Традиционно принято, сравнивая нашу фантастику и фантастику англо-американскую, делать вывод не в пользу нас, “лаптей”. Соглашусь, что по многим параметрам (хотя бы по той же формальной изобретательности в построении закрученного сюжета) англо-саксы нас обходят. Но все же была в советской фантастике тема, в которой мы безусловно “перегнали Америку”. Это тема – возможная “эволюция человека”.

1-ый – человечество достигает некоего порога в своем развитии, “точки Омега”, после которого превращается в нечто невообразимое – в “сверхорганизм”, обладающий “сверхразумом” (вариант, который условно можно назвать “Конец детства”, по знаменитому роману А. Кларка). Homo sapiens также может слиться в такой “сверхорганизм” вместе с другими разумными существами Вселенной (вариант “Создатель звезд”, по имени романа О. Степлдона).

2-ой – качественный эволюционный скачок совершает не все человечество, а только избранные – мутанты, приобретающие в ходе эволюционного процесса некие “паранормальные способности”. Мутанты могут превратиться либо в благодетелей “рода людского” (вариант “Слен”, по роману А. Ван Вогта), либо в жестоких тиранов, эксплуатирующих отсталых “недосверхчеловеков” (вариант “Наши друзья с Фроликса 8” Ф.К. Дика)

Огромный плюс, настоящее достижение отечественной Нф, как раз и заключалось в отказе от упражнений по поводу эволюции “рода людского” в “бесчеловечное человечество” и в защите позиции – “человек должен оставаться человеком”. О чем было четко заявлено в письме Атоса-Сидорова в финале повести А. и Б. Стругацких “Волны гасят ветер”: “Человечность. Это серьезно”.

Конечно, изначально братья Стругацкие в данном вопросе оставались пленниками тех форм, которые негласно установила для научно-фантастической литературы коммунистическая власть.

Для реализовавшейся утопии, которой был советский коммунизм, характерна идея остановки времени. Наступило счастье для всего человечества, и так есть и будет во веки веков. Идеи же эволюции человека периодически возникали на окраинах коммунистического мировоззрения, там, где они не были обеспечены подходящими ссылками на Маркса-Энгельса-Ленина. В конце 50-х – начале 60-х гг. наибольшей государственно-идеологической поддержкой пользовалась “концепция Ефремова”, если можно так выразиться. Воззрения на эволюцию человека, которые Иван Антонович проповедовал в романах “Туманность Андромеды” и “Лезвие бритвы”, вкратце сводились к следующему – человек эволюционирует не столько физически, сколько морально, психически и мировоззренчески, становясь все более “коммунистичным” и организованным. Люди, в их современном физическом состоянии, воспринимались этим советским фантастом как “воплощенный идеал”. И даже на других планетах “венец природы” выглядел вполне антропоморфным. Ефремов в повести “Сердце змеи” даже специально это подчеркнул: “Гармоничная пропорциональность фигур фторных людей полностью отвечала понятиям красоты на Земле”.

В ранних книгах Стругацких тоже господствует теория “стабильного, добравшегося в ходе эволюции до своих возможных пределов человечества”. Причем люди в их книгах выглядели настолько живыми и нормальными (особенно по сравнению с человекосхемами Ефремова), что это вызывало даже нарекания со стороны ортодоксально-коммунистической критики. Но, в отличие от многих советских фантастов, вполне удовлетворившихся “ответом Ефремова” (вернее, его версией будущего развития человечества), Стругацкие явно продолжали задумываться над темой “эволюции человека”.

С большей или меньшей “натяжкой”, среди книг А. и Б. Стругацких, так или иначе касающихся этого вопроса, можно выделить “Гадких лебедей”, “Малыша”, “Волны гасят ветер” и “Дьявола среди людей” С. Ярославцева (А.Н. Стругацкого).

“Гадкие лебеди” (как отдельная повесть, а не часть романа “Хромая судьба”) оказываются вполне в рамках “второго сценария”, существовавшего в англо-саксонской НФ (человекообразные мутанты, благодетельно управляющие человечеством или просто открывающие для человечества новые перспективы в развитии). Описанные в повести дети-мутанты, несмотря на проскальзывающие нотки неприязни к их наставникам-“мокрецам”, все-таки положительно воспринимаются авторами. Финал “Гадких лебедей”, несмотря на весь скепсис главного героя -- В. Банева, звучит достаточно мажорно.

Но, как всем известно, “Гадкие лебеди” доставили авторам массу неприятностей, которые были вызваны не только лобовыми намеками на советскую действительность. (Они не так уж сильны, особенно по сравнению со “Сказкой о Тройке”). Подсознательную неприязнь властей вызвала идея спасения человечества со стороны неких “мутантов”. Еще бы – ведь счастье и освобождение человечеству должна принести коммунистическая партия и советское государство – пример для подражания “всего прогрессивного человечества”. А тут мир изменяют какие-то сопляки, даже не пионеры и не комсомольцы!

К тому же и самих Стругацких, писателей, как я убежден, вполне советских по своим воззрениям и предпочтениям, теория “благодетелей-мутантов” не должна была устраивать. Критика, с которой они обрушиваются в своих других произведениях на идею эволюции человека, идет от внутренних убеждений. И при этом в данной ситуации у них возобладали в творчестве вовсе не коммунистические идеи, а вполне нормальные представления о том, что у человека, который перестал быть человеком, не останется ничего человеческого в душе.

В повести “Малыш”, рассказывая о возникшей в обществе XXII века теории “Вертикального Прогресса”, Стругацкие “произвели суд” над сценарием № 1 “эволюции человечества”. Вот как рассуждает в своей лекции о такой форме прогресса один из героев повести Г. Комов: “Земной человек выполнил все поставленные им перед собой задачи и становится человеком галактическим. Сто тысяч лет человечество пробиралось по узкой пещере, через завалы, через заросли, гибло под обвалами, попадало в тупики, но впереди всегда была синева, свет, цель, и вот мы вышли из ущелья под синее небо и разлились по равнине. Да, равнина велика, есть куда разливаться. Но теперь мы видим, что это - равнина, а над нею - небо. Новое измерение... Но галактический человек не есть просто земной человек, живущий в галактических просторах по законам Земли. Это нечто большее. С иными законами существования, с иными целями существования. А ведь мы не знаем ни этих законов, ни этих целей. Так что, по сути, речь идет о формулировке идеала галактического человека. Идеал земного человека строился в течение тысячелетий на опыте предков, на опыте самых различных форм живого нашей планеты. Идеал человека галактического, по-видимому, следует строить на опыте галактических форм жизни, на опыте историй разных разумов Галактики...” При внимательном чтении становиться ясно, что здесь писатели иронизируют над книгами о трансформации человечества – не в последнюю очередь, над романом А. Кларка “Конец детства”. Достаточно сравнить эти слова с окончанием книги английского фантаста, с размышлениями инопланетянина Кареллена: “Да, его собратья много достигли, думал Кареллен, им подвластна осязаемая Вселенная, и все же они – только бродяги, обреченные скитаться по однообразной пыльной равнине, недостижимо далеки горные выси, где обитают мощь и красота, где по ледникам прокатываются громы, а воздух – сама чистота и свежесть… А они только и могут смотреть в изумлении, но никогда им не подняться на эти высоты”. (В свою очередь этот пассаж Кларка восходит к Ницше, и Стругацкие здесь дополнительно “пинают” и теорию “сверхчеловека” в самом общем смысле).

Да и судьба главного героя повести -- Пьера Семенова (Малыша) -- не дает никаких оснований для восторженного оптимизма. Обладающий, благодаря негуманоидам с планеты Ковчег, сверхъестественными способностями, ничуть не уступающим способностям сверхлюдей из романов Ван Вогта, он вовсе не открывает “двери новой судьбы” для человечества. Малыш остается на планете Ковчег как аутсайдер, чужак, несмотря на все усилия людей.

В “Малыше” судьба одного человека оказывается важнее, чем некое будущее “сверхразвитие”: Стас Попов, второй главный герой повести, размышляет: “Ведь нельзя же ставить вопрос: будущее Малыша или вертикальный прогресс человечества. Тут какая-то логическая каверза, вроде апорий Зенона... Или не каверза? Или на самом деле вопрос так и следует ставить?” Стругацкие остаются верны другой, более человеческой позиции, о которой они заявили еще в “Улитке на склоне”: “И, если ради прогресса приносится в жертву половина человечества, то я буду делать все, чтобы такой прогресс остановить”.

Казалось бы финал “Малыша” навсегда закрыл тему “эволюции человека”, но в середине 80-х гг. Стругацкие вновь возвращаются к этой теме в повести “Волны гасят ветер”. Здесь суд еще жестче и беспощадней, что особенно подчеркивается псевдодокументальностью повествования.

В “Дьяволе среди людей” Аркадий Стругацкий окончательно развенчивает и миф о “благодетельности сверхчеловеческих сверхспособностей”. Главному герою такие способности не принесли ничего, кроме несчастий и горя. Опять же, не хочу лишнего хвалить “отечественного производителя”, но не могу не отметить у Аркадия Натановича более тонкое и мудрое проникновение в самую сердцевину проблемы “сверхчеловека”, по сравнению с его западными коллегами-фантастами. Ведь Стругацкий доказывает одно – плохо не то, что герой может быть законченным негодяем, “злым мутантом”, а то, что сама трансформация человека в “не-человека” не может принести ничего, кроме зла. В результате ее вполне порядочный, совестливый человек превращается только в источник бед, в живой “ящик Пандоры”.

Кроме того с саркастической и даже злой насмешкой Аркадий Натанович развенчивает ефремовскую идею о том, что социалистическое общество создаст нового, высокоморального человека. Да, уродливое общество СССР наконец-то создало “нового человека”, но он оказался не ангелом, а “бесом”. И это прекрасно понимает сам человек-мутант Ким Волошин: “Полагаешь, значит, что я из ада бежал? Ошибаешься, Мойша, брешешь. Не более я бежал из твоего ада, чем младенец при родах бежит из материнской утробы…Ты ведь правильно понял, Мойша, я везде сам собою останусь, измениться не могу!” И мысль о создании новой расы мутантов не наполняет Волошина благостной радостью, как героев уже упоминавшегося романа “Слен” А. Ван Вогта, а приводит в ужас: “Ведь Васька - моя плоть и кровь…Что, если перешло к нему от меня все это? Нет, не боязно мне, а страшно. Бесовское отродье. Мать манной кашей пичкает - злоумышление. Тут же удар - и конец. Сестренка на прогулке в лужу не пускает - злоумышление. Удар - и конец. А удар по матери…-- это моментально мой ответный удар. Мощь моя, как всегда, намного опередит мой бедный разум... Нет, страшно мне, страшно”.

Подозреваю, что и в вопросе “эволюции человечества” случилось то же самое. У нас ведь вполне людоедская идея “создания нового человека” предлагалась вполне серьезно и некоторыми русскими космистами (тем же Сухово-Кобылиным или Циолковским), и отдельными радикальными коммунистами в 20-е гг. ХХ в. В реальной истории победила иная, более гуманная линия, не связанная напрямую с евгеникой, а считавшая, что достаточно одного “коммунистического воспитания”. (В очередной раз скажем “спасибо” товарищу Сталину за “наше счастливое детство”) Однако, подсознательное отвращение и страх остались. Отвращения этого хватило, чтобы даже в 60-80-е гг. отбрасывать прочь и резко критиковать идеи “вертикального прогресса” и “цивилизации метагомов”.