Дмитрий Володихин САКРАЛЬНАЯ ФАНТАСТИКА
Знаю, потому что верю. КАК МЫ ВИДИМ МИР Бог, несомненно, существует. Я это знаю точно. Существует попущением Божиим и дьявол. Это – отправная точка для всего остального. Здесь альфа и омега. Дойдя до этого предела, некуда спешить, здесь время течет так, как попросишь. Здесь пространство уютно и податливо. Здесь смерть непонятна, а жизнь превращается в передышку между Жизнью и Жизнью. Бесспорно, что сейчас поздно. На главных часах – между центром ночи и правилом. Но для Господа и две тысячи лет – один миг. Да, сейчас позднее, чем кажется, тьма объяла почти все, мало островков и твердынь. Но что есть час и что есть год? Возможно, дни шествия Господня по Иерусалимским улицам следует считать за час, часы же Его на кресте – за день, а все с тех пор – за секунду. И от этого не станет раньше, потому что поздно. Таков наш календарь. Каждому следует быть готовым к последней битве. Мир изначально прекрасен, как и всякое Его творение. Одна травинка величественнее и удивительнее города с миллионом домов. Мрак же нынешний не мира, не людей испортить не способен. Это тень, и в ней темно, холодно, страшно и лживо. Но солнце придет, и все вернется в изначальную красу. Тьма есть, и не видеть ее есть ложь, но уйдет тьма. Все в мире – занавеска, за которой борются две величайшие силы. Каждый день, час и миг они влияют на мир, кроят и перекраивают его, тасует и перемешивают людей. Вся реальность здесь-сейчас фантастична без присутствия Сил. Вся фантастика и вся ирреальность действительнее бетонной глыбы, ежели в них есть хоть капля Сил. Выбрав Господа, можем только одно: стоять прочно. Он поможет или утешит. Здесь начало и конец любому слову. Враг играет тысячью красок, но за ними черно. В мире сем он сильнее, но будет побежден. Судьба состоит в том, чтобы не стать обманутым, соблазненным, унылым и нераскаявшимся. Все маски врага лгут, сила врага сейчас велика, искажено почти все, и мало правды. Но за пеленой здесь-сейчас есть Бог, и он – великое исправление. Правда о мире, во мраке лежащем, ужасна и холодна. Но Бог – тепло, свет, милость. Жить стоит спокойно. За спиной – вся его сила. Весь мир, ныне затемненный, подарен мне Господом. Каждому дано, следует только протянуть руку. В основе всего – вера. Главное сказано. ХИТРЕВАТЫЕ МУДРЕЙКИ (ЛИТЕРАТУРНЫЙ КОММЕНТАРИЙ) О НАШЕМ СООБЩЕСТВЕ. В 4-м выпуске благословенного РУ вышел литературный манифест, принадлежащий перу г-жи Елисеевой. Текст озвучивает идеи, обитающие внутри небольшого, но самостоятельного сообщества авторов, коими населена ось Литературно-философская группа “Бастион” -- сетевой журнал “Русский Удод”. А до этого были еще “Тезисы о литературе” г-на Эскизова, дискуссия об элите между г-ном Михайловичем и г-жой Шифтман, и интимнейшая животрепещущая переписка между все теми же г-ном Эскизовым и г-жой Елисеевой; все они – судьи из одного садка. Я принадлежу к этому триумфальному сообществу, поэтому хотел бы произвести кое-какую коррекцию манифестированных словес. Прежде всего: и г-н Эскизов, и г-жа Елисеева задают достаточно жесткую структуру для художественного метода нашей группы. Между теми, я представляю более “мягкую” или более “гибкую”, если угодно его версию. Обе головы растут из одного тела, как у государственного герба Российском империи, и обманываться различиями не стоит. Близость очевидна. Кровнородственна. Мы все консерваторы, все имперцы, все верующие. И нам всем по большому счету безразлично, как и кто на это посмотрит. То, что г-жа Елисеева именует “мета-постмодернизмом” -- тверже и с колючками. То, что я именую “сакральная фантастика” – более комфортно, кажется, более эффективно и более изворотливо. Но тело одно. Мы сходимся в том, что сказано мною в основном тексте, по отношению к которому этот играет роль несколько избыточного комментария. Под основным текстом, полагаю, подписались бы все наиглавнейшие бастионцы-удодцы. По нескольким позициям он просто повторяет незабвенный и многоблещущий манифест метапостмодернизма. В знак очевидности очевидного. О КОНСЕРВАТИВНОМ АВАНГАРДЕ. Мы принадлежим к консервативному авангарду. Главная причина: та хаотическая мерзость, которой облеплена изящная словесность, а вместе с нею и так называемая гуманитарная сфера со всеми ответвлениями в сторону политики и социальных штудий, представляет собой либерально-гуманистические отбросы. На них и смотреть-то противно, не то что жить с ними и в их окружении. Отбросы, они, как ни приглядывайся, отбросы и есть. Наши идеи древнее, традиционнее, фундаментальнее всего того, что нынешние учителя мира наговорили со времена каких-нибудь Канта или Вольтера. Ровно так же, как Бог древнее дьявола, Средневековье старше Нового времени, а традиция надежнее “бессмысленных мечтаний”. Мы верим, а значит знаем: миру суждено перемениться. Все рычаги, шестерни, шкивы русскоязычной и евроамериканской литературы под локоть с “общественной мыслью” обильно смазаны пыльной, вяжущей мозги консистенцией гуманизма. Сейчас зловонная смазка обрела столь нудное, скучное и тупое вербальное выражение, что право, стукy дятла внимать намного приятнее. “Сумерки просвещения” вылепили из темной магии XVIII—XIX столетий дубовидное подобие отчетно-выборного собрания в комсомольской ячейке. Как ни парадоксально, та бездонная древность, которой мы принадлежим, свежее и ярче окружающего блеклого разложения. Мы консервативны, но мы – авангард, за спиной которого – отвратительный старик со злобной вольтеровской ухмылкой во все ротовое отверстие. Мы выходим из болота, полного мутантов, гнили и смертельно опасной химии. О ЖЕСТКОСТИ И О ГИБКОСТИ. Есть вещи, абсолютно недопустимые ни в варианте мета-постмодернизма, ни в варианте сакральной фантастики. Это: атеизм, либерализм, гуманизм, демократия, эгалитаризм. Ну и полным-полна коробочка производных от этих понятий. Мы можем работать в очень широком диапазоне художественных средств, мы имеем полное право становиться настоящими хамелеонами и протеями в работе с художественным текстом. Но по части мировидения, общих принципов, следует стоять насмерть за “аз” единый. Все главные основания современного мира – ложь и зло. Мы живем и действуем в нем, но мы не принимаем его фундаментальные принципы. Нам по душе то, что боролось с ним, нам по душе то, что было во всеуслышание проклято, объявлено страшным или нежелательным. Реакционером и религиозным фанатиком быть хорошо и правильно. Прогрессистом и агностиком – плохо и неправильно. Такова главная линия, по которой выстраивается шеренга наших текстов. О РЕДУКЦИИ САКРАЛЬНЫХ ЗНАКОВ. Этот мир полон свидетельств о существовании мира потустороннего, мира Бога и его главного оппонента. Такие свидетельства я называю “сакральными знаками”. История и литература хороши тем, что в них полным-полно сакральных знаков. Хаотизация изящной словесности какими-нибудь деконструктивистами и редукция истории какими-нибудь фоменками ведут к одному результату: уменьшается число сакральных знаков. Панорама вселенной выравнивается, как под паровым катком. Связь между сознанием человека и миром-за-завесой ослабевает. Когда мир превратится в маленькую плоскую пластиночку, хозяином умов окончательно станет Денница: он здесь сильнее, речистее, ему здесь удобнее устраивать дела и улавливать души. Он уж сумеет вдолбить то, что с его точки зрения правильно и полезно. О ГЛОБАЛЬНОЙ ИРОНИИ. Не думаю, что к нашему миру обязательно следует относиться с иронией, и ею пропитывать тексты. Да, сегодня мироправители тьмы века сего сильнее. Да, все кривляется бесконечными уродливыми масками, все – не то, чем называет себя, и каждый день, на каждом шагу приходится заниматься исправлением имен всего окружающего в одном, отдельно взятом мозгу. Да, страшного – по грудь. Но победит Господь и воинство Его; поэтому я живу как тайный победитель, не боюсь и не печалюсь. Наши литературные тексты могут содержать глобальную иронию, а могут и не содержать ее: смотря какова художественная задача, смотря на кого вещаем и с какой базы. Не думаю, что глобальная ирония по-настоящему значима. О ПОСТМОДЕРНИЗМЕ. Не думаю, что нам нужно изживать или преодолевать постмодернизм путем неявного заимствования некоторых его приемов. Что такое постмодернизм? С моей точки зрения – всего лишь атмосфера увядания монистической парадигмы научнобожества. Иными словами, атмосфера сумерек Просвещения. Авторитеты прямых и туповатых рационалистических маршрутов превратились в шизоидный официоз. Слава Советской армии и флоту! К дальним горизонтам галактик! Свобода, равенство, право на счастье! Да здравствует прогресс! Ученые в борьбе за мир! ООН настаивает! На передовых рубежах науки! Общество равных шансов! Планы партии – планы народа! Антифашизм в действии! Природа отдаст нам ключи от своих тайн! И тому подобное. В определенный момент массы обнаруживают, что весь ряд звучит ужасающе зевотно. Постмодернизм – умственная тоска эпохи, осознавшей, что Вольтер, Эйнштейн и Лаврентий Павлович Берия – явления одного порядка. Т.е., ночные кошмары, шагнувшие в день. Изношенность былых авторитетов порождает игровое ощущение. Вокруг – разноцветные фигурки непонятного назначения, их размеры в реальности, быть может, бесконечно разные, по условиям игры оказались уравненными. Хватайся за что хочешь, что и с чем хочешь складывай, дели и вычитай, выйдет одна забавная бессмыслица. Одна внерелигиозная, безэтичная и неиерархическая вселенная Хармса-Сорокина. Ильин: “Постмодернизм – очень сложный конгломерат. Прежде всего, это эмоциональное переживание современности как краха традиционных ценностей. Как хаоса, образовавшегося в результате этого краха, когда все перевернулось, и мир стал безопорен...” (1999). Он же, только 1996 г.: “Наиболее проницательные теоретики постмодернизма характеризуют его как искусство, наиболее адекватно передающее ощущение кризиса познавательных возможностей человека и восприятие мира как хаоса, управляемого непонятными законами или просто игрой слепого случая и разгулом бессмысленного насилия. Другой причиной возникновения постмодерна считают реакцию на изменение общей социокультурной ситуации, в которой под воздействием масс-медиа стали формироваться стереотипы массового сознания. Именно этим в значительной степени объясняется эпатажный и гротесковый характер постмодерна, иронически высмеивающего шаблоны тривиального искусства”. Его же еще один вариант: постмодерн можно рассматривать как очередной вариант fin du siecle. Петер Козловски (“Культура постмодерна”, М.,1997) предложил три трактовки постмодерна: “1. Поздний модерн или трансавангард. 2. Постмодерн как анархизм стилей и направлений мышления. 3. Постмодерн как постмоденый классицизм в архитектуре и постмодерный эссенциализм, или неоаристотелевский синтез учения о естественном праве с либерализмом в философии”. Что бы ни писал сам Козловски или иные теоретики постмодерна, а победил и укоренился он во втором варианте, в духе Фейерабенда: все дозволено и баста. Вывод: за 15 цивилизационных минут до Страшного суда – постмодернизм. За 14 – что-нибудь еще более отвратительное, я об этом пишу чуть ниже. Да -- кризис, да – переход. От инфаркта к инсульту. Да – анархизм в духе освобождения от кожи, когда трусы уже сняты. Когда мир превратится в почти сплошную все нарастающую угрозу и невозможно будет укрыться в нервном хихиканье, самые продвинутые станут элоями: ощущение эйфории ровно успокаивает до самого кирпича на голову. Использовать что-нибудь из их арсенала? Почему бы нет? Использовать можно все, что угодно, лишь бы заостренное. Преодолевать постмодернизм? Не вижу в этом никакого смысла. Модерн скончался от холодов. Постмодерн умрет от бескормицы. Сам. Стрелка-то движется. И всему свое время. ОБ АУТИЗМЕ И ПУСТОТНОСТИ. Что приходит на смену умирающему постмодернизму? Да много всего. Никуда не делся и до сих пор существует неореализм. Существуем мы, консервативный авангард, когорта Третьего Пути. Но помимо всего этого тихо и незаметно поднимается уровень черной мути аутизма, или, если угодно, пустотности. Образованная часть общества выделила колоссальный слой инфантильных, замкнутых, очень малоподвижных людей, которые в условиях современного мегаполиса имеют возможность жить в абсолютном одиночестве и праздности. Одиночество, праздность, безопасность от внешней агрессии, минимальный материальный комфорт составляют их идеал. Они ни во что не верят до конца. Они не очень интересуются сексом, политикой, экономикой. Они по- настоящему жестко требуют только одного – чтобы их оставили в покое. Раньше такие люди принадлежали к так называемой интеллигенции, и интеллигентский этический фундаментализм заставлял их проявлять антисистемную активность. К нашему времени интеллигенция выполнила свою основную дьявольскую программу, в ней нет особой надобности. “Пятая колонна” осталась без работы. Так, подстройки отдельных нестыковок в глобальном проекте. Доделки. Интеллигенция писала “городскую прозу”: литературу безликого жителя большого города, напичканного ценностями просвещенческой парадигмы. Парадигма пожухла, мегаполисы остались. Литература наследников интеллигенции мегаполисна, т.е. она представляет собой, по большей части, набор непосредственных реакций образованного жителя мегаполиса на окружающую среду плюс вялое философствование. Представитель мегаполисной прозы, двигающийся с нами, в нашем направлении – г-жа Ипатько. Но это -- счастливое исключение. Гораздо чаще такие люди начисто теряют связь с реальностью – с какой бы то ни было реальностью, не то что с сакральной. Единственная действительность для них – действительность собственного отстраненного наблюдения за жизнью. Да и само наблюдение никогда не бывает прямым, отчетливым; все расплывается, теряет очертания, добро неотличимо от зла, Бог от дьявола, друг от врага, знание от незнания. Вся пустотная литература манифестирует одно настроение: оно бывает у сонного человека, медленно перебирающего на пляже мутные окатыши цветного стекла. Аутичное отстранение от мира, восприятие его как пустоты с цветными блестками несет колоссальный заряд энтропии. Пустотность – медлительна, неуклюжа, инфантильна, но ужасна. Она затягивает как болото, поскольку в разных количествах присутствует в каждом... в качестве соблазна небытия, недеяния, неверия. Для христианина, да для любого сознательного носителя Традиции жизнь дарит шанс проявить себя, сделать определенный выбор и твердо его придерживаться на протяжении недолгого срока между вечностью и вечностью. Для пустотника жизнь – одно напрасное сновидение. О МОНОЛОГИЗМЕ И ДИАЛОГИЗМЕ. Монологизм складывается из двух стадий самоотторжения от аудитории. Во-первых, автор совершенно сознательно отвергает все старания сделать свой текст понятным для кого-то. Он ни к кому не обращается. Он не пытается дисциплинировать тот хаос, который извергается из его творческих кишок. Но это – полдела. Бывает такой градус погружения в художественную культуру, в литературную классику, что кем бы ни был автор, он автоматически, не затрачивая никаких волевых усилий, вливает собственную внутреннюю хаотику в формы литературной коммуникации, отработанные давным- давно и доступные множеству неискушенных читателей. Мне пришлось немало времени провести в спорах с г-жой Елисеевой. С ее точки зрения, романы “Конан- император” и “Нежная королева” созданы без малейших потуг сделать что-либо и для кого-либо понятным. Иными словами, в основе своей, по мысли г-жи Елисеевой, эти романы монологичны. Ан нет. Оба текста – густо диалогичны. Четкий сюжет, лексика, присущая великому-могучему-русскому-литературному, традиционный для фэнтези экшн-рисунок, -- все это близко, ясно и знакомо миллионам. Ну а заложенная в обоих случаях игра с фундаментальными архетипами – и того яснее свидетельствует о диалогизме. Да что там, еще звукопись футуристов классического периода вполне диалогична (хотя и для небольшого круга читателей). “Дыр бул щыл” – всего-навсего шифр, а не бессмыслица. Монологизм начинается на таком уровне художественного “перфоманса”, где традиционная культура до основания разрушена, и на рецепторы читателя-слушателя-зрителя выплескивается голый хаос. Вот оно – во-вторых: никто, кроме автора не может понять или прочувствовать формообразующий вектор хаотичного скопления знаков. А иногда и автор не способен сделать это. Мгновение ушло, вектор сгинул вместе с ним. Иначе говоря, у автора-монологиста был какой-то внутренний стержень знаковых масс, извергнутых во внешний мир, но после акта творчества реконструировать этот стержень уже невозможно. Здесь – монологизм. И в нем нет никакой пользы, помимо автотерапии. Накричался – поспи. Зато извне, из самого мрака в монологизм вложена очень важная программа. Искусство, культура, литература изначально иерархичны. Ближе к нашему времени массы принялись с остервенением разрушать высшие эшелоны иерархии (т.е. мало было сотворить из традиционной культуры элитарную, потребовалось еще напасть на элитарные яруса, повести с ними борьбу на уничтожение). Монологизм – во-первых, свидетельство того, что современному горожанину самовыразиться охота, а получить для этого мало-мальски серьезный художественный инструментарий – лень (еще учиться! да там полно зазнаек, притом одних своих наверх тянут); во-вторых, монологизм – индикатор разрушительного процесса: многие уже просто не знают, чему, как и у кого учиться, да и есть ли какая- нибудь принципиальная возможность оторваться от нулевого уровня; в-третьих, монологизм стимулирует превращение человека в асоциальное существо, в одиночку, отгороженную ото всего мира пустотностью, -- так его душу заполучить проще, поскольку пустотник ловится даже на очень маленькое искушение. А как же крик нонконформистов, которых противен весь серый либерально- гуманистический мир? О, все нонконформные крики диалогичны. Боль, гнев, тоска – диалогичны. Монологизм – удел безумия и одиночества. И его становится все больше, больше, больше... Даже Большой шайтан Вольтер, даже выспренний пафос рацио, присущий какому-нибудь кошмарному XVII-му, прости, Господи, столетию, -- даже это менее вредно и менее отвратительно, чем монологизм. ОБ АКМЕИЗМЕ. Многое из того, что исповедуем мы, обнаруживается у классических акмеистов времен первого “Цеха поэтов”. Николай Гумилев требовал “мужественно-твердого и ясного взгляда на жизнь”, он же порицал литературный олимп того времени – символизм -- за “братание” с оккультизмом. Что же, наш мир не перестал быть проницаемым для прямого, ясного и пристального взгляда. Если спокойно и достаточно долго вглядываться в кошмарный карнавал темных личин, без особого труда различаешь ядро явления под напластованиями фальши и бесовщины. Вот – гуманнейший адвокат, а под первым слоем – инфернальный выползень, а под вторым – заблудшая душа, одиночка, не знающая, что ей делать в этом мире, за что зацепиться, и ничему, кроме выколачивания денег из клиентов не наученная жизнью... Вот образцовый предприниматель, а под первым слоем – активный эзотерик на высокой стадии посвящения, а под вторым – пустота, в которой растворилось все человеческое. Вот счастливая мать семейства, а под первым слоем – тоска, тоска, тоска, а под вторым – глубоко упрятанная гармония, выросшая на простой и понятной основе – выполнении долга в маленьком, но прочном мирке семьи, того долга, который нашептала ей мать, а той бабка и так до самой глубины времен, до первичной традиции. Прав был Гумилев, взгляд должен быть прям и тверд. Тогда перед ним расступается мелкая темная суета. ОБ ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМЕ И НЕОКЛАССИЦИЗМЕ. Главный вектор современной литературы – сведение мира сначала к плоскости, а затем к пустоте, добивание Ее Величество Традиции, где она еще шевелится. Поэтому правильно – сохранять художественные формы, которые в современном литературоведении принято считать архаикой. Более того, полезно возрождение утрированно устаревших форм письма, вплоть до рыцарского романа, готической литературной мистики, плутовских приключений, классицистического канона. У них там цветет бешенство формотворчества, хаотика бессмысленных нагромождений, прощание с читателем. У нас здесь позволительно возвращение к единству места, времени и действия, своего рода неоклассицизм. Разумеется, весь этот старинный арсенал можно и нужно использовать не во вред простому и очевидному принципу: художественный текст должен быть увлекательным. Если этого нет, message до читателя не доходит, работа сделана зря. И тут уж никакой неоклассицизм не поможет. Говоря об экзистенциализме, я имею в виду совокупность самых известных фигур: предтечи (Кьеркегор, Ницше, может быть, наш Леонтьев), а также основной корпус -- Шестов, Бердяев (в наименьшей степени), Марсель, Ясперс, Камю, Сартр, де Бовуар с Хайдеггером и Ортегой-и-Гассетом по флангам. Они первыми всерьез закричали, как больно жить в мире, где Бог уволен за ненадобностью. Они сформулировали набор “экзистенциальных” проблем, на которые современный человек натыкается, как на противопехотные мины, и, потеряв ноги, начинает вопить. Да, Камю и Сартру, например, вера неведома, а Традиция для них – бред. Да, христианская линия экзистенциалистов (Кьеркегор, Шестов, Марсель, Ясперс) время от времени являла самодельные толкования того, что Церковь столетия назад уже истолковала ясно и прочно. Но, во-первых, в экзистенциализме всегда содержался протест против тупого довольства и духовной летаргии либерального общества. Этот протест прозвучал ярко, сильно, разрушительно. Таков первый положительный урок экзистенциализма. Ну и, во-вторых, экзистенциализм не дает спокойно проспать всю жизнь. Радостные визги о “преодолении экзистенциального тупика” – самообман и благоглупость. Этот тупик не надо преодолевать. Надо в него биться всем телом, пусть это больно, а иногда и с кровопусканиями. “Истина” Павла Флоренского оказалась прямо за разбитой стеной экзистенциального тупика. Так стоило же побиться как следует... Идеи экзистенциалистов как оружие – пригодны. О МАССОВОЙ И ЭЛИТАРНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ. Массовая литература – это обслуживание потребностей массового читателя и ничего больше. Элитарная литература – утонченное общение с утонченным читателем. Эти два слоя литературы существуют, никуда не денешься, в них “работают” разные обоймы художественных приемов, разные стили и методы. Наша работа помимо творчества еще и вещание. Вещать можно и на умников, и на массы. В разных контекстах и то, и другое может иметь смысл. Разумеется, вещать на массы эффективнее. Укрывшись за формой и антуражем дамского романа, фэнтези, вестерна, боевика и т.п., оказывать определенное инициирующее воздействие – таков идеал “вещания”. Да, для подобной работы эффективно двухголовое соединение доктора философии с каким-нибуль Головачевым-Абдуллаевым-Картленд-Кристи. Я полностью с этим согласен. То, что мы должны делать, можно кратко назвать применением элитарной тонкости в гуще массовых форм. Некогда прохвост Франсуа Рабле пользовался смесью могучих фекалий и наждачной эротики для инфицирования масс тонкой ложью. Что ж, следует научиться применять оружие противника. Что поделаешь, тупая рациональность просвещенчества и “восстание масс” потеснили нормальную традиционную культуру. Я далек от мысли, будто в человеческом обществе всегда сосуществовали две культуры: культура низших и культура высших. Нет, была только одна – “высокая культура”, строившаяся вокруг утверждения и отрицания Традиции. А карнавальные шабаши провинциальных городов, даже приличные сельские праздники всегда обнаруживают непременное влияние сверху. Отнюдь не низшие, “демократические” слои общества создавали культуру. Они ее получали сверху и худо-бедно усваивали. “Восстание масс” отрезало у традиционной культуры 90% территории и превратило ее в “элитарную культуру”. Зацвела культурная антисистемность, полились бесконечные потоки бесконечно тупой жвачки для идиотов. Массовая культура по большому счету – ноль культуры. Когда жрешь мясо, пялишься на смачную жопу бляди или хлебаешь пиво, не думаешь о мясе, жопе и пиве, что они – культура. Они материальная культура. Какая связь между материальной культурой и культурой? Да никакой связи, одно созвучие. “Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать...” При всем том, нерасчетливо было бы игнорировать океан массовой культуры ради озера нормальной, т.е. “традиционной” (сложной, высокой, элитарной) культуры. Либо вы замкнулись на отрицании и никогда уже не выйдете к положительной фазе, либо вы должны подготовиться к хорошей драке. А хорошая драка и означает: массовую культуру надо знать, с ней надо уметь работать, ее надо гладить и подкармливать, чтобы однажды ее глотка зарычала в нашу пользу. О ВПЗРах. О ТОМ, ЗАЧЕМ ПИСАТЬ. МОЖНО ЛИ ПИСАТЬ, НЕ ИСПРАЖНЯЯСЬ? Вся колоссальная литературная традиция Нового времени (в том числе и русская классическая литература) сыграла роль масла в машине Глобальной Деструкции. Тех, кто умел сознательно сопротивляться на той же, литературной почве, оказалось немного. Мифы, порожденные интеллигентской средой и особенно ее литературной группировкой, до сих пор несут отраву. Один из них – о “великом писателе земли русской”. Он кто? -- “учитель жизни”, “инженер душ человеческих”, “соль земли”, “творец общественного идеала”, “ум, честь и со...” о, простите, зарапортовался! Хотя... близко, близко. ВПЗР – маршал в интеллигентской иерархии. Ему поклоняются, воскуряют фимиам, приносят жертвы, имя его несут высоко, ради него кого хочешь побьют, забьют насмерть, изжарят и съедят. Очень понятно: интеллигент не может быть министром, генералом, доктором наук (интеллигент – вечный мэнээс). Интеллигент строит собственную пирамиду и объявляет ее высшей среди всех. Благо, есть через что объявить: газеты-журналы... в чьих руках? Движение на самый верх пирамиды, к заветному ВПЗР-овскому жезлу превращается в “творческий рост” и т.п. Мы – не интеллигенты. Мы отрицаем всю интеллигентскую пирамиду. Мы не хотим быть “учителями жизни”, “инженерами душ” and so on. Для нас весь ВПЗР- овский миф – блеф. Но мы пишем. Зачем? Г-н Эскизов предложил три варианта ответа на этот вопрос. С его точки зрения, литература имеет смысл как автотерапия, графоманская дефекация или способ зарабатывать на жизнь. Полагаю, у литературы может быть море смыслов и оправданий. Я пишу главным образом потому, что хочу беседовать о некоторых довольно сложных вещах, и мне часто не хватает собеседника среди живых людей. Тогда я начинаю делать текст, я разговариваю при помощи букв с образом собеседника, проступающим за плоскостью листа. Я часто пишу безо всякого вдохновения и даже самого маленького желания. Я с трудом сажусь за клавиатуру. Примерно половина моих текстов не рассчитана на гонорар. Кое-что непроходимо до такой степени, что вряд ли когда-нибудь попадет в типографию. Но без этого я уже не представляю своей жизни. Вот галерея литераторов: самотерапевт, графоман на унитазе, бизнесмен- профессионал, собеседник... Учителя жизни нет. Но есть литератор – офицер спецпропаганды. Он занимается именно тем “вещанием”, о необходимости которого так много говорилось. Думаю, что подобный образ для консервативного авангарда вполне органичен. Традиция во всех ее аспектах и версиях требует защиты. Ее защиту можно называть как угодно, а по сути дело она – война. На войне нужны офицеры. Та офицерская специальность, которую я назвал в начале абзаца, конечно, нужна. Офицер спецпропаганды работает тексты так, чтобы у наших повышался боевой дух, противник пугался, впадал в уныние, сдавал оружие, а колеблющиеся переходили на нашу сторону. Хорошая, славная работа. ОБ ЭЛИТЕ. Вышел как-то спор у г-на Дмитрия Михайловича и г-жи Доры Шифтман: что такое элиты и с чем их есть. Она: элиту надо сечь. Он: элита – умники, которые сознательно или неосознанно работают на Бога или дьявола. Она: ощущение элитарности – духовное свинство. Я: в современных академических и литературных кругах полным-полно высокомерия, снобизма и роскошной дедовщины. Но все перечисленное свинство не имеет никакого отношения к элитам. Они существуют как факт, и человек, принадлежащий к одной из них, возможно, этого и не сознает. А возможно сознает, оттого ужасно важничает, задирает нос и вышагивает гоголем. Или все равно остается вежливым человеком. Так ли он ведет себя или эдак, на его принадлежность к одной из двух элит это никак не влияет. В огороде бузина, а в Киеве дядька. Другое дело -- свиньей быть не хорошо. С любой точки зрения. Да и воду полезно кипятить перед употреблением. О ТВОРЧЕСТВЕ ГОСПОЖИ ИПАТЬКО. Г-жа Наталья Ипатько прочно и вменяемо входит в “Бастион”. Ее печатает “Русский Удод”. Вся ее вера – максимум вера в некое Провидение, сущность которого расплывается вплоть до “что-то есть”... Но к сакральной фантастике она, тем не менее, примыкает вполне отчетливо. В ее главных на данный момент текстах – повестях “Праздник Синего ангела” и “Скрипичный ключ” (первоначально “Скрипенье музы тьмы”) сверхъестественные силы то и дело вторгаются в мир. Ее синяя чума и ее ангел смерти – отнюдь не метафоры. Это те самые силы, которые действуют за завесой и поочередно смеются над материализмом. Это лучше, это намного лучше убойного этицизма, маленьких людей с их “простыми” дубосексуальными чувствами, демпопсы (“правда о злодеяниях режима”), минималистской невнятицы. Даже если естественное чувство потустороннего, органично присущее г-же Ипатько не выльется в правильную религиозную форму, оно стоит немало. Оно, по крайней мере, выше безбожия, эзотерики, магизма и т.п.