Одним из наиболее ярких событий в фольклористике 90-х гг. уходящего века была публикация знаменитым детским писателем Эдуардом Успенским собрания детских "страшилок" в приложении к повести "Красная рука, черная простыня, зеленые пальцы". Хотя издание "Жуткого фольклора русских детей" (как автор озаглавил подборку "ужастиков") и увидело свет около 9 лет назад, в 1992 г., никакой реакции научных кругов на него пока не последовало. В отличие от восторженного отношения просто читающей публики.
        Ведь все мы когда-то, захлебываясь от страха, пересказывали друг другу в темных подъездах и на детских площадках истории о "красном пятне" или "гробе на колесиках". Эти "пугалки" появляются как-то вдруг, ниоткуда, в разговорах детей 7-8 летнего возраста и также разом исчезают у 12 -- 13 летних подростков. Тем более странно, что ни психологи, ни фольклористы, ни этнографы до сих пор не прокомментировали этот феномен детского сознания.
        Между тем развитие любой гуманитарной науки во многом определяется изданием источников, на изучении которых специалисты базируют свои теории. Книга Эдуарда Успенского -- первый в России, да, пожалуй и в мире, опыт публикации детского фольклора ужасов. (Имеется, естественно, в виду собственно детский фольклор, придуманный и передаваемый самими детьми, а не занимательные истории, созданные для детей взрослыми). Издание велось по реальным письмам детей, охотно присылавших любимому писателю страшные истории, услышанные в школе и во дворе. В том, что Успенский ничего не выдумал, читатель может убедиться сам, поскольку весь набор сюжетов каждому хорошо знаком с детства. Те же истории, где писатель не удержался и "приложил"-таки руку к их художественной обработке, сразу заметны, их всего пара-тройка.
        Исследование этих рассказов многое поможет выяснить в массовых подсознательных страхах российских детей. В отличие от самого Успенского, употребившего в подзаголовке к своей публикации термин "русский", я предлагаю именно понятие "российский" (хотя сама его и не очень люблю). Дело в том, что образы, используемые детьми в "страшилках", восходят к символике, появившейся в нашем подсознании еще до формирования национальных архетипов. (Например, черный цвет далеко не у всех народов и далеко не всегда означал траур. А красный цвет у всех и всегда -- кровь, как синий -- покойника. В детском фольклоре "черный" как синоним "страшного" встречается гораздо реже, чем "красный" и "синий", присутствующие почти в каждой истории). Поэтому "ужастики" будут наводить страх на русских, еврейских, чувашских или кавказских детей с одинаковой силой, вне зависимости от того живут ли эти дети у себя на родине, окруженные национальной культурой, или оказались оторваны от нее и попали в громадный мегаполис.
        На первый, взгляд большинство "страшилок" очень современны по своему антуражу. В них присутствуют трамваи, милиционеры, директора школ и колхозов, геологи, пограничники, учителя, танки, микробы, самолеты и фотоснимки... Однако эти истории обладают так называемой "цисфинитной" (по определению Д. Хармса) логикой абсурда, которая является своего рода визитной карточкой подключения к потоку подсознания.
        Кроме того, в них присутствуют и характерные провисы формальной логики, которые взрослый может восстановить, только, используя логику мифа. Подобные парадоксы с логическим построением повествования в фольклоре чаще всего указывают на глубокую древность источника. Логические неувязки появляются в рассказе именно благодаря тому, что рассказчики, передавая его из поколения в поколение заменяли устаревшие явления реальности на более современные и понятные слушателям. Например, ведьму на учительницу, деревню на город, капище на научную лабораторию ученого-психопата, ставящего эксперименты с кровью и т.д. Благодаря такому "осовремениванию" антуража при сохранении старого сюжета, терялись связи, некогда ясные и совершенно очевидные для всех. Любопытно, что дети не замечают нелогичности подобных рассказов, для них все происходящее там совершенно естественно.
        Взрослый может восстановить утраченные связи между событиями, только с большей или меньшей степенью приближения восстановив изначальный сюжет.
        В этом смысле особенно характерна история под названием "Железная шея" -- пожалуй наиболее архаичная по своим сюжетным ходам. С ней в смысле древности может соперничать только травестированная (вывернутая наизнанку) страшилка "Новогодняя история" про утюг, которому дали восемь лет строгого режима. (Мой дальнейший рассказ убедит вас в том, что я не шучу, как бы к тому ни располагал материал).
        Итак, "Железная шея". Эта история рассказывает о том, что в одном втором классе детей учила не настоящая учительница, а ведьма, у которой голова откручивалась и снималась с плеч. Мальчик Саша однажды уронил ручку, на перемене полез ее искать, а ведьма, не заметив его, сняла голову и начала ее смазывать. Когда мальчик вылез из-под парты и увидел учительницу без головы, она на него рассердилась и приказала прийти ночью на кладбище. Саша очень испугался и признался дома сестрам. Каждая, а их было 4, дала брату совет, во что ему одеться, чтоб мертвецы на кладбище не смогли его найти. 4 ночи подряд Саша приходил на могилы, а покойники и привидения по приказу учительницы искали его (как в "Вие"), но не видели жертву. Он то одевался во все коричневое и прижимался к стволу дерева, то во все зеленое и прятался в листьях, то в черное и ложился на землю. Наконец, младшая сестра, которая не любила Сашу, посоветовала ему лечь в гроб, тут-то покойники и нашли мальчика. Ведьма вырывает ему горло, и Саша погибает.
        С точки зрения взрослого, история крайне нелогична. Почему мальчик, преспокойно отпущенный ведьмой домой, должен выполнять ее зловещий приказ и приходить на кладбище? Почему он не жалуется взрослым и не идет в милицию? Положим ему не поверят, но и учительница не сможет ни за что его наказать, если он не придет на могилы. Что она вызовет родителей или сделает запись в дневнике -- "Ваш сын не пришел на кладбище ночью, Ай, яй, яй!". Логичнее, было бы, если б она его немедленно съела. Но нет, ей зачем-то понадобилась игра в прятки. Нелогично и поведение сестер. Они тоже не жалуются родителям и не просят их защитить Сашу, хотя осознают угрозу его жизни со стороны ведьмы как реальную. Три добрых сестры дают правильные советы и спасают брата, а одна злая его губит. При этом девочки ведут себя с подозрительной осведомленностью о том, что будет происходить на месте испытания Саши, как если бы они все знали наперед.
        Что сразу бросается в глаза в этой истории? Съемная голова учительницы. Это скорее деталь характерная для призрака, чем для ведьмы. Вспомним многочисленные рассказы о дамах или всадниках без голов, являющихся в разных местах. Отрезанные головы в мифологии разных народов наделяются обычно большой мудростью и пророческим даром. Таким образом съемная голова указывает в данной истории на связь учительницы-ведьмы с миром духов, которым она может управлять (вспомните ее поведение на кладбище, где она командует мертвецами), а также на ее знания, большие, чем у простых смертных (в нашем контексте детей). Такие знания характерны как раз и для учителя и для ведьмы, не даром само название происходит от глагола ведать -- знать.
        В "Железной шее" фамилия учительницы Ягина, что сразу ассоциируется с Бабой Ягой. А этот сказочный персонаж как раз и помещался между миром живых, откуда приходят всевозможные добрые молодцы и красные девицы, и миром мертвых, куда она своих гостей провожает. У нее, как у скелета, костяная нога, но она ест, как обычный человек. Герои могут получить от нее помощь, но она же может их засунуть в печь и изжарить себе на ужин -- то есть опять же отправить к праотцам. Особенно часто от Бабы Яги страдают в сказках именно маленькие дети (в отличие от молодца, который может скрутить ведьму, или девицы, которая может ей услужить) из она чаще всего и пытается съесть.
         Этнографы считают, что в основе данного сказочного персонажа лежит образ племенной колдуньи первобытных времен, которая жила в отдалении от деревни, в уединенном месте в лесу или горах, куда люди приходили за помощью лишь изредка и должны были за нее платить иногда испытаниями, а иногда и жизнью. Там колдунья общалась с духами и там же маленькие дети, иногда группой, иногда поодиночке, проходили свое посвящение во взрослые, полноправные члены племени. На определенный период ведьма становилась для них учительницей и передавала важные знания о мире и своем роде-племени, делавшие их взрослыми. Такой период обычно заканчивался испытаниями, которые у всех первобытных народов отличались крайней жестокостью -- голодом, физическими увечьями, пытками -- выдержав которые ребенок считался большим и мог вступать в половую жизнь.
        Не следует думать, что племенная колдунья учила детей, как забить мамонта, приготовить пищу или сшить одежду из шкур -- для этого нашлись бы другие, более опытные в бытовых вопросах руководители. Так в одном из вариантов истории про "Красное пятно" учительница-ведьма лишь ненадолго заменяет обычного преподавателя.
        Знания, которые колдунья передавала своим подопечным, не были объективного характера. Ведьма проводила посвящения, т.е. разными средствами расковывала подсознание детей, для того, чтоб они могли соприкоснуться к некими образами, несшими, как считалось, информацию о силах, управляющих миром вокруг человека. Подобные картины часто возникают в состоянии транса. А для введения в транс различные религиозные традиции использовали галлюциногенные средства, например белену, а также состояние длительной боли и страха. Боль и страх -- два важнейших элемента детского посвящения.
        Не даром в "страшилках" присутствуют три основные формы проведения человека через туннель ужаса. Рассказы, рассчитанные на мгновенный испуг -- те, где в конце надо вытянуть к слушателю руки и заорать страшным голосом: "ОТДАЙ МОЮ НОГУ!" или "ДА, Я ВАМПИР!" и т.д. Занимательные рассказы, где слушатель, не смотря на страх, с замиранием сердца следит за сюжетом, что не позволяет ему сильно испугаться сразу. Лишь позже, ночью, когда все заснут и он останется в одиночестве, детали этих историй станут всплывать в его голове и не сможет спать от страха. Третий вид -- травестированные истории, в которых конец не столько жуткий, сколько смешной: на голову соседу снизу падает люстра, когда из пола вывинчивают шуруп; в черном-черном городе, в черной-черной комнате оказываются Василий Иваныч и Петька, жгущие резину; влюбленный в невесту-покойницу в пьяном кошмаре целует не ее, а белый холодный унитаз и т.д. (О последних историях надо сказать, что смех, в отличие от страха, явление очень тесно привязанное ко времени и той культуре, в которой мы живем. Поэтому концы у таких рассказов очень современны. Хотя основная часть истории, как бы предусматривающая страшное развитие сюжета, может нести и очень древние смысловые коды).
        Попавшим в распоряжение ведьмы малышам было чего бояться. Во-первых, для достижения своих сакральных целей пожилая неопрятная старуха, сам вид которой, согласно ритуалу, должен был внушать ужас, постоянно запугивала детей страшными рассказами и подвергала их испытательным наказаниям. Во-вторых, не все дети возвращались из одиноко стоявшей в лесу избушки назад. Те, кто не прошел испытаний -- особенно слабые и не сообразительные -- могли быть убиты и съедены, опять же в ритуальных целях. Не даром Баба Яга отпускает девушку, сумевшую ей услужить, домой с наградами, а ее ленивую сестру либо губит, либо обливает дегтем или позорит иным способом. Что же касается братцев Иванушек, то есть маленьких мальчиков, то они представляют собой ее неизменный кулинарный интерес.
        Хотя основная часть детей, конечно, возвращалась в деревню живыми, но возможность смерти висела во время посвящений над головой каждого и создавала атмосферу постоянного страха, в которой ужасные истории выглядели особенно реалистично.
        Такое посвящение проходило как раз у детей от 7 до 12 -- 13 лет. Считалось, что после него они могли вступать в брак и продолжать род. Это как раз тот возраст, когда у современных детей и подростков неожиданно вспыхивает, прогрессирует и вдруг разом исчезает интерес к рассказам-ужастикам. Этот навязчивый интерес сменяется в 13 -- 14 лет другим, не менее маниакальным любопытством -- первыми любовными опытами.
        Следует особо отметить, что страх и боль (ругань и розга), как самые весомые способы обучения ребенка, продолжали существовать в обычных школах в течение веков и не редко используются учителями и сейчас, благодаря чему детское сознание современного ребенка легко воспринимает образ учителя-ведьмы, хотя, конечно, уже в сниженной, чисто бытовой форме. Мало кто из современных педагогов догадывается из какой древности и каких условий пришло убеждение, будто воспитывать ребенка без острастки нельзя. Когда-то такая "острастка" имела чисто посвятительный характер. Сейчас, особенно в тоталитарных обществах и там, где сохранились тоталитарные приемы школьного обучения, она воспитывает чувство страха перед вышестоящими.
        Если мы представим себе, что события "Железной шеи" происходили не в современной школе с дневниками и двойками, а на таком вот племенном детском посвящении у ведьмы, нарушенная логика восстановится. Мальчик Саша просто не мог никому пожаловаться на наставницу-колдунью, поскольку она была в полном праве испытывать его на кладбище. Собственно, для подобных испытаний он в и был послан к ведьме, и должен был их выдержать с честью. Саша обращается за помощью к сестрам. Раз они знают, что ему подсказать, значит сами уже прошли подобные испытания и хорошо знакомы с их условиями.
        Второй момент, который обращает на себя внимание в истории про "Железную шею" это половая "диспропорция" действующих в ней героев. Саша -- единственный персонаж мужского пола. Ему противостоят аж пять женских -- учительница и четыре сестры. Подобное положение характерно только для очень раннего первобытного общества, где господствует материнское право. Дело в то, что в так называемую эпоху матриархата количественное соотношение мужчин и женщин в племенах было далеко не в пользу мужчин. Во-первых, тяжелые условия жизни первобытных людей приводили к тому, что множество младенцев погибало сразу после рождения. А мальчики в первый месяц своей жизни слабее девочек, и их умирало больше. Во-вторых, охота, которой занималась мужская часть рода, была очень опасна и тоже приводила к частой гибели мужчин. Скитаясь в поисках добычи, мужчины гибли и от голода, в случае если им не удавалось убить зверя. Женщины же, занимаясь собирательством, первобытным огородничеством и скотоводством имели хоть и скудную, но постоянную еду. И, наконец, в третьих ранняя форма языческих религий, общая практически для всех народов, предусматривала поклонение хтоническим силам природы в образе Великой Матери. Для того, чтоб каждый год рождать мир, ей нужен был партнер -- умирающий и вновь воскресающий бог --поэтому в жертву женскому божеству тоже приносили либо молодых мужчин, либо младенцев мужского пола.
        Тысячелетиями такое положение считалось вполне нормальным, поскольку даже небольшое число мужчин могло обеспечить стабильное воспроизводство племени. Три сестры Саши любят его и либо видят в нем будущего партнера (если сюжет зародился еще до появления первых запретов на брак с близкими родственниками), либо защитника и воспитателя своих детей от захожих отцов из соседнего племени. Ведь дядя при господстве материнского права считался более близким родственником своим племянникам, чем их отец. Четвертая сестра по каким-то причинам не рассчитывает ни на любовную благосклонность брата, ни на его помощь при воспитании детей. Поэтому она губит его, подсказав лечь в гроб, где Сашу и находят духи покойников.
        С фольклорной точки зрения важна и сама "игра в прятки", в которую пускаются Саша, как жертва, и его учительница, как преследователь или охотник. Поскольку Ягина ведьма, ей в поисках мальчика помогают подвластные духи. На ее стороне духи мертвых, так как дело происходит на кладбище. Но к нашему большому удивлению и Саша не беззащитен. Ему помогают духи стихий. На это намекает стремление ребенка искать защиты у Дерева и у Земли. (Вероятно, в первоначальном варианте были задействованы и Вода и Огонь, но они могли выпасть при последующих пересказах. Об этом говорит число сестер. Следуя логике мифа, каждая должна была посоветовать спрятаться у одной из стихий. Дерево в данном случае заменяет Воздух, так как мальчик прячется, припадая к стволу и скрываясь среди листьев, а не путаясь в корнях под землей). Злая сестра вредит брату, именно вырывая его из-под защиты стихий -- предлагает спрятаться в пустом гробу, стоящем у могилы. В таком положении мальчик не находится во власти ни одной из стихий и его легко может выхватить смерть.
        Когда же Саша получил помощь и покровительство стихий? В от момент, когда уронил ручку под парту, полез ее поднимать и случайно увидел, как учительница-ведьма снимает голову. То есть оказался сопричастен к ее скрытому знанию больше, чем все остальные дети. И теперь, чтобы отнять у него крошку полученного волшебного дара, ведьма вступает с ним в игру прятки-догонялки. Если ему удастся провести свою преследовательницу, он останется жив, если нет -- она вернет утраченную капельку священных знаний.
        Так в ирландском мифе мальчик Гвион сунул палец в волшебный котел богини Керидвен и слизнув три капли обрел волшебную силу. Разгневанна Керидвен преследует его, чтобы съесть. Они поочередно обращаются в разных существ и, наконец, Гвион прикидывается зерном, а Керидвен курицей и склевывает его.
        Сюжет ритуального преследования, пряток и превращений присутствует в фольклоре многих народов. В русских сказках жениха нередко заставляет прятаться чудесная невеста, например, Василиса Премудрая, или ее отец-царь. Если юноша сумеет убежать, он сможет жениться и остаться жив. Если нет -- его ждет смерть. Древняя реальность была куда ужаснее адаптированной сказки: если жертва ритуального преследования убегала - ее счастье. Если же "дичь" настигали "охотницы" - то для жертвы наступали сначала "брак" с впавшими в транс женщинами, а затем смерть от их рук.
        Преследование менадами мальчика, игравшего роль Диониса характерно для всего древнего Средиземноморья. Одно из самых старых свидетельств о таком ритуале - неолитическая фреска на территории Испании в Когуле, изображающая загнанного мальчика-Диониса в окружении девяти жриц, готовых вот-вот кинуться на него и разорвать.
        Именно такова участь несчастного Саши, которого убивают покойники, обнаружив в гробу. Важен мотив вырванного у него ведьмой горла. Здесь нам на помощь приходит английский фольклор, в котором "майский дурак" или "майский король" - тот же жертвенный мальчик -- отождествлялся с птичкой малиновкой и с ее красным от крови горлышком. В английских деревнях ее называли "Робином Славным Малым" и именно ей посвящена известная детская песенка из собрания "Сказок Матушки-гусыни" "Робин-красношейка". За этой птичкой гоняется кошка, которую Робин обманывает, но лишь до поры до времени. Когда "кошка" (или вернее обратившаяся в нее колдунья) поймает "птичку" или майского дурачка Робина, она пустит ему кровь, разорвав горло.
         Однако ведьмами в детских "страшилках" оказываются не только учителя. Ими могут стать матери ("Черное пятно", "Красное печенье" и др.), бабушки ("Тень ведьмы", "12 ряд, 12 место"), сестры ("Проклятый дом и колдовская книга"). Вообще женские персонажи в детском фольклоре ужасов очень вредоносны, но обладают большими знаниями: они могут предупредить о грозящей опасности и объяснить, как развеять колдовство.
        В отличие от них, отец -- существо крайне никчемное. Он не дает никаких советов, поскольку несведущ в колдовстве, никого ни от чего не может защитить и обычно из всей семьи погибает первым.
        Такой образ вполне соответствует роли приходящего и исчезающего отца в материнском роду. Но очень далек от реальной роли мужчины в патриархальном семействе, где вся ответственность за выживание близких лежит именно на отцах и родственниках по отцовской линии. Поэтому логично будет предположить, что сюжеты с активными и опасными женскими персонажами восходят именно к эпохе материнского права.
        Отцы, если и появляются в образе злых существ, то это не колдуны, а ожившие покойники ("Отец", "Вещий сон"). Они приходят либо навестить семью, либо отомстить ей за что-то. Так, в "страшилке" "Отец" девочка за обедом роняет под стол ложку и видит, что у ее отца вместо ноги копыто (в других версиях синяя нога -- признак мертвеца). В "Вещем сне" покойник приходит домой помыться и убивает в бане детей, оставив у них на груди след копыта.
        Первый напрашивающийся вариант толкования -- в тело мертвеца вселился черт и пошел гулять по родственникам. Если же рассмотреть сюжет в исторической ретроспективе, то у него появятся новые грани. Во-первых, живший вдали от жены и детей муж может после смерти прийти попрощаться с близкими, что по понятиям первобытного человека вполне естественно и даже обязательно. Во-вторых, род жены часто оказывался виновником гибели приходящего к ней мужа из другого рода. Да и сама жена могла повести себя враждебно, подставить "чужака" под удар братьев и дядьев. Тогда муж возвращался мстить за себя и безжалостно убивал своих детей от жены-предательницы.
        Такова незавидная роль отца в эпоху материнского права.
        Обычным человеком (не мертвецом и не оборотнем) отец предстает только в тех "ужастиках", где различные "злые силы" (пятна на стенах и коврах, пианино, руки, колдовские книги) нападают на семью и приканчивают ее членов по очереди. Здесь отец -- первая по счету жертва. Он гибнет почти всегда без всякого сопротивления. За исключением характерной истории "Тень ведьмы", где отец рубит топором пятно на стене -- тень его покойной тещи-колдуньи, пытавшейся погубить семью.
        Здесь описан бунт мужского начала против жутковатых порядков материнского рода. В этой истории мать с кухни посылает девочку в комнату умершей бабушки за сахарницей. Девочка видит там тень, пугается, говорит взрослым и отец разносит комнату по кирпичику. Сразу возникает вопрос: зачем держать сахар в буфете покойной бабушки, в комнате, которая перед этим стояла пустая и закрытая на ключ? Разве сахара нет на кухне, где семья села пить чай?
        Вероятнее всего девочку мать послала к погребению бабушки-колдуньи с ритуальной едой (инверсия "с едой" -- "за едой" произошла именно потому, что склеп -- место жизни покойной -- был заменен на ее старую комнату в современной квартире, где она жила прежде). Увидев тень ведьмы, которая вероятнее всего пришла именно для того, чтоб передать девочке свою силу, ребенок говорит об этом взрослым. Отец при изменившемся положении вещей -- его власти в роду -- не может допустить такого посвящения для своей дочери и в гневе разносит могилу колдуньи. Характерна роль матери -- именно она посылает ребенка в запертую комнату (к могиле за посвящением), но уже не может воспрепятствовать отцу, когда тот пресекает попытки тещи приобщить внучку к женским таинствам.
        Во всех остальных историях, кроме приведенной, отец -- жертва. Он крайне пассивен, в отличие от других мужских персонажей -- милиционеров, пограничников, часовых с автоматами, геологов, ученых. Эти герои сменили более ранний вариант помощников - охотников, т.е. мужских представителей материнского рода, дядей ребенка и его старших братьев (не даром во многих историях за милицией бежит именно мать, но никогда не отец семейства). Эти помощники всегда приходят со стороны, как приходили из леса мужчины-охотники, мало времени проводившие дома.
        Характерно, что в "ужастиках" про поочередное убийство всех членов семьи, жертвы даже и не думают обращаться за помощью к окружающим. Они горюют, когда по вине красного пятна исчезает сначала дед и бабушка, потом отец, мать, кто-нибудь из старших детей, но никуда не заявляют и не просят помощи ни у соседей, ни у тех, кто присутствовал на похоронах.
        Такое поведение трудно объяснить, если воспринимать историю, как "произошедшую недавно в одном городе". Но когда-то такой рассказ звучал иначе. Это повествование о смерти жертвенной семьи - целого рода, похищенного представителями другого племени специально для поочередного принесения в жертву. Таким людям просто не у кого было просить о помощи.
        Являющиеся под конец милиция и пожарные могут спасти последнего члена семьи - маленького мальчика или девочку. Это сородичи пришедшие отбивать своих у соседей. Пока они искали пропавших, старшие уже успели попасть под жертвенный нож.
        Разного рода темные пятна, дыры на ковре, разверстое чрево красных и черных пианин выступает в роли дыры в преисподнюю, прохода в иной мир, который и грезился первобытному человеку в виде дыры в земле или камне. Оттуда протягиваются призрачные руки и по одному хватают жертвы.
        Последний член семьи кладет вместо себя в кровать куклу, что может прочитываться как заместительная жертва. Иногда в "страшилках" куклу наполняют кровью (петушиной или собачьей) или вином, чтобы "руки" приняли куклу за живую. И то, и другое - и кровь животных, и красное вино - заменили на алтарях человеческую кровь. Ими обрызгивали то, что замещало собой плоть жертвы - деревянную куклу, срезанные у нее с головы волосы, хлебную лепешку. Просвиры из теста макают в кагор во время причастия.
        Важно отметить, что призрачные руки из дыр и пианин отнюдь не бесплотны. Их можно отрубить топором и из них хлынут потоки крови. Кровь является одной из важнейших тем детских "страшилок". С ней отождествляется все красное в подобных рассказах - пятна, перчатки, печенье. Странно, что современные городские дети, за всю свою жизнь не видевшие ничего более кровавого, чем разбитая коленка и порезанный палец, так насыщают кровью свои рассказы.
        В представлении современных детей смерть не прозрачное существо с косой, а кровавый мясник, разделывающий тела людей на куски и складывающий отдельно руки, отдельно ноги, отдельно головы, хотя уже более тысячи лет нормой любого погребения в России является захоронение человека целиком в закрытом гробу.
        Если мы вслед за детьми и милицией спустимся в мрачный подвал, куда ведет черное или красное пятно на стене (полу), то обнаружим там лабиринт комнат, где тела разрезают на куски и выкачивают из них кровь. По объяснениям "страшилок" это делается с двумя целями. Либо кровь в медицинских целях продают за границу, либо город кормят пирожками и котлетами из человечьего мяса и печеньем, замешанным на крови.
        В первом случае дети воспроизводят древнее представление, что кровь есть сосредоточение жизни человека. Именно поэтому ее живительные функции приравниваются детьми к медикаментам.
        Во втором речь идет о ритуальной пище. Жертвенное мясо (человеческое или животное) языческие жрецы, а в особых случаях и все молящиеся, должны были вкушать во время некоторых обрядов. Человечина даже у самых примитивных народов никогда не была частью нормального рациона. Каннибализм всегда носил религиозный характер.
        Кровь жертвенных животных иногда замешивалась вместе с мукой. Например, в Белоруссии до XIX в. на Масленицу пекли красные блины с добавлением петушиной крови (ясно, что в более ранние эпохи кровь была человечьей). Красным красятся яйца на Пасху. Этот языческий обычай был переосмыслен христианством, но до сих пор сохраняется традиция носить пасхальную еду на кладбище, против его часто возражают священники. Если вспомнить, чем изначально было окрашено яйцо в языческие времена, то все встанет на свои места: в честь покойных совершались тризны и возлияния кровью.
        Именно в зловещих подвалах, где из живых людей делают "красное печенье", дети в ужасе могут столкнуться со своими мамами и бабушками. Здесь они уже выступают не как любящие домочадцы, а как ведьмы и колдуньи.
        Враждебная роль матери -- одна из главных и плохо объяснимых с современной точки зрения черт детского фольклора.
        Все мы пересказывали в детстве подобные истории, и при этом ничуть не объединяли "мать-ведьму из подвала" со своими матерями, от которых явно не ждали большей беды, чем трепка за очередной трояк.
        Такое раздвоение детского сознания очень показательно. Кто же эта "мать", которая, попав в "черное пятно" поедает мертвецов? Кто делает из крови веселившихся с ней вечером и убитых ночью мужчин "красное печенье"? Кто предупреждает своих детей не делать тот-то и то-то (например, не наступать на седьмую ступеньку), а когда они нарушают запрет, убивает их?
        Ключ к разгадке такого "странного" образа матери можно найти в "страшилке" "Белая простыня". В ней девочка, убирая дом, обнаруживает под кроватью большое красное пятно крови и говорит об этом матери. Та просит не стирать его, а то дочь ее больше не увидит. Потом мать уходит, а девочка, забыв о наказе, стирает пятно. Мать не возвращается, но с этого дня по городу начинает летать белая простыня (коррелят савана). Девочка просит помощи у своей старушки-соседки, и та советует ей впустить простыню в дом, наколоть палец иголкой и капнуть крови на то место, где было прежде пятно крови: вместо простыни появится мать. Так и случилось.
        Пятно, как мы уже говорили, это путь в иной мир. Капнув крови на что-либо древние вызывали духов и обращались к богам. Языческие святилища на Руси назывались "капищами". Там жрецы, а ранее жрицы, кропили кровью изображения богов и алтари. Красное пятно на полу - своего рода домашний алтарь. Стирать его - уничтожать - нельзя. За это наказывается не девочка, видимо, слишком маленькая и не прошедшая еще посвящений, чтоб понять, что натворила, а ее мать, вероятно, жрица. Восстановив алтарь - принеся личную жертву своей кровью - девочка возвращает мать из мира мертвых. Ей помогает сведущая в ритуалах старушка - вероятно, старшая жрица.
        Получается, что под понятием "матери" и шире под всеми женскими персонажами в "страшилках" выступает не обычная мать, а Мать Всего Сущего, первобытная Великая богиня и множество ее более мелких ипостасей - жриц и служительниц.
        Служение Великой Матери часто было сопряжено с кровавыми обрядами, смотреть на которые непосвященным было запрещено. Появление чужака на ритуале каралось смертью. Вот почему матери и бабушки в рассказах сначала предупреждают детей не ходить, не смотреть, не наступать, не трогать и т.д. , а когда табу нарушено и ребенок оказался в пещере-капище в момент совершения обряда, матери-жрице не остается ничего, кроме как убить (чаще всего задушить) подсмотревшего таинства богини ребенка.
        Эту мысль подтверждают и повторяющиеся "ужастики" про Белую Свинью и Белую Лошадь, нападавших на людей. Среди многих животных, посвященных Белой богине, выделялись именно свинья и лошадь, чей образ она часто принимала. Свиньей и лошадью обращались и ее жрицы, а затем ведьмы.
        Поэтому в историях с нападениями на людей белых свиней и кобыл, люди, убив их, видят вместо животных мертвых женщин. Характерен и способ убийства белой кобылы-людоедки ("Белая лошадь"), ее вешают, как поступали с жертвами в Северной Европе, Скандинавии и на северных землях Руси.
        Сравнения вредоносной женщины с лошадью в "страшилках" очень часты. Так, в рассказе "Покойница или парень с синей пятерней", "покойница неслась за ним (женихом) как лошадь", а молодой мужчина, как и положено в священной охоте, убегал от смертоносной женщины. Когда она его догнала, то ударила ладонью по щеку и оставила синюю покойницкую отметину, т.е. смерть пометила свою жертву. В начальном варианте истории о смерти парня, вероятно, говорили открыто.
        В другой истории "Сокровища колдуна" пустой дом за рекой стережет "девушка с лошадиными зубами". На нее надета маска, имитирующая нижнюю челюсть лошади. Она должна убивать всех, кто попадает в пустой дом за рекой.
        Река тут разделяет мир живых и мир мертвых. Пустой дом - место, где обитают духи или капище. Но главное - лошадиная маска девушки. Древнейшее изображение Великой богини -- это Кобылоголовая Мать, подобные изваяния встречались от Греции до Индии. Первоначально они выглядели очень примитивно: на кол насаживался лошадиный череп. Лошадиные черепа надевали на себя и жрицы Кобылоголовой Матери, во время ритуальных танцев и жертвоприношений в ее честь. Позднее черепа сменились масками.
        Образ девушки с лошадиными зубами не уступает по своей древности истории "Железная шея". Но в дальнейшем повествовании колдунья перед смертью передает свою маску, а с ней и функции по охране сокровища мужчине, а не женщине. Это указывает, что на развитие сюжета повлияли драматичные события перехода священства из рук жриц-женщин к жрецам-мужчинам.
        Девушка с лошадиными зубами выбирает одного геолога из всей экспедиции, а остальных убивает, потом она убивает его жену и дочь и только, окончательно лишив будущего жреца дела и семьи, а значит его мужских функций в обществе, она передает ему священство.
         Видимо, на роль жреца претендовали многие и в качестве испытания для кандидатов была избрана "ночь в пустом доме с множеством комнат, где каждый мог ночевать только по одному". Дом в данном случае олицетворяет собой святилище и лабиринт, использовавшиеся для посвящений. Испытания выдержал только один, и ему передают "сокровище", под которым в "страшилке" явно понимается куча золота и драгоценностей. Но понятие "сокровище" в фольклоре обычно расшифровывается на двух уровнях - богатство земное и духовное. В данном случае это должность жреца и обладание великими знаниями, на которые мужчинам до падения материнского права рассчитывать не приходилось.
        Наряду с испытаниями и жертвоприношениями в "страшилках" есть множество намеков на другие ритуалы. Например, на оргии плодородия. Так в истории "Белый клык" юноша и девушка знакомятся на танцах и проводят ночь на свежевспаханном поле. У юноши из-под губы торчит белый клык, и впоследствии девушка рождает такого же клыкастого малыша. Хотя сейчас облик мужчины кажется инфернальным, но первоначально этот клык, вероятно, изображал лишь отличительное украшение для мужчин какого-то тотемического братства - Собак, Волков, Медведей. Девушка принадлежала к другому роду, поэтому мать запрещает ей сходиться с клыкастым парнем. Этим же негативным отношением членов ее рода к ребенку, родившемуся от "Белых Клыков", объясняется недоброе поведение врача в "страшилке", который просто сунул матери дитя и вышел, ничего не сказав.
        Оргиастические мотивы заметны и в истории "Красное печенье", где мать сначала весело гуляет со своими вечерними посетителями, а потом потихоньку убивает их.
        Очень важной для понимания детского восприятия образа Великой Матери является история "Кровопивец с бутыльком". В ней рассказывается, как девушка и юноша гуляли под деревом. Вдруг ударила молния и убила юношу. Его похоронили под деревом, а через некоторое время стали пропадать люди. Покойного заподозрили в вампиризме и на могиле поставили часового с ружьем. Когда покойник ночью выскочил из могилы с "бутыльком" в руках и хотел выпить у часового кровь, тот его застрелил. Тут из горы вышла девушка и сказала людям: "Видите, какая я красивая. Это потому что я пила кровь". Оказалось, что покойник воровал кровь для нее. С тех пор ее стали называть "Кровопийкой".
        К последней фразе составители подборки поместили издевательскую ремарку: "Вероятно, другого наказания в те времена в уголовном законодательстве предусмотрено не было".
        Действительно, именно так и обстояло дело. Попробуйте наказать того, кто живет в горе. Тем более если это богиня. Многие древние культуры изображают Великую Мать именно как очень бледную женщину с красными, как у вампира, губами. Ее бледность объясняется тем, что это богиня Луны. Она была одновременно и прекрасна и ужасна, как очень точно отмечено в одной из "страшилок" про злую воспитательницу детского дома, наделявшую своих подопечных болезнями.
        В жертву Великой богине приносили молодых мужчин, которые считались ее умиравшими и возрождавшимися возлюбленными. Один из наиболее распространенных ритуалов предполагал распятие жертвы на дереве (обычно на дубе). Нередко внизу под ним разводился костер. Юноша в рассказе про "Кровопийку" тоже умирает под деревом, от молнии. Если учесть, что священный огонь добывали именно от молнии и поддерживали специально для подобных ритуальных костров (в отличие от обычного огня, добытого трением), то роль молнии в смерти юноши становится ясна: жертву распяли и сожгли, после чего юноша сам стал богом и начал служить богине, жившей в горе. Он приносил ей кровь, которая по языческим поверьям, давала вечную молодость, красоту и силу.
        Эпитет "Кровавая" прилагался на разных языках и у разных народов к большинству женских божеств, которые были лишь ипостасями единой древней богини. Подобный титул носила Афина, Афродита, Астарта, Гера, Керридвен, Ану и т.д.
        Связь крови и огня видна и в "страшилке" "Женщина с красным лицом". В ней девочка, вопреки совету матери, купила в магазине красные перчатки, после чего ее дом загорается. На пожаре она встречает женщину с красным лицом, которая тушит огонь какими-то заклинаниями, но требует, чтоб девочка пришла ночью на кладбище. В следующие дни у девочки умирают бабушка и мама, а когда она все-таки приходит на кладбище и проваливается в могилу, то под землей встречает своих родных-женщин, но у них уже красные лица, а на руках красные перчатки. С ней происходит то же превращение, и теперь они всей семьей ходят по городу и устраивают пожары.
        Красные руки были у жриц, приносивших жертвы. Жертвенной кровью вымазывалось и лицо. А жертвенное мясо сжигалось на кострах (за исключением небольших кусков для ритуальной пищи). Кроме того, красно-черное лицо цвета тутовых ягод - отличительная черта изображений тех ипостасей богини, которые отвечали за управление преисподней - Гекаты, Персефоны, Бримо - а там текли реки крови и огня.
        В заключении следует сказать, что подсознательно дети начала 21 века, так же как и много тысяч лет назад, боятся быть принесены в жертву могущественному женскому божеству, определяемому в "страшилках" как "мать". При всей своей любви к реальным мамам и бабушкам, они боятся быть принесены в жертву именно их руками, как жриц, а в сниженном варианте - ведьм.
        В травестированной истории "Счастливый новый год" мать перед праздником режет капусту большим ножом, а отец гладит костюм. Вдруг рука матери срывается и убивает сына. Отец, увидев это, убивает мать утюгом, а потом кончает с собой. (Поскольку "страшилка" вывернута наизнанку, то утюгу дают 8 лет строгого режима). В мифологии многих народов есть истории, как мать-жрица приносит детей в жертву, а отец, узнав о случившемся, пытается наказать жену. Такая судьба, например, постигла Язона и Медею. В нашей "страшилке" удивительно точно выбрано время, для того чтоб "рука матери сорвалась" и попала в сына. Новый год - это либо день зимнего солнцестояния, либо осеннего равноденствия - на оба праздника приносились богатые жертвы земле.
        Подобные трагические истории рассказывают о попытках мужчин преодолеть материнское право и заменить хтоническую религию Великой Матери, имевшую крайне жестокие формы. Эта борьба велась не только за господство мужчин в роду, но и за смену религиозных представлений и постепенный отказ от человеческих жертв.
        Возникает логичный вопрос: неужели за прошедшие тысячелетия детское подсознание ни капли не изменилось? Мы не знаем, как обстояло дело в дореволюционной России, где первобытные психические реакции были упорядочены и подавлены многовековым воздействием православия. Однако в советскую эпоху, когда развернулись широкие гонения на христианство, произошло массированное возрождение языческого сознания. Мощный пресс христианских этических и религиозных представлений был снят, как чугунная крышка с котла, из которого через край хлынули языческие архетипы.
        Языческие представления возрождались в советское время во многом и благодаря государственной пропаганде (хотя в прямую любое религиозное миросозерцание отрицалось властью). На практике же хорошо известно о навязывании населению культов мертвых вождей и о квази-религиозном поклонении вождям живым. А также о рецидивах родо-племенных представлений об изгойстве, когда неугодный советскому государству гражданин в наказание изгонялся за границу (имелось ввиду, что он там не выживет среди «капиталистических хищников». Точно также в первобытную эпоху племя прогоняло провинившегося сородича, отлично зная, что он погибнет либо от звериных зубов, либо от голода, либо от рук соседей.
        Однако нас сейчас интересуют не эти рецидивы, а возвращение квази-религиозных культов войны и плодородия, характерных для советской эпохи 30 - 50-х гг. Достаточно рассмотреть плакаты того времени или оформление станций московского метро, чтобы заметить тенденцию к обожествлению «радостного труда на земле» и вооруженной защите этого мирного труда. В образе знаменитой Родины Матери возрождается и могущественное женское божество, которое никогда не уходило из русского фольклора и пребывало в сознании наших предков в образе Матери Сырой Земли, Руси Матушки и других женских эквивалентах понятия «страна».
        Знаменитая «Родина-Мать зовет» прекрасно передает этот древний образ - зрелая женщина в красном, за которой, как стоящие в поле колосья, топорщатся штыки. Восприятие своей страны, шире - земли - как живого женского существа, постоянно требующего защиты и жертв на алтарь своего вечного возрождения было искусственно возрождено и до нельзя усилено в советскую эпоху.
        Государственный культ этого «божества» был самым кровавым за всю историю человечества, ведь ему в жертву на полях сражений были принесены миллионы молодых мужчин в цветущем возрасте в годы войны. Неудивительно, что в детском подсознании возродился страх перед кровавым женским божеством, отождествляемом с «матерью». Российские дети, сами того не сознавая, боятся быть принесенными в жертву Родине Матери, воспринимая ее как нечто живое и грозное, требующее от людей постоянно отдавать ей свои жизни. В этом смысле знаменитая эпатажная фраза Вени Ерофеева - «Давно пора лишить нашу Родину-мать ее материнских прав» - лишь в манифестирует то, что бессознательно присутствует в психике поколений и поколений детей с их смутными страхами.
        Серьезная власть, желающая получить настоящую поддержку жителей страны, обязана учитывать подобное состояние мозгов собственных граждан. Проводя укрепление государственных структур, она в пропагандистской области должна всячески избегать таких призывов к патриотизму, которые предполагают в качестве Родины некое живое существо, кореллирующееся с «землей». Пропаганда любви к Родине в виде глубокого, жертвенного чувства, призывающего граждан отказаться от себя (своих материальных благ и даже самой жизни) ради процветания России (нашей общей Матери) вызовет рост подсознательного страха, серьезнейшее отторжение на уровне архетипического мышления и, наконец, мощный протест, формы которого трудно предугадать, поскольку они будут формироваться вдали от рацио. По этой же причине они будут очень разрушительны.
        Городской человек, в отличие от сельского (а Россия сейчас - городская страна с городской психологией) не склонен воспринимать свою страну как живое существо, а землю, как разверстую утробу матери. Он видит в государстве механизм, в котором нет ничего сакрального. В него можно , как в станок, лазать руками и нужно постоянно чинить. Почитания такое государство не вызывает, но не вызывает и парализующего священного ужаса. Если для продолжения жизни живого (Матери-земли) нужно постоянно отдавать свою жизнь, то для отлаживания машины достаточно просто быть честным трудягой. Именно к таким отношениям со страной стремится сейчас россиянин, других он панически боится, о чем однозначно предупреждают нас массовые страхи российских детей.
        К сожалению, наша власть, как всегда, припаздывает с пониманием сокровенных устремлений своих граждан. Об этом говорит и политика в Чечне, и перспективы военное реформы. Сегодняшние россияне боятся и не желают жертвовать собой, поэтому они безусловно поддержали бы короткую военную операцию с воздуха, при которой «враг» - все равно какой, хоть и все население Чечни - был бы уничтожен быстро, пусть и с применением атомного оружия. Однако наземная операция, при которой день за днем гибнут наши солдаты (в перспективе - любой российский гражданин) равнозначна для большинства медленному жертвенному выцеживанию крови. Такая политика вызывает массовый отток симпатий от власти. Пропагандистские разговоры о налаживании мирной жизни в Чечне, детях, школах, хлебе и топливе вызывают у населения глухое раздражение и еще больше озлобляют против власти - поскольку Чечня, как кусок России, все той же Матери Родины, живет только потому, что умираем мы - жертвенные дети в пахотной борозде.
        Непонимание таких особенностей изменившейся национальной психологии губительно для серьезной власти, желающей эту власть сохранить. Будущая военная реформа - еще одно подтверждение глухоты к «новым национальным ценностям россиян». Эта реформа настолько вяло и сугубо декларативно предусматривает отмену всеобщей воинской обязанности, что мамы детей школьного возраста уже сейчас вновь, как в доброе советское время, озаботились поиском «смертельных» болезней у своих мальчиков, которые не позволили бы их детям оказаться в строю, быть убитым чеченскими или любыми другими боевиками или изнасилованным в казарме. Население не готово жертвовать. Ни ради чего. В особенности ради Родины, Матери, Страны. Оно мечтает превратить свое государство в удобный диван, в крайнем случае в хорошо отлаженный турникет в метро, но не желает, чтоб диван оживал и пожирал всякого, кто на нем угнездился.

        Ольга Елисеева.