Элиезер Воронель-Дацевич
Русский пейзаж. 90-е гг. Часть вторая
3. История десятилетия: регистрация утрат и обнадеживающий
диагноз.
В целом, однако, 90-е гг., если судить по пресловутому большому
счету, все же потеряны в интеллектуальном смысле. Результат самый
печальный – мы все еще стоим на уровне 1990-91 гг.
Более того, все, что произошло за десятилетие, весьма гнусно, и не
вызывает никакого здравого желания продолжать далее этот
субъективный анализ.
И все же я его продолжу, хотя бы для того, чтобы разобраться в
собственых ощущениях. Мне придется, да простит меня читатель, дать
самую краткую характеристику каждому году ельцинского десятилетия.
1991 г.
В общем, полная неопределенность. Бессмысленные толпы "левых"
(если кто помнит, так тогда называли демократов а ля Собчак) на
улицах. Бронетранспортеры, "совместное патрулирование", Вильнюс и
Рига, дурацкий бутафорский путч и совсем не дурацкий роспуск СССР,
прошедший как-то тихо, незаметно и под шумок.
Правда, 91-й можно назвать триумфом Галковского. Неожиданно
всюду и везде ("Новый мир", "Москва" и т.п.) появились отрывки из
"Бесконечного тупика", который на самом деле был чем-то совершенно
новым, великолепной самохарактеристикой русского интеллекта,
переосмыслением "исторического опыта". Однако "БТ" был написан в
конце 80-х и уже не может быть отнесен к литературе 90-х. Он оказал
огромное влияние на наш круг (а я пишу только и исключительно о
своем понимании пейзажа – не ищите тут объективности и "правды"!),
и все же он в большей степени фиксирует интеллектуальную ситуацию
70-80-х гг. Хотя, по-моему, после "БТ" заниматься сочинением
беллетристики бессмысленно. Никакие Пелевины и Сорокины ничего
нового уже не скажут. "Бесконечный тупик" представляет собой
роскошный памятник на могиле так называемоей русской литературы.
Она давно умерла, а то странное зомбированное существо, которое
бродит по картофельным полям Руси и собирает антибукеры, следует
как можно быстрее поймать и похоронить, забив ему осиновый кол в
сердце.
Вообще же интеллектуальном же смысле больше почти
совершенно нечего вспомнить. Хрень какая-то, в целом. Ну, разве что
статьи Дугина в "Континенте Россия" как светлое пятно. "Русская идея"
Парамонова на "Свободе" как разновидность вполне приемлемого
интеллектуального эрзаца. Неожиданно вылезшее "Слово к народу",
сочиненное группой испуганных граждан... Сейчас, когда я читаю это
"произведение", оно кажется мне совершенно нормальным и
содержащим вполне здравые мысли. Однако в момент своего появления
"Слово" вызвало в нашем кругу глухое неприятие. Потом я долго
пытался понять, почему. Даже в 1998 г. написал на эту тему целое
"исследование" (оно называлось "Русский пасьянс"), и мой вывод
сводился к тому, что власть не смогла использовать
революционаристский пафос гражданского общества. Верхи были
консервативны и ждали того же от "народа". Народ же к этому моменту
был чистым "люкримаксом" (А.Эткинд), конструкцией заблудшего
бюрократического сознания, великой пустотой – он впоследствиии так
и не сказал НИ СЛОВА ни по одному из вопросов. Вспоминается
известная подпись Ю.Олеши под карикатурой 1917 г. – "Россия гибнет?
Ну и черт с ней... Нету никакой России, ее буржуи выдумали". Такой и
была позиция народа-шишконосца.
Поскольку же буржуазное "гражданское общество" (в лице
кооператоров, подпольных цеховиков, первых легальных капиталистов
и иже с ними) никакой идеологии не имело, а "совбюрократия" вообще
утратила мозги, в сентябре-декабре 1991 г. происходил переход власти
к части наиболее прозападной бюрократии и к представителям СМИ.
Говоря терминами какого-нибудь 17 века, победили наглые помещики и
бессовестные проповедники.
Все остальные силы были в тот момент только чистыми
потенциями.
Итак, 1991 г. заканчивался распадом советской империи – потому
как союз "помещиков" и "проповедников" не мог не иметь
националистического характера – точнее, речь шла о прикрытии
маневра. Происходила западнизация под националистическими
лозунгами. Везде, кроме России – тут вообще побеждала какая-то
"белая логика", прямо по Джеку Лондону (если кто помнит его "John
Barleycorn").
Тем не менее, 1991-й, как и вся "перестройка", был каким-то
особым, спресованным, насыщенным временем, которое имело свой
яркий, неповторимый вкус. Казалось, что так будет и дальше. Мы
привыкли к однообразию качественного продукта и забыли, что
ассортимент вкусов времени иногда меняется, и очень круто.
1992 г.
Пришли новые "понятия". Тем не менее поначалу, несмотря на все
финансовые обломы и катастрофы (я, например, весь 1992 г. сидел,
можно сказать, на бобах, получая едва 25-30 баксов в месяц, и не мог
нигде найти нормально оплачиваемой работы) казалось, что в
интеллектуальном смысле побеждает мнение "мещанского общества"
городов – пошлое, тупое, но вполне привычное. "Бюргерство" как-то
ожило. Сейчас принято вспоминать гайдаризм недобрым словом, и
лично мне в самом деле нечего там хвалить, но я помню, как
стремительно "обогащалось" это самое "бюргерство". "Народ", "нация
страдальцев", "нищие" покупали автомобили, телевизоры,
видеомагнитофоны и в ус не дули. Пресловутая оппозиция никак не
могла понять, почему все ее массовые аттракционы, вроде "народного
съезда за восстановление СССР" в марте 1992 г., проходят так вяло и не
влекут никаких последствий. Дело было в том, что "бюргерство" в
целом удовлетворилось либерализацией цен. Оно реализовало свои
денежные запасы, обратило их в "недвижимость" и "продукты",
совершило первые обороты капитала. Сложилась "мелкобуржуазная
среда", которая достаточно динамично развивалась. Видимо, в какой-то
момент эта среда стала представлять реальную угрозу для барско-
проповеднической олигархии, и та стала искать пути разобраться с
"будущими врагами".
В предыдущем абзаце много кавычек – но это я специально. Приём
такой. Не примите за окончательного идиота...
Именно в таком вот слабовооруженном противостоянии
бюргерства и "псевдорежима" прошел 1992 г. Остюда все эти песенки
блатных королей, все их мелкие крестьянские радости (к примеру,
книги на вокзальных лотках - "Попка по имени Оля" или "Космическая
проститутка"). Власть тем временем пыталась выработать свой стиль,
но он у нее долго не получался. Стиль же бюргерства определился
сразу: пропадай моя телега.... Разухабистая песня, стакан дешевой
картофельной водки, бабы, гармонь и лосось. Реализация мечты
советских спекулянтов.
Немудрено, что никакого особо интеллектуального товара на
российском рынке того периода не было. Пожалуй, единственным
светлым моментом было появление "Элементов" и "Милого ангела", но
тогда это был настолько "элитарный продукт", что можно его
исключить из рассмотрения (с изданиями этими я впервые всерьез
столкнулся на московской книжной ярмарке осенью 1992 г.; их почему-
то продавали баркашовцы в черной форме).
Вообще, явным плюсом "реформ" можно назвать потрясающий
расцвет книгоиздательства в стране. Конечно, это было лишь побочным
следствием эволюции "общества деревенского спектакля", но -
полезным следствием. 1992 г. в смысле количества и качества книжной
продукции в сравнении с каким-нибудь 1990-м казался просто раем.
Правда, нам не всегда хватало денег даже на традиционный утренний
кофе с бутербродом, не то что на книги. Тем не менее была переиздана
масса ценной литературы, делались переводы (хотя в смысле
оперативности переводов наша страна весьма отстала; скажем,
принципиально важная "The Gnostic Religion" Ганса Йонаса вышла у
нас чуть не через шесть лет после появления на Западе, а в Польше ее
перевели практически сразу).
В целом о 1992 г., кроме абзаца из неприличных слов, и сказать-то
нечего. Даже толстые журналы ничего особо привлекательного не
опубликовали (единственное, что запомнилось – повесть "Желтые
короли" про американских таксистов, автора запамятовал, да книжки
Лимонова, впрочем, написанные задолго до "года реформ"). А.Янов в
книге "После Ельцина" назвал этот год "марсианским". Умри, лучше не
скажешь....
1993 г.
Вдруг слабо повеяло какими-то "интеллектуальными ветрами"
(вопрос только в том, кто их пустил). Для меня же 1993 г. начался с
публикации трех статей Галковского – "Разбитый компас указывает
путь", "Андерграунд" и "Стучкины дети". Дмитрий Евгеньевич
последовательно наехал на советских философов, советский
образованный класс и советских юристов. Все три слоя получили свою
порцию фазаньей дроби, по-моему, вполне заслуженно. Особенно
понравился "Андерграунд", конечно. Тогда мне это казалось
программным. Я сам некогда прошел через ситуацию "непонимания
окружающими", описанную Галковским, и мне все эти вопросы были
очень близки.
На периферии мышления важным моментом было появление
"Конспирологии" и "Гиперборейской теории" Дугина, но тогда эти
события не воспринимались, как значительные – казалось, что это все
так, просто от "безрыбья", хоть и интересно.
Развлекал прохановский "День", который пытался собрать вокруг
себя некую соляночную оппозицию – из коммунистов, монархистов,
левых демократов, "фашистов", социалистов и даже, кажется, сладкой
парочки Роя Медведева с Новодворской. Иными словами,
сумасшедший Проханов все-таки интуитивно чувствовал, что победило
нечто совершенно чуждое и "нереальное", чему надо противостоять
всем кагалом. Тогда (точнее, еще раньше, в 1992-м) появился лозунг
"долой оккупационный режим", но он, пожалуй, был слишком
"загнутым", поэтому общество сочло его коммунистическим враньем.
"Оккупация" – слишком сильное определение, вполне в стиле
шестидесятников, которые считали брежневизм "страшными годами
России", "зверской диктатурой", при этом путешествуя по Парижам и
попивая коньячок. Надо было говорить что-то вроде "долой режим
прозападной марионеточной олигархии", это больше походило на
правду и было бы понято. Но прохановцам хотелось чего-то эдакого, в
стиле "над седой равниной моря..." В результате они проиграли войну
за мозги недовольного населения, дискредитировав собственные
пропагандистские усилия. Впрочем, достаточно прочитать тогдашние
прогнозы "Дня" на 1992-93 гг., чтобы понять, насколько эмоции
превосходили у этих людей здравый рассудок.
Вообще же, в 1993 г. часто радовала "Независимая газета", которая
постоянно смещалась "как бы вправо", к идеям национального
бюргерства. И при этом сама жизнь "общества" была на редкость
противна. Вспомним хоть бы идиотский весенний референдум "да-да-
нет-да" (подобные референдумы в 40-е гг. проходили на территории
стран Восточной Европы в поддержку "советской оккупации" – мне эта
аналогия представлялась знаком позора). С другой стороны, постоянно
мешала жить парламентская фронда. Верховный Совет выпендривался,
как мог – и никаких рациональных моментов в его деятельности не
было. Все сказки про "великое восстановление" были чистой рекламой,
как впоследствии и оказалось.
Тем не менее, за парламентской фрондой стояли определенные
силы. Точнее сказать, неопределенные силы. В основном, часть
советской бюрократии, которая проиграла от реформ. И некоторый
процент "советского среднего класса", те самые инженеры из почтовых
ящиков, сделавшие "перестройку" и теперь кающиеся, ибо на рынке
презервативов и пирожков с мясом места им не нашлось.
Массовой реакции в поддержку фронды со стороны общества не
было – и не было именно потому, что фронда была выступлением
"бывших помещиков". Страшно далеких от "народа", прежде всего
потому, что они верили в существование самого этого "народа",
который поет и пляшет, строит плотины и рожает детей. Этаких
трудолюбивых бобров, объединенных православной этикой...
Идеологом помещичьей фронды, на мой взгляд, был
небезызвестный Ю.Мухин (ныне редактор комической "Дуэли", один из
авторов которой обещал врезать мне в ухо; я же, пользуясь случаем,
обещаю подбить ему оба глаза при встрече, и мы будем квиты),
написавший книжку "Путешествие из демократии в дерьмократию и
дорога обратно". Этот "интеллектуальный шедевр" я прочитал поздней
осенью 1992 г., и весь следующий год парламентские фрондеры
действовали точно по Мухину. Конец, правда, получился совсем не
мухинский, а, скажем так, ельцинский. И все потому, что Мухин
закладывал в свои расчеты пресловутый "народ", который "гибнет".
На самом деле главной ошибкой "патриотов" всегда было желание
выдавать небольшую часть так называемого "народа" за целое. Теперь я
знаю, что весьма здравые мысли на этот счет высказывались уже в 1993
г. Именно тогда Константин Крылов написал статью "Россияне и
русские" (которую, по его словам, приписывали Шафаревичу; и в самом
деле, методологическая модель Крылова столь же гениальна, сколь и
сугубо неоплатонический образ "Русофобии"). По его мнению,
существует два разных этноса, которые уничтожают друг друга. Точнее,
плохие россияне (городское вестернизованное мещанство) проводят
геноцид хороших русских (почвенно-провинциальной, еще даже
полукрестьянской среды). По правде говоря, я вначале был зачарован
таким подходом, при том, что статья мне попалась только в декабре
1999 г. Если бы она была опубликована в 1993 г., произвела бы дикий
фурор (и это лишний раз подтверждает мою мысль о 90-х гг., как
времени, когда у национальной философии рот был наглухо завязан –
ведь работу не опубликовали, видимо, лишь из-за того, что Крылов не
принадлежал к "эстаблишменту" патентованного КПСС-овского
патриотизма). С другой стороны, сейчас концепция Крылова мне
кажется, в общем, дезориентирующей, верной лишь отчасти, но об этом
я расскажу отдельно и ниже, в следующей (заключительной, порадуем
читателя) главе. Но, по крайней мере, Крылов показал, что проблема
апелляций к "народу" весьма сложна – вначале следует еще
разобраться, существует ли этот самый единый "народ".
Так вот, фронда верила в "народ" и его "поддержку". На это и
рассчитывала в своем противостоянии с обладателем "твердого
рейтинга". Сам "президент", видимо, лучше знал, что к чему. 1993 г.
закончился танками и обгоревшим парламентским унитазом, на
который теперь опустился свинцовый зад правительства. Все это наглое
мошенничество в стиле покушения на Лёника Брежнева теперь
считается геройством! Но видели ли мы хоть одного раненного
депутата ВС? Или хотя бы пострадавшего от омоновской дубинки
"народного избранника"?
Честные и смелые люди, погибшие у БД (и не имевшие
парламентских "корочек"), - суть жертвы эстетствующей фронды,
профессиональных провокаторов, и "герои-депутаты" за это еще
ответят. Ответят своей поганой кроличьей шкуркой, которую мы
впоследствии натянем на детские барабаны.
Общество плюнуло на московские боярские разборки – скорей, его
больше устраивала ситуация разгона парламента. В мире русской
рациональности "народное представительство" не находит своего места.
Этот сюжет – не для России, и наша "почва" парламентаризм отторгает.
Связав себя с парламентаризмом, "патриотическая фронда" потеряла
всякий авторитет в среде национал-бюргерства, которое видело в
"депутатах" просто наиболее тупую и наглую группу бывшей
номенклатуры.
В результате бюргерство, как западоидное, так и "наше", приняло
правила игры режима и стало, согласно им, трансформироваться в
псевдосредний псевдокласс, частный атрибут телереальности. Довольно
дебильными и примитивными художественными средствами, но вполне
объективно и правильно этот процесс впоследствии был отображен в
"Поколении П" В.Пелевина.
Таким и был итог 1993 г. Фронда, как и та, в 17 веке, была
раздавлена, а "обществу" показали, что новый режим пришел всерьез и
надолго. Явился олигархический абсолютизм во всей своей красе, со
всенародно избранным Президентом-Солнцем. Тогда, в октябре, я
написал статью под названием "Новый большевизм", смысл которой
сводился к одной нехитрой идее – надежды на "реставрацию"
эфемерны, следует принять эту реальность и попробовать ее переделать
для себя, изменять постепенно, но неукоснительно; никакого
"страдающего народа" нет, он в целом поддержал новую власть и, по
крайней мере, не имеет с ней принципиальных разногласий. Я писал,
что "красно-коричневые реакционеры" делают ту же ошибку
послереволюционной эмиграции: мол, пройдет три года, большевики
падут, царь приедет на коне. Большевики продержались 74 года, а царь
так и не приехал. Новый режим простоит не менее двух-трех
поколений, и это надо учитывать в дальнейших расчетах.
Итак, отличие 1991-93 гг. от всех прочих лет было в том, что до 4
октября происходящее вокруг казалось каким-то бредом,
временностью, алкогольным делирием, случайным сбоем управляющей
программы, и все (по крайней мере, большинство) ждали, что это очень
скоро кончится – вот завтра вернутся гебешники и комса, наведут
порядок... Пресненские орудийные залпы показали нам, что
перманентная историческая белая горячка, неизлечимая политшиза и
есть тот самый иной пейзаж, неожиданно возникший из игры
перестроечных дураков и клоунов, после затяжной "олигофрении
средней степени", характерной для СССР. Что "новая жизнь" пришла
надолго, и с ней следует научиться жить. Я думаю, большая часть даже
самых тупых представителей "советского среднего класса" поняла, что
ничто уже не вернется, и впереди полная безнадежность, сколько бы
они ни торчали перед парламентскими руинами. По счастью, "полной
безнадежности" не случилось (таков уж русский сюжет), но об этом
потом.
1994-95 гг.
Тем не менее, итог октября 1993 г. в интеллектуальном смысле был
ужасен. Пришли мрачная пустота и унылое глухое молчание, стало
тоскливо до жути. Если раньше "хомо постсоветикус" жил надеждой,
что "вот приедет барин" (и восстановятся все старые парадигмы,
включая "борьбу с режимом"), то теперь стало ясно – чуда не будет.
Будет бесконечный путь в пустынных дюнах и в неизвестном
направлении.
От безысходности нам оставалось лишь принять навязанные
правила игры. К "счастью", усилиями агитпроповской олигархии в
стране к 1994 г. все же сложился относительно нормальный рынок
труда, где бОльшую роль играли способности, а не близость к какой-
нибудь "тусовке". По крайней мере, я именно в том году нашел
приемлемую для себя и неплохо, по тогдашним меркам "среднего
класса", оплачиваемую работу журналиста, литературного редактора и
переводчика с нескольких языков. При этом моя долларовая зарплата
постоянно росла и к моменту неожиданной "эмиграциии" выросла аж в
пять раз. И все представители моего круга устроились тогда в целом
неплохо. Хотя мы прекрасно понимали, что работаем на низших
лакейских должностях в империи агитпропа. Но ничего другого вокруг
не было...
Кроме того, начался великий парад транснационального капитала.
Шествие золотых зверей. Открывались представительства иностранных
фирм, магазины, склады, банки.... Естественно, речь идет о столице и
паре-тройке крупных городов. Что происходит в провинции, до сей
поры остается для меня неразрешимой загадкой (я, видимо, круглый
дурак, ибо искренне не понимаю, как люди, получающие жалкие 700
рублей, и то нерегулярно, умудряются покупать машины, дорогущую
видеоаудиотехнику и даже дома – а таких случаев я в провинции
наблюдал вагон и маленькую тележку).
Вот это все и занимало мозги постсоветского образованного
класса. Началось строительство хитрых декораций, которые смогли бы
заставить замолчать голос сознания – а оно знай себе долбило, что, мол,
"всё не так, ребята!" – и, как алкоголь, заглушить все попытки думать о
чем-то другом, кроме элементарного экономического выживания.
Сам "режим" начал изображать "огосударствление" и даже устроил
войну в Чечне, получив в ответ невообразимую вонь всех скунсов
недобитой шестидесятнической интеллигенции.
В культурном смысле оба года прошли в потрясающей глухоте. Я
не могу вспомнить ничего существенного, кроме того, что
окончательно восторжествовала тусовка агитпропа. Принадлежность к
клану автоматически делала тебя культурным творцом, даже если ты
творил только бесформенные кучки фекалий в подъездах
правительственных учреждений.
Помер Юрий Коваль, после 1953 г. - единственный писатель в
полном смысле этого слова, которому из-за общего кретинизма СССР и
последующего парада демонкратических шизофреников пришлось
писать про речки, луга, пашни, журавлей, щенков, московскую
интеллигенцию, граммофоны и вась куролесовых, воспевать какие-то
невообразимые черные дыры советского бытия. Между тем, это была
потерянная частица того самого "здорового национального ответа", о
которой я когда-то писал. Итак, старая литературная языковая система
рухнула.
Что касается политики, то ярким моментом было появление
лимоновской НБП в 1994 г. и газеты "Лимонка". Правда, с самого
начала мне не нравилась выраженная приблатненность нацболов, да и
сама идея конструирования национал-большевизма не то по образцам
"крайне левых" немцев 20-х гг. вроде Никиша, не то по книжке
Агурского не казалась особо здравой. И все-таки, повторяю, это было
единственным ярким моментом. Все остальные партии и движения РФ
были просто сборищем старых пердунов и наглых комсомольских
брехунов. НБП предлагала нечто более разумное, вплоть до штурмовых
отрядов и "прямого действия".
Со своей лапотной колокольни я оцениваю последующую
эволюцию так. Нет совершенно никаких сомнений в том, что НБП,
"Арктогея" и прочие, в том числе либеральные демократические
учреждения в России суть проявления каких-то мощных политических
волн на Западе, их десятого порядка отражения и тени. У нас все
пришло из-за рубежа, даже концепция "консервативной революции"
переносится из Германии 20-х, где она была не "теорией", а
интеллектуальным и литературным течением, настроением
интеллигенции. Таким образом, поворот того же пришедшего в НБП
Дугина (1994-95 гг.) от "новых правых" к "новым левым" связан с
общим мировым вектором. В статье "Процесс" (Элементы №9) он сам,
несколько сумбурно, охарактеризовал нынешнее состояние дел: на
Западе "новых левых" с их хаосом, извращениями, копрофагией и
пещерным постмодерновым коммунизмом вполне терпят, а они,
вдобавок, являются властителями дум интеллигенции. "Новых правых"
же, с их совершенно антилиберальной и архиконсервативной риторикой
немедленно заклевывают и превращают в маргинальных
"протофашистов". Чтобы избежать обвинений в фашизме, надо стать
"новым левым". В сущности же, и здесь повторяется та самая
"послеоктябрьская парадигма" – надо принять правила игры Системы,
пристроиться к ней и оказывать влияние, то есть перед нами чистой
воды тактический ход. Только так я могу расценить дугинское
превращение в "тамплиера пролетариата", которое в тот момент (1995
г.) для нас было совершенно неожиданным... Тем более, что реальный,
не мистический, пролетариат, на сегодняшний день в основном
представляет собой свору вечно пьяных кретинов, которые мечтают
только об одном – спереть что-нибудь и толкнуть втридорога на рынке.
Просто, видимо, быть "левым" в нынешнем либеральном мире более
модно и экономически выгодно.
Между тем, НБП и "Арктогея" оказались опять же единственным
конгломератом, который вел хоть какую-то работу с "населением":
вспомним их чтения-клубы еще времен Смоленской набережной,
скажем, запомнившуюся лекцию "Политический солдат". Это
определило интеллектуальное лицо эпохи, хотя во многом лишь
потому, что ничего другого рядом вообще не было. В конечном счете, в
борьбе за интеллектуальный стиль десятилетия выиграл тот, кто все это
время не опускал руки и действовал рационально.
Самое важное то, что "арктогеевцы" умудрялись использовать для
пропаганды своих взглядов даже совершенно бредовые явления, вроде
"Империи" Фоменко-Носовского. По крайней мере, я сейчас способен
терпеть эти построения только в интерпретациях М.Вербицкого, где им
придан даже некий налет здорового мистицизма. Реальную же
"Империю" читать совершенно невозможно, моя рука редактора так и
норовит сделать ей обрезание, четвертовать её и остатки выкинуть на
помойку. Дугин умудрялся публиковать статьи в "НГ" – про
Раскольникова и даже рецензию на маркзахаровскую "Чайку". В этом
был МЕТОД.
Но общий стиль эпохи? Он был... Единственным термином,
который удачно характеризовал период после октября 1993 г., был
"необрежневизм". Ельцин – это Брежнев сегодня, говорили мы еще в
1992 г. Вскоре эта парадигма оправдалась. Почти по всем параметрам
ельцинизм оказался дебилизированным и сведенным к минимуму,
урезанным до пресловутого МРОТа, брежневизмом. Все то же – только
на сей раз совсем уж на уровне бедности. Много водки, много хот-догов
и еще больше глухой, непроницаемой тишины. Моя бывшая студентка
в 1995 г. написала стихи:
Эта жизнь не дает ничего,
Ничего, кроме страха и ужаса...
И в этом было намного меньше привычного фрейдизма, нежели
истинного, гнусного снаружи и леденящего изнутри привкуса
ельцинской России. Где на высших вершинах верхов царили "нечто" и
"ерунда", где в Волге купали какого-то Костикова с еретической
бородкой и где случались "черные вторники". Таковы и были тогда
русские сенсации: "тильки тать по проселку просвищет, / И ни х..., ни
х..., ни х...", как писал впоследствии Юдик Шерман. И это лучшая
характеристика периода с 1994 по 1998 гг.
1996-98 гг.
В 1996 г. я по работе получил персональный выход в интернет и
вроде бы почувствовал некоторое облегчение – среда "рунета" была
повеселее ельцинской псевдореальности, где мои коллеги сочиняли
слоганы, писали статьи и ходили на презентации, вечно ожидая пинка
со стороны "капитала" и "начальства". Хотя тогда она, среда, была в
основном наполнена тупой бытовухой, сайтами вроде "Интердамы" или
нонче уже вроде бы покойной "Голой жопы". Литература, которая лезла
в "рунет", была скучна и претенциозна, но даже она оказывалась лучше
"бумажной". Это обнадеживало. Для меня "сеть" служила источником
оперативной информации, особенно радовало наличие огромного
количества западных источников по самой разной тематике.
"Жизнь" же становилась все скучнее и мрачнее. Благодарные
граждане Рэфэ выбрали Ельцина еще на один срок – как и следовало
ожидать. На инаугурации "народу" показали ужасающего монстра, с
которого, прямо по Проханову, облезала сгнившая слизистая оболочка.
Стало ясно, что "это" пришло, видимо, навсегда...
Затем со мной случились события, из-за которых я выпал из
актуальной рооссийской жизни. Летом 1996-го попал в автокатастрофу,
месяц провалялся в больнице, резко поменял работу, а осенью того же
года плюнул на все и уехал в Варшаву заниматься всяким "бизьнисом".
В РФ с тех пор бывал редкими наездами. Поэтому, возможно, теперь я
буду уж совсем необъективен. Впрочем, большое видится на
рассстоянии, и чем оно, это самое большое, дальше – тем виднее.
И тем не менее, весь 1996-97 гг. я ничего не видел в России,
заслуживающего внимания, даже сквозь телескопы интернета. Так,
сплошной музей маразма (да и тот-то в сети сделал мой бывший
студент Алик Рубин). Газеты были скучны. И вообще, я всерьез читал
тогда только журнал "Медведь", что тоже не добавляло
интеллектуального здоровья. На фоне русской "интеллектуальной
жизни" провинциальное варшавское копошение клопов казалось
бешеным цветным карнавалом. Я сидел в конторе и думал: а у нас все
накрылось, и навсегда.
В мае 1998 г. в "Завтра", в разделе "Вторжение" (да, а я забыл
сказать, что НБП все же раскололась на "интеллектуалов" и
"пролетариев", причем "первые" создали "Вторжение"), появилась
статья о том, что молодежь восприняла геополитику, сакральную
географию, конспирологию, хилиазм и т.п. Конечно, это слишком
оптимистично, но в целом интеллектуально систематизирующей и
"воспитательной" литературой 90-х гг. оказались только издания
"Арктогеи" и близких к ней кругов. Видимо, так и войдут 90-е в
интеллектуальную историю России.
В 1998-м вышел эткиндовский "Хлыст", немало повлиявший, по
крайней мере, на мое мировосприятие; но, если говорить объективно, то
придется признать, что Александр Эткинд вообще стоит как-то вне
времени. Он издает книжку за книжкой, как будто ничего не
произошло – ни 91-го, ни 93-го не было, не было смены пейзажа.
Может быть, это и есть самая правильная позиция. Кто знает...
Поздней весной 1998 г. я с семьей приехал в Москву месяца на
полтора. Столица произвела тягостное впечатление. Над этими
слоняющимися толпами с их мрачными физиономиями зла и
повседневности висел призрак какого-то неотвратимого краха.
Декорации покосились и начали заваливаться, как пизанская башня.
Петя Брайль, когда мы с ним сидели в кафе у метро "Спортивная" и
пили гнусную чеченскую водку, спросил – как мне Москва, что я думаю
по этому поводу. Я ответил фразой из Козьмы Пруткова: что-то
готовится, кто-то идет...
И я оказался прав. Правда, я так и не понял, что такое дефолт, в
чем его ужас, и не видел как все это происходило. Но следующий
приезд в Россию показал: это было хорошо, черт побери. От правящего
агитпропа с грохотом отвалились целые куски, на которых и стояло
царствующее "нечто". Оно, "нечто", стало медленно сползать в болото,
погружаться в исконно русскую среду. Россия в некие времена
переварила "коммунизм" и теперь почти целиком заглотила
"леволиберальное счастье". Непонятным успехом среди "простых
рабочих" пользовался премьер Примаков. Не знаю, в чем его величие,
но, видимо, он стал каким-то символом спасения ПСПК, лишившегося
своих привычных западоидных цацек, забавок и играшек в виде
"прогрессивных систем менеджмента", "пиар-маркетинга" и т.п. Эти
люди вдруг со всего размаха рухнули в реальность и увидели, как
рушатся туда же их балаганные шатры. Я думаю, они пережили
экзистенциальный шок, как я в 1992-ом. Огромная масса прислужников
агитпропа и интернационал-буржуазии оказалась без "службы" и
провалилась в национал-бюргерское подполье. Там она осмотрелась и
испустила по этому поводу злой "культурный импульс".
И вдруг – я почти сразу это заметил – жить стало лучше, жить
стало веселее. Русский интернет стал интересен. Оказалось, что
интеллектуальная жизнь и творческая среда ушли в сеть. И даже
бумажная пресса как-то потеплела, стала улыбчивой и простой, без
налета либерального высокомерия.
Сразу отвалились почти все пиявки необрежневизма. Появилась
какая-никакая литература и даже "шедевры". Появилась масса "е-газет",
"серверы политических новостей" и т.п. Все это, конечно, весьма
напоминало известную картину "Всюду жизнь", но уже было кое-чем...
1999 г.
Короче говоря, в воздухе появились некоторые свежие струи. Хотя
мне поначалу казалось, что это просто мое персональное ощущение.
"Рунет" явно веселел. В январе 1999 г. явился журнал ":ЛЕНИН:",
который поначалу показался мне просто подростковым панк-приколом,
но уже со второго-третьего номера стало ясно, что это интересное
явление, претендующее на незанятое в российской бумажной
реальности место "журнала левых интеллектуалов, склонных к
здоровой иронии" (типа какого-нибудь "Social Text"). На бумаге же к
началу 1999 г. издавались газеты и "магазины" разной степени
либеральной отвратной розовости, а также скучнейшая желчная якобы
"патриотическая" пресса, в которой писали всяческую дикую чушь о
всяческой дикой чуши.
Для меня архетипом "правильной" газеты была и остается
варшавская крайне-крайне левая "Nie" ("Нет"; интернет-вариант сильно
проигрывает бумажному), которая органично сочетает в себе, так
скажем, чтобы было понятно русскому продвинутому читателю, черты
(в порядке уменьшения роли) "Священного Ахредуптуса",
"Московского комсомольца", "Лимонки" и "АиФ". Вот, если все это в
правильной пропорции смешать, то получится "Не". То есть
оперативность, фактичность, понятный народу полуматерный язык,
простой пролетарский юмор с пропагандистскими разъяснениями и,
однако, при этом некий налет интеллектуальной иронии как
относительно реальности, так и относительно всего своего
безнадежного дела. Делает газету еврей-коммунист Ежи Урбан,
бывший пресс-секретарь генерала Ярузельского, интереснейший и
умнейший человек, с которого отчасти списан образ Воронель-
Дацевича.
На сегодняшний день ":ЛЕНИН:" ближе всего к этому архетипу,
хотя, конечно, чего-то ему не хватает. Скорее всего, просто выхода в
"бумажном виде" – тогда кровь издания потекла бы быстрее, и он
стремительно достиг бы нужных высот. Я сам столкнулся с
"реальностью", делая "РУ". Поначалу предполагалось учинить некий
глумливый еженедельник (правда, в отличие от Польши, скорее
архиправоконсервативного направления – у нас это более актуально),
но участвовавшая публика сразу сорвалась в мрачный диссидентский
трагизм, поэтому сейчас "РУ" стал таким, как есть – то есть некоей
разновидностью самиздатского журнала конца 70-х, где все
перемешано и свалено в кучу. Ну и хрен с ним, пусть будет так. Конец
стиля, понимаете ли.
Кроме того, в интернете образовалась масса интересных мест, по
которым я брожу с большим удовольствием. Ибо такая Россия, которая
сейчас имеется в сети, меня устраивает намного больше светлого
королевства Их Величества Владимира II Мочило (который, кстати,
тоже пришел к власти на волне очередной смены философского
пейзажа). Но, подозреваю, по старым русским сюжетам, "иная
реальность" вновь победит картины "унылых огней печальных
деревень". И будет, наверное, совсем хорошо.
Дошло до того, что недавно какие-то провинциалы выпустили
сборник "Новые вехи. 1909-1999". Итак, мой диагноз прост –
"серебряный век" ("бронзовый"?) повторяется, на сей раз в виде фарса.
И это правильно, товарищи, это нас обнадеживает.
В общем, хор нестройных голосов "земли русской" раздался в 1999
г., и я до сих пор слушаю эту радостную какофонию. Да, сейчас надо
жить в России.
***
Короче говоря, я оцениваю текущий момент как потенциальную
возможность возвращения так называемого "культурного подъема".
Декораций и наркомании а ля дорогой Леонид Ильич не получилось,
национальное мышление столкнулось с реальностью и встало на ноги в
очередной раз. Общество, битое кризисами и невыплатами, обманом,
пушками Пресни, дешевой дагестанской сивухой и проповедями
либеральных коверных - просыпается. Что из этого выйдет?
"Бронзовый век литературы" и "фундаментальная революция"?
Очередной пшик? "Контрперестройка"? Конец всему?
Честно скажу – не знаю. Но я знаю, что "из глубин" поднялась
определенная идеология, и я не могу поставить точку, не описав
некоторых, на мой взгляд, наиболее интересных персон, молодых
штурманов будущей "бури", не нарисовав карту русского моря. Об этом
речь пойдет в следующей главе, таки все ж последней, честное слово...
(окончание следует)