Анджей Бодун СВЯТАЯ СОВА Это была одна из наиболее странных историй в моей жизни. Я до сих пор так и не понял до конца ее смысла и значения, и время от времени вспоминаю нечто такое, от чего мне становится весьма неприятно. Есть вещи, существование которых вызывает лишь чувство холодного ужаса или, что более верно - какой-то иррациональной тайны и неуютности окружающего мира. Мне ка- жется, что эту историю стоит рассказать, она не так уж скучна. Летом 1939 года я неожиданно встретил в коридорах Ягел- лонского университета в Кракове доктора филологии пана Пясец- кого, который, как обычно, шел в неизвестном направлении, раз- махивая руками и что-то невнятное бормоча. Надо сказать, док- тор Пясецкий был мой старый знакомый. Я очень давно его не ви- дел - с некоторых пор я бросил работу в университете и теперь служил военным переводчиком генерального штаба на советской границе. Я даже обрадовался, когда увидел старика доктора, с которым, впрочем, у меня никогда не было взаимопонимания. Од- нако я его уважал. В начале 30-х гг. мне не дали защитить диссертацию о Достоевском, обвинив в антипатриотизме. Нашлась целая куча подголосков санационного режима, и все они в один голос заявляли, что молодой филолог Бодун если и не русский шпион, то уж точно тайный агент третьего интернационала и по- чему-то одновременно бывшего великого князя Николая. А пан Пя- сецкий, который, в общем-то, никогда не пылал любовью к русской литературе и обзывал всех нас, русистов, "москалями", неожиданно встал на мою защиту, долго доказывая, что вполне в духе польской вольности дать молодому человеку сказать свое слово. Мне это польстило, хотя положения и не спасло. Я про- никся уважением к пану Пясецкому. Мне он напоминал школяра 17 века, какого-то польского ваганта. Ничего, кроме своей науки он знать не хотел. Нас, молодых ученых, он мог часами утомлять рассказами о своих совершенно невероятных изысканиях в области фольклористики. Мы называли это "мессой Пясецкого", но, в об- щем, мирились, как с неизбежным злом. Так вот, к 1939 году меня настолько замучила ностальгия по моему Ягеллонскому университету, что я был готов выслушать от пана Пясецкого любую чушь. Как мне показалось, старый док- тор как раз плелся по коридору именно для того, чтобы поймать кого-нибудь и долго пытать своими фантастическими концепциями. По пути ему попался я, он тут же меня узнал, и, не отвлекаясь на расспросы о жизни и здоровье, сразу огорошил меня очень странным вопросом: - Послушайте, капитан Бодун, вы верите в святую сову ? - В кого ? - удивился я. - В святую сову. А я думал, что ваши москали что-нибудь об этом писали. Например, Тургенев. Или Толстой. Я признался в полной несостоятельности русской литературы по этому вопросу, и пан Пясецкий потащил меня в кофейню пить кофе и слушать его лекцию про какую-то святую сову. Я не соп- ротивлялся. Это был кусок прежней жизни, этакая картинка зака- та санационного режима, и я дорого бы за него дал. У меня было смутное ощущение, что это происходит в последний раз. День был солнечный, и точно так же цвели липы, как в 1932-ом. Как только губы пана Пясецкого в первый раз оторвались от чашечки кофе, началась лекция о святой сове. - Вы знаете, пан капитан, что я занимаюсь фольклористикой и мифами. И именно это, по моему мнению, имеет наибольший ин- терес и более всего полезно в нашей дурацкой жизни. Знаете ли, иногда я просто поражаюсь, какие странные вещи можно вычитать в разных старых книгах. Еще в 1930-ом я сидел как-то в библиотеке и неожиданно прочитал одну старую историю, на которую тогда особого внимания не обратил. Это были записки патера Фердинандо Иглесиаса, испанского священника, который в 1530 г. прибыл в местечко Веракрус на восточном побережье Мексики. Сейчас это большой город, порт и вообще... (пан Пясецкий отхлебнул кофе). Одним словом, центр прогресса и сов- ременной науки, там даже торгуют кокаином. А четыреста лет на- зад там жил всяческий сброд из Испании, которому, по мнению римской курии, необходимо было, так сказать, духовное окормле- ние. Короче, патер Фердинандо приехал туда, чтобы спасать этих пьяниц и развратников от грядущего неминуемо ада. Однако уже через несколько месяцев он понял, что вся эта компания давно обречена, Господь, так сказать, не предписал им спастись - еретические идеи, мой друг, уже тогда были популярны, хотя о Кальвине ничего не было еще слышно - и решил снискать славу на тернистом пути миссионерства. Вокруг жили какие-то племена, видимо, ацтеки, которых наш патер упорно называет грязными язычниками. Он быстро свел с ними знакомство, к тому ж ему бы- ли известны разные нехитрые приемы тогдашнего врачебного искусства, ну и местные жители решили, что он ... того... ко- роче, шаман, знахарь, колдун, одним словом в высшей степени полезный человек. В ближайшие несколько лет патеру пришлось попросту пастись среди этих грязных язычников, и, в общем он то ли поглупел, то ли проникся древней мудростью ацтеков, но, в конце концов, начал писать невероятно запутанные и странные записки, которые я прочитал и был сильно удивлен. Их издали в конце шестнадцатого века тиражом, быть может, в два десятка экземпляров, и только наш благочестивый польский католицизм спас один из них от неминуемой гибели во время всяких реформа- ций, революций и наполеоновских войн. Я прочитал это и был сильно удивлен. А дальше в Веракрусе случилось вот что. В конце концов патер вошел в доверие у своих любимых язычников. Ему просто в рот смотрели. И тут он решил обратить всех в истинную веру. Однако туземцы восприняли первые же его проповеди крайне враждебно, а некто вроде вождя общины сказал патеру, что этим байкам они не верят, так как у них есть свое великое божество - Святая Сова. В этот момент пан Пясецкий многозначительно кашлянул и огляделся вокруг. - Никто не знает и не узнает, как они сами называли это свое божество, но отец Фердинандо именно так называет объект своих теологических изысканий, и дальше вы увидите, что это оч-ч-ч-ч-ень характерно. И как он их ни пытался наставить на истинный путь, они только посмеивались и говорили, что сильнее и ужаснее этой самой святой совы ничего на свете нет. Патер Фердинандо был потрясен. Он просто стал напрашиваться в поход в великое святилище совы, про которое они все без устали тол- ковали. Вождь долго сопротивлялся, но все же потом туземцы созвали большой совет всех отцов семейств, на котором с боль- шим скрипом таки и решили отвести доброго бледнолицего в вели- кое святилище. С этой минуты начался процесс подготовки к по- ходу. Подготовка состояла в том, что патера усиленно пугали и изо всех сил отговаривали. Он, тем не менее, свою затею не оставил. Он просто предвкушал, что увидит какого-нибудь обыч- ного деревянного или каменного божка, свалит его с пьедестала и после этого доставит римской церкви множество новых чад. Но все оказалось очень не просто. Недалеко от Веракруса находится вулкан Орисаба, тогда он был еще действующим. Над ним постоянно курился дым, и чувства эта ужасная гора на горизонте вызывала самые неприятные. Вот туда-то и отправились духовные вожди племени вместе с сеньором Иглесиасом. Путь их продолжался два дня. В ту сторону мало кто из испанцев осмеливался ходить, и географические подробности местности были известны лишь, может быть, местному алькальду, который, впрочем, тоже был страшный трус. По мере продвижения экспедиции окрестности принимали все более зловещие очертания. Вокруг росли ужасные колючие расте- ния, трава вскоре полностью исчезла. Тут-то и произошло первое страшное событие. Когда вулкан был уже близко, вожди вдруг ос- тановились. Они сели на траву полукругом и стали петь какие-то заунывные песни. С ужасом отметил патер Фердинандо, что после этого кусок скалы, стоявшей прямо у них на пути, с грохотом отвалился. Вожди встали и пригласили сеньора Иглесиаса идти с ними. За скалой был такой же заунывный пейзаж с кактусами и камнями, но лишь одна вещь страшно напугала нашего героя - ни- какого вулкана больше не было видно. Вокруг простирались ка- менно-колючие пустыни. Патер спросил у вождя общины, куда дел- ся вулкан, но тот дал какое-то совершенно невнятное объясне- ние. Иглесиас даже не смог это объяснение запомнить. Через несколько часов путники оказались на окраине ги- гантской впадины в земле. Она была шириной в несколько миль и абсолютно круглой формы. Вожди начали по тропинке, известной им одним, спускаться вниз. Этот спуск занял очень много време- ни, но в конце концов усилия их были вознаграждены. Люди попа- ли в развалины древнего города. Вокруг стояли двух- и трехэ- тажные дома, а улицы правильными радиусами расходились от центра. Радиусы пересекались правильными улицами-окружностями, так что город был разбит на большое количество геометрически правильных секторов. Казалось, жизнь здесь прекратилась совсем недавно. Развалины вовсе не были ветхими, просто их слегка припорошило пылью и песком. Улицы заросли травой. Но сами ар- хитектурные сооружения сохранились очень хорошо. Было ясно, что город строили очень высокоразвитые, как теперь сказали бы, люди. Патер Фердинандо спросил, что это за город. И вождь общи- ны ответил: - Это славный город Кегоночитлан, мудрость которого была столь велика, что он провалился под землю от ее тяжести. Странными показались патеру Фердинандо эти слова и очень загадочными. К тому же, как написал сеньор Иглесиас, над всем этим местом висел столь неповторимый и явственный запах смер- ти, что в душе его поселился необъяснимый ужас. Заметили это и вожди. Один из них смказал: - Теперь мы покажем тебе, что хранится в подземельях Ке- гоночитлана. И с этими словами они спустились в подвал одного из до- мов. Дальнейшее, по словам Иглесиаса, не поддается никакому описанию на любом доступном разумению человеческом языке. Это были подземелья, сплошь уставленные каменными стеллажами. На этих стеллажах стояли тонкие золотые пластинки, густо исписан- ные совершенно непонятными буквами. "Это и есть мудрость Кего- ночитлана" - сказал вождь общины.- "Ее так много, что город не выдержал тяжести собственных познаний". Собственно говоря, это лишь то, что Иглесиас смог описать, но там была еще целая куча разных вещей, которые ему описать не удалось. Вот что узнал сеньор Иглесиас потом. Давным-давно здесь стоял великий город, жители которого были почти богами. Они могли все - летать по воздуху, воскрешать мертвых, уничтожать на расстоянии целые армии врагов, пролагать сухопутные тропы сквозь океан и много чего еще. Но настал день, когда один из величайших мудрецов создал некое существо, которое обладало значительно более сильными умственными способностями, нежели человек. Оно могло предсказывать будущее и изменять его в соответствии с собственными желаниями и мыслями. Это существо великий мудрец поместил в специальный храм, куда все приходили в один из дней каждого месяца, вместе загадывали желания и за- тем вырабатывали общую мысль, которую предлагали осмыслить этому странному существу. Иногда существо отказывалось испол- нять заказанное и поступало так, как считало нужным. Естест- венно, это привело народ Кегоночитлана в полное смятение. Не все необходимые победы теперь достигались, и все жители города ощутили себя зависимыми от этого странного существа. Но изба- виться от него оказалось не так просто. Великий мудрец, созда- тель страшного оракула, к тому времени уже умер. Никто не смог придумать ничего путного для того, чтобы избавиться от страш- ной нечеловеческой силы. Люди продолжали жить, как было заве- дено в городе - они записывали свои знания на золотых таблич- ках, которые складывали в подземелье. Но с момента воцарения в главном храме города ужасного оракула жизнь стала совершенно другой. Теперь человек перестал чувствовать себя свободным - любая его мысль могла быть вычеркнута и уничтожена, если того не желало странное существо. Золотые таблички продолжали на- капливаться в подземельях, но теперь понимали их уже далеко не все. Круг интеллектуальной элиты быстро сокращался. Настал мо- мент, когда десятки тысяч жителей осознали, что с воцарением оракула, создающего будущее по их заказу, они потеряли нечто важное в своей жизни. Все еще помнили прекрасные времена, ког- да каждый мог поступать совершенно свободно. Теперь же все свои действия люди вынуждены были согласовывать с оракулом. В конце концов в городе вспыхнуло восстание. Несколько тысяч че- ловек пришло разрушить страшного идола, но они были рассеяны невероятной силой, раскидавшей толпу, как море в шторм разб- расывает куски разбитого корабля. Так повторилось несколько раз. Через пять-шесть лет бесплодного сопротивления жители го- рода были вынуждены признать верховную власть оракула. Но на этом оракул не остановился. Еще оставались люди, которые пыта- лись изучить его устройство. Они создали тайный орден и пыта- лись расчленить это существо на куски. После первой же попытки произошла катастрофа - город в одно мгновение опустился на несколько десятков футов под землю. От сотрясения погибло большинство населения. Вдобавок сразу после этого началось из- вержение вулкана, довершившее катастрофу. Нет, город не засы- пало пеплом, как Помпею. Просто несколько дней повсюду стояла удушливая дымная завеса, что привело к гибели огромного коли- чества жителей. Кое-кто все же успел бежать отсюда. Эти люди вышли из страшного каньона и на его краю дали клятву никогда больше не прикасаться к золотым пластинкам Кегоночитлана. Те- перь смысл этого отречения уже утерян, но туземцы - потомки бежавших из погибшего города - строго соблюдают это правило. Основатели общины тысячу лет назад поклялись жить так, как будто ничего не произошло - нет никакого оракула, заранее оп- ределяющего их жизнь, они совершенно свободны, и лишь некото- рые странные заповеди отличают туземцев от остальных людей. Например, у них строго настрого запрещено заниматься науками, даже самыми примитивными. Это делают только чужеземцы. Раз в год вожди кланов собираются вместе и проверяют, жив ли еще оракул - они назвали его святой совой из-за чрезвычайной схо- жести с этой птицей. Когда выяснсяется, что он по-прежнему су- щестует в главном храме Кегоночитлана, удовлетворенные вожди возвращаются домой и говорят, что еще год можно жить по-старо- му - сова не умерла и продолжает прясть свою золотую пряжу. Они надеются, что настанет день, и идол умрет от голода, и тогда они вернутся в город и начнут воссоздавать великое царство безграничных возможностей. Ясное дело, патер Фердинандо тут же потребовал показать ему святую сову. Туземцы согласились. Путники провели его в храм посреди города, где ему открылась следующая картина. В центральной части храма на каменном насесте сидело странное волосатое существо, напоминающее сову или филина, но покрытое густой шерстью, с перепончатыми крыльями. Оно посто- янно сучило ногами, и в результате этого образовывалась красно-золотая нить, медленно опускавшаяся в черную дыру под насестом. Патер подошел к самому краю этой дыры и посмотрел в гулбину. Дна не было видно. Нить сползала в самые недра земли. Вождь общины сказал, что сова плетет нить несостоявшегося бу- дущего, и с каждой петлей золотой пряжи в черную пропасть ухо- дят души неродившихся людей и призраки несостоявшихся событий. Это произвело на патера Иглесиаса самое ужасное впечатле- ние. Он немедленно попытался, призвав на помощь всех святых, свергнуть оракула с насеста. Однако, это ему не удалось. Свя- тая сова перестала прясть ужасную пряжу и, посмотрев на него, издала странный звук, о котором отец Фердинандо пишет в за- писках, что ничего более страшного ему слышать не доводилось. Язычники при этом звуке встали на колени и простояли так до- вольно долго. Самое страшное состояло в том, что, когда сова вновь приступила к своей работе, нить стала значительно толще. Сам Иглесиас был столь напуган, что даже не описывает своей дороги назад. Попав в Веракрус, он не смог удержаться от того, чтобы не рассказать о своем страшном приключении испанцам. Патер-то хорошо понимал толк в таких вещах и поэтому строго-настрого запретил жителям города ходить в те места. Но идеи прогресса и процветания уже тогда овладели жите- лями Веракруса. Тут же образовалась экспедиция за золотом, ко- торой не было никакого дела до запретов Рима. Это, конечно, заслуживает отдельного рассказа. Я скажу лишь, что она увенча- лась успехом. Когда патер Фердинандо увидел золотые таблички в Веракрусе, он немедленно покинул город и отправился в столицу империи, где и издал эту книгу. Судя по всему, ему стало ясно, что какая-то ужасная сила вырвалась на свободу. Так он и заканчивает свою книгу. Попросту говоря, он при- зывает всех добрых католиков молиться, чтобы мир не превра- тился в объект для прорицаний ужасного идола. Видимо, с этой мыслью Иглесиас и умер. Но это еще далеко не все. После его возвращения Европе было некогда думать о ка- кой-то там святой сове. Началась реформация, потом в Англии убили короля. И лишь в начале 18 века некий Герман Хьюстон на- писал картину "Лейтенант Мак-Лорен демонстрирует королевскому научному обществу чучело святой совы". Эта картина принадлежа- ла Лондонской галерее и указывалась в каталогах запасников до середины прошлого века. Затем она бесследно исчезла. Зато все четыреста лет то тут, то там всплывали новости о приключениях табличек из Кегоночитлана. В 1868 г. один анг- лийский математик нашел ключ к тайнописи их странных иерогли- фов. Он утверждал, что на его табличке написаны следующие сло- ва: ЗДЕСЬ, В РАЗРУШЕННОЙ КРЕПОСТИ ОРАКУЛ КЕГОНОЧИТЛАНА ПЛЕТЕТ НИТЬ БЫТИЯ, ОБРЕЧЕННОГО НА СМЕРТЬ И ЗАБВЕНИЕ. Впрочем, никто не мог ни доказать этого, ни опровергнуть. Но золотые пластинки разошлись по миру. Один из героев восста- ния 1863 г., некто Бенедикт Красинский, повешенный генералом Муравьевым, написал целый венок сонетов, посвященных святой со- ве. Черт его знает, откуда он взял эту тему. Из этих сонетов сохранилось лишь несколько, и если хотите, я вам их процити- рую, но сейчас я не вижу в этом смысла - уж очень это слабые стихи. Некий французский инженер-механик еще при Людовике XIV прославился тем, что имел у себя в доме талисман, который мог предсказывать грядущие события. Он утверждал, что сам его сде- лал с помощью - заметьте - древних записей иероглифами на ка- кой-то золотой дощечке. Очевидцы говорят, что талисман был сделан в виде маленького филина или совы, и многочисленные гости нашего механика называли это "совой Минервы". Данные об этом сохранились лишь благодаря многочисленным протестам церк- ви. В той же Франции в 1873 г. в сумасшедший дом в Льеже по- пало несколько человек, всерьез утверждавших, что они принад- лежат к обществу борцов против святой совы. Все эти люди вско- ре умерли. Впрочем, это лишь разрозненные факты. Они попали мне в руки совершенно случайно. Более того, я их совершенно не искал. Все получилось как-то само собой. Я могу еще рассказать массу вещей - например, об одном австрийском солдате, который сошел с ума после того, как ему приснилась сова, плетущая нить несостоявшейся истории, или об одной сербке, которая решила, что подобное существо живет в ее доме. Но это еще не все. Моя идея имеет опирается еще на несколько библейских цитат, из которых приведу наиболее харак- терную: "Ибо день мщения у Господа, год возмездия за Сион. И превратятся реки его в смолу, и прах его в серу, и бу- дет земля его горящею смолою. Не будет гаснуть ни днем, ни ночью; вечно будет восходить дым ее; будет из рода в род оставаться опустелою; во веки ве- ков никто не пройдет по ней. И завладеют ею пеликан и еж; и филин и ворон поселятся в ней; и протянут по ней вервь разорения и отвес уничтожения." Так говорит пророк Исайя. Это не что иное, как набор ми- фологических смиволов, и многие из них нам знакомы очень хоро- шо - как то: пеликан, ворон, отвес. И даже филин. Собственно говоря, благодаря ацтекскому мифу мы теперь знаем, что такое вервь разорения - если вспомнить пряжу святой совы. К сожале- нию, я ничего не могу сказать об еже. Так или иначе, перед нами что-то очень важное. Наверное, из глубин сознания человечества всплывает какой-то архетип, как сказал бы Карл Юнг. И только я, я один обращаю на это вни- мание. Видите ли, примерно полгода назад я натолкнулся на сообщение в одном журнале о том, что во время раскопок под Не- аполем была найдена записка времен наполеоновских войн, напо- ленная разнообразной бессмыслицей на латинском языке. Кто-то упражнялся в латыни, но писал он совершенно невероятные вещи. В частности, там содержалось нечто, напоминавшее уже известную нам фразу: В РАЗРУШЕННОЙ КРЕПОСТИ ОРАКУЛ КЕГОНО ПЛЕТЕТ НИТЬ БЫТИЯ, КОТОРОЕ ОБРЕЧЕНО НА СМЕРТЬ И ЗАБВЕНИЕ. И все это неожиданно обрушилось на меня. Думаю, что несп- роста. Года полтора назад я говорил с одним логиком из Варшавы на эту тему. Он сразу меня понял и сказал, что много лет зани- мается подобными вопросами, только ни разу не встречал мифоло- гического объяснения всего этого. Ему кажется, что человечест- во постоянно, а в последние годы все больше и больше, отсекает возможности иных путей для себя, история приобретает все более однонаправленный характер. Если тысячу лет назад, говорил он, человечество напомнинало путника, стоявшего посреди огромной равнины, и он мог пойти куда угодно, то теперь нас можно срав- нить в лучшем случае с заключенным, идущим по тюремному кори- дору. Но это в лучшем случае. Он сам считал, что мы все давно уже ходим взад-вперед по тюремной камере. Таким образом, исто- рия исчезает. Более того, истинная история теперь - это несостоявшаяся история, то, что не смогло проявиться и расц- вести. Все альтернативы давно утрачены. Наше будущее - су- масшедший дом. Пан Бодун, это ужасно, ужасно... Вы даже не представляете себе, что мы все - жители могилы. Вся эта наша классическая латынь, все полеты литературной мысли, Норвид и Сенкевич, Мицкевич - да что там Польша - все Шекспиры и Гете! - лишь осколки несостоявшейся истории! Нас самих медленно вплетают в золотую нить, уходящую под землю, страшные крючко- ватые лапы святой совы. И поделом нам, ведь это люди ее пост- роили. Кофе на столике перед паном Пясецким давно остыл. Он ве- щал уже больше часа, на нас даже обратили внимание. Два усатых крестьянина за соседним столиком, видимо, русины или гуцулы, тупо и испуганно смотрели на профессора. Уловив их взгляды, пан Пясецкий как-то сразу засобирался домой, начал торопливо извиняться за сумбурный рассказ. Мы быстро распрощались. Я шел в свою гостиницу по липовым аллеям и переживал какое-то неприятное чувство. Видно, столь же неп- риятно было Фаусту, когда его преследовал черный пудель. Вот ведь, думал я, какие вопросы сейчас волнуют нашу научную эли- ту. Это какой-то знак упадка. Моя армейская жизнь показалась мне более здоровой и перспективной, я вновь порадовался своему удачному жизненному выбору. И вот тут-то я вдруг впервые в жизни почувствовал, что всему этому скоро придет конец. Что-то должно было произойти. Я неожиданно ощутил себя человеком истории, которая не состоялась. Вся наша армейская атмосфера, да что там - вся Польша с ее бесконечным маскарадом стали ка- заться мне каким-то Зазеркальем. Весь вечер я не мог отде- латься от этого чувства. Мы пили водку, болтали о какой-то ерунде, но я думал лишь о том, что все это скоро кончится и провалится навсегда в черную пропасть, как город Кегоночитлан. Через два месяца началась война. Еще через две недели Польша перестала существовать. Через три месяца после начала войны я оказался в лагере. Варшавское восстание освободило меня из этапа заключен- ных. Я тут же примкнул к Армии Крайовой, впрочем, уже тогда понимая всю бессмысленность происходящего. Все вокруг раскололось и рассыпалось. В Варшаву вошла Красная Армия. Мои соотечественники весело уничтожали друг друга, как будто никогда не было никакой Польши, где все они жили вместе и вполне мирно. В ноябре 1945 года мой отряд должен был прикрывать отход группы польских граждан за рубеж. Это были люди, которым явно грозили большевистские лагеря. Я сопровождал колонну из телег и одного старого "катерпиллера", которая перевозила этих людей к морю, чтобы они могли переправиться в Швецию на катере. Где-то вдали стрекотали советские пулеметы - это аковцы отвле- кали на себя карательный отряд НКВД. Вдруг на одной из телег я увидел знакомую фигуру. Это был пан Пясецкий, ставший за эти годы сухощавым седым старичком. На нем был ободранный тулуп и почему-то фуражка-конфедератка - видимо, из пущего патриотизма. Он опять моментально меня уз- нал. - А-а, пан Бодун ! Филолог из Ягеллона ! Ну, что, как вам все это ? Вон они, ваши любимые культурные русские - добивают остатки наших честных людей ! Что я мог ему ответить ? Я молчал. - Так-то - сказал Пясецкий: - Ничего другого и быть не могло. А вы ведь, наверное, тоже рисовали якорь на стенах и ждали, что Сталин нам поможет ? Я молчал. Пан Пясецкий снова был прав. - Что, пан Бодун, не зря я тогда вам это все рассказывал. Теперь-то вы верите в святую сову ? Я с трудом вспомнил довоенный рассказ пана Пясецкого, но отделался парой незначащих фраз. Вскоре мы увидели катер на берегу моря. Вокруг сновали люди. Начиналась погрузка. Катера должны были прийти сюда несколько раз, чтобы забрать всех беженцев. На берегу столпи- лось огромное количество телег с лошадьми, все это напоминало развороченный бомбой цыганский табор. Пан Пясецкий быстро погрузился в катер, попрощавшись со мной. Меня поразило, что из вещей у него был лишь небольшой саквояж. Больше мы никогда не встретились и я ничего о нем не слышал. Я даже не знаю, чем кончился тот рейс. Они погружались в катер, а я стоял на берегу и смотрел вдаль. Из-за лесов тянулась невероятно длинная колонна бежен- цев, на них падал первый ноябрьский снег. Вдруг я вспомнил про нить святой совы, и на мгновение мне показалось, что все эти люди вплетены в нее. Море напоминало ту самую черную дыру, ку- да опускалась совиная пряжа. Навстречу мне шла несостоявшаяся история. Мир становился все более прямолинейным. Лапы святой совы плели канат, который делался все толще и толще. Тут я и вспомнил последний вопрос пана Пясецкого: - Теперь-то вы верите в святую сову ? Что я мог ответить ? Я еще раз окинул взглядом неисчислимую колонну и шепотом сказал: - Теперь верю. Чикаго ноябрь 1976 г. Перевод – С.К.