"С СЕГОДНЯШНЕГО ДНЯ..."

Лекция, прочитанная проф. Альбергом Реттерекельнским 18 ноября 2002 года
на семинаре "Ренессанс: уроки трагедии" (г. Выборг).
Публикуется с незначительными сокращениями.

Добрый вечер. В первую очередь, мне хотелось бы поблагодарить организаторов конференции за то, что культурологическая секция состоялась прежде секции экономики и права. Почему? Казалось бы, откройте любой учебник истории, и в нем сделано наоборот; но теперь - чувство удивления нам в подспорье - мы убедились, как мало следует доверять современному миру и самим себе в перечислении схоластически полных групп альтернатив.

Сто лет назад было модно быть "левым" и топтать "правых"; сейчас модно цитировать Свифта (или, на ваш извращенный вкус, Жана Белиберду) и говорить о смыкании противоположностей, но и это еще не вся правда. Мы привыкли считать историю XX века историей борьбы "коммунистов" с "демократами", но дуэт Проханова с Березовским приводит мне на память окончание "Скотного двора" Оруэлла: "Свиньи были как люди, и люди как свиньи - и все одинаковы". Социал-демократический порядок, который сейчас складывается повсеместно на Земле, выдает себя за общество тотального компромисса, но есть нормы, от которых это общество не отступит на на йоту; я предпочитаю называть их нормами большевизма.

1. Большевики хотят взять власть.

Это не достаточный, но необходимый признак. Возможность "принимать решения, обязательные для исполнения другими" большинство людей рассматривают скорее как благо, чем как бремя; но для чего она нужна нормальному человеку? - для того, чтобы пребывать в безопасности, в комфорте, осуществить давно обдуманный проект, или хотя бы просто про запас; и лишь большевик затруднится с ответом. Именно большевики придали магнетическую притягательность идее "власти ради власти", построив для убедительности несколько действующих макетов. Проблема правительства, попавшего в поле внимания большевиков, не в том, что оно обижает "евреев, китайцев, негров, рабочих, крестьян, академиков, неграмотных, велосипедистов", а в том, что оно оскверняет своей задницей место, для этой задницы по каким-то причинам не предназначенное.

1.1. Большевик верит в Особые Точки Власти.

Благоразумие китайских революционеров, сохранивших власть императора в пределах Внутреннего Двора - одно из редких исключений. Обычно большевики ритуально наказывают побежденных.

У меня в руках детская книга - роман латвийского писателя Клауса Перумаса "Девять дней одного года, которые потрясли Мир", известный русскоязычному читателю под названием "Гибель богов". В нем очень много написано о большевиках и о вожделенном ими Волшебном Источнике, обладание которым позволяет творить миры. Миротворчество - это любимое занятие большевиков, и ни одна проблема, которую они берутся решать, не решается меньшим.

2. Слово правит миром. Мастурбация "миротворчества" состоит в издании декретов.

На месте Волшебного Источника строится храм, в нем происходят ритуалы и посвящения. Храм власти - это Контора, или Замок Кафки. Чиновник становится служителем культа, одновременно распределяя и ограничивая доступ деревенщины к бесплатному супу.

3. Большевики делают то, о чем их не просят, под предлогом защиты несчастных. Большевики не могут защищать дядю Васю иначе, как защищая права дяди Васи. Права дяди Васи - это всегда права какой-то группы, в которую входит дядя Вася. Если у дяди Васи нет прав, нуждающихся в защите, то их никогда не поздно придумать, придумав, если нужно, заодно и соответствующую группу.

Это очень понятно из предыдущего пункта. Если Хранитель Источника будет отвлекаться по пустякам и издавать специальное распоряжение про дядю Васю, то когда-нибудь дядя Вася умрет, и все усилия по его защите пропадут впустую. "Государственное" ("классовое", "революционное", "общественное", и т.п.) "мышление" - это когда неполнота Всеобщего Закона (например, недостаточность существующего трудового права для защиты секретарши от ухаживаний босса) служит поводом для его пересмотра ("харрасмент"). Если два "права" двух человек, гарантируемые двумя законами, противоречат друг другу ("свобода слова" и "честь-достоинство"), то это повод издать третий закон. Идеальный вариант - это гарантировать, как в конституции США, "право на счастье", а затем поручить правительству решать, чье именно счастье в данный момент важнее.

Заметьте, что я ни слова не сказал об идеократии: большевизм любит окаймлять себя веерами "идей", заявлять о себе, что он "руководствуется идеей", но только наивный чукотский юноша возьмется требовать от большевика, чтобы завтра он руководствовался той же самой идеей, что и сегодня. Напротив, движения за "социальную справедливость", "национальное самоопределение", "права приезжих, женщин и лесбиянок", "собственность на информацию" (sic), итд, итп, сходятся в одном: прошлое ни к чему юридически не обязывает.

"Кто старое помянет, тому глаз вон".

Восставшие крестьяне часто находили и сжигали долговые расписки, но первые упоминания о, так сказать, профессиональном большевизме мы находим у вышеужепомянутого Свифта в эпизоде, где Гулливер рассказывает говорящим коням о тяжбах и адвокатах. Казалось бы, удивляется Гулливер, неужели сложно выяснить, кому принадлежит корова? Но вместо этого судейские выясняют ее цвет, размер, повадки и все прочее, не относящееся к делу. Ясно, что это в их интересах, поскольку позволяет затянуть тяжбу, но поставим вопрос по-другому: какие представления о реальности эксплуатируют адвокаты? Если вкратце, то примерно такие: "реальность не имеет под собой законного основания". Закон существовал не всегда, а значит, акт установления закона либо сам по себе незаконен, либо законен, потому что нов; в обоих случаях инновация обладает для большевика абсолютной юридической силой. "Теперь живут так".

Именно здесь проходит водораздел между в строгом смысле левым и в строгом смысле правым, - понятный, однако, только для правых: левак не видит различия между монархией и диктатурой, между частным контрактом либералов и общественным договором демократов. Для левого - для большевика - существуют только настоящее и будущее: "некоторые действия (например, словоизлияние) мы признаем правомерными, а некоторые (например, порку) - нет". Для правого важно другое: по праву ли совершается действие. Сеньор, приказывая вассалу, не присваивает себе полномочий, а пользуется имеющимися; договор о продаже дома не касается никого, кроме тех, кто сам согласился его соблюдать. За правом правого стоит воля Бога, сотворившего мир и даровавшего нам самим свободную волю для временного распоряжения тем, что Он предоставляет в наши руки. "Право" большевиков стряхивает с себя свободную волю различными способами: в Бога большевик не верит, а людей делит на "классы" и приписывает им "классовые" (национальные, половые, "прогресса", "революционные", "электоральные") интересы вместо персональных. Это происходит и в том случае, когда большевик ссылается на "общественный договор" (например, на "всенародно принятую Конституцию"): лукавство "общественного договора" состоит в том, что его заключают одни, а исполняют другие.

Для того, чтобы скрыть подмену, большевики используют две привлекательных утопии: "сильной власти" (идеал "православных сталинистов") и "слабой власти" (идеал "либеральных демократов"), сцементированные соответственно "мужским началом" и "женским началом". Нужно признать, что эти "образы сексуальности" успешно взяли верх над элементарными (для средневекового человека!) представлениями о законном и незаконном всего лишь за последние 250 - 300 лет европейской истории.

Заметим, что распространившееся в XX веке веяние напрямую сопрячь "культуру" и "политику" приводит именно к большевистскому отношению к реальности: произведение искусства может побуждать, но сказать, что произведение искусства обязывает, было бы лукавством. Трагедия фашистских движений с их идеалом "прямой культурократии" - в том, что они, желая согласовать свою жизнь с Высшими Принципами, попадали в плен страстей и суеверий, выпущенных на волю искусством готики и ренессанса.

Поэтому, когда мы обращаем взор на актуальную политику, мы должны забыть о своих "ассоциациях" - забыть о них так, как должны забывать, когда встаем на молитву. Мы должны помнить, что большевизм приложил максимум усилий к тому, чтобы скрыть и замолчать подлинно персоналистские, автократические инициативы, представив их разновидностями собственных мутных мечтаний о Светлом Будущем Всего Человечества. Мы должны научиться находить рациональное зерно в том, что нам представляют иррациональным - помня о том, что само сверхрациональное и сверхпрагматичное христианское учение большевикам удалось представить современному миру невнятным конгломератом суеверий.

Именно большевики представляют нам либертарианство "бунтом против государства", а либертарианский идеал "абсолютной анархией", тогда как требования либертариев, напротив, сводятся к соблюдению всеми участниками общества (в том числе - чья бы мычала?! - правительствами, большевистскими по своему происхождению) норм естественного права. Те же большевики говорят о "монархической идеологии", - но нормальный (не сумасшедший) монархист как раз хотел бы подчиняться не "идеологии", а определенному живому человеку. Большевики придумали "теорию мирового заговора", а затем (устами Поппера) объявили ее нефальсифицируемой и, следовательно, бессмысленной, тогда как конкретный прагматический смысл этой теории довольно конкретен: чем больше система заботится о том, чтобы не быть управляемой никем из "внутренних", тем скорей она окажется управляемой кем-нибудь из "внешних", и потому персональная ответственность надежней коллективной безответственности. Этот список можно продолжать довольно долго - ну, хотя бы поговорить о движении за открытый код: этих ребят выставляют какими-то партизанами и бакунианцами, только чтобы выгородить чудовищный большевистский фантом "собственности на информацию"; но - у меня есть еще пять минут? Три? Хорошо.

Вспомним, как шло преодоление античности: от греческого психологизма через римское право к средневековой метафизике. Наша задача - в том, чтобы сделать право (т.е. науку об обязательствах) предметом не меньшего неформального интереса, чем им сейчас является искусство, и притом интереса интеллектуального а не чувственного. Сейчас нечто подобное происходит в Америке, как в некоем Новом Риме, и предательски мало в Европе, в том числе в России - тогда как именно в истории России и Европы мы знаем (при том, сколько мы не знаем) больше всего образцов здорового естественного права - и в области власти и подчинения (вассалитет), и в области симметричного партнерства (средневековое торговое право), и в области права корпоративного; вопрос состоит не в том, возможно ли общество, устроенное не большевиками, а в том, чтобы вспомнить, каким оно было - на пергаменте уложений и судебных приговоров, а не на красивых фресках и витражах.

В этом зале есть юристы? Заткните уши... {смех в зале} Профессиональный юрист - во всяком случае, юрист с дипломом - это существо, принципиально непригодное для сколь-нибудь осмысленного разговора о естественном праве. Я говорил с ними; им, конечно, объясняют, что у законодательства есть задачи, но совершенно не учат выяснять, соответствует ли действующее законодательство поставленным перед ним задачам. Закон предписывает - это для них достижение; нагромождение законов - источник дохода; отмена бессмысленного закона - потеря не только материальная, но и моральная.

О том, что неформальный интерес к праву (т.е. к формализации общественных отношений) существует, и довольно серьезный, - свидетельствует то внимание, которое уделяется социальному моделированию в современной литературе и для которого большевики украсили специальное гетто внутри литературы: социальная фантастика (не "звездная опера", а Лем, Ломер, Стругацкие...), серьезная фэнтези (вспомним, например, Желязны), ролевое моделирование, военная история, литературная критика, в том числе критика литературы с позиций метафизики, иногда - социология и социодинамика. Круг людей, которые заняты подобным коллекционированием бабочек, достаточно определен, чтобы называть их именем нарицательным; я называю их "вольными аналитиками".

(голос секретаря) - У Вас осталась минута.

- Мне хватит десяти секунд. Давид бьет Голиафа, а один Сократ десяток софистов. Там, где большевики нуждаются в Геббельсе, мы обойдемся Перельманом.