, что задерживало дыхание и пряталось в капсулах, тогда на приборном щите в рубке управления загорелась надпись: «Проветривание помещений окончено».