Элиезер Воронель-Дацевич
Русский пейзаж. 90-е годы.
Конечно, речь тут пойдет исключительно об интеллектуальном
пейзаже. О чем же еще? Когда я пишу эти строки, в моей голове
вертятся какие-то невнятные образы, вроде "гласа волиющего в
пустыне", и вообще "пустыня", как главный образ русской мысли в
последнее десятилетие. И даже хуже - "размороженная"
("отмороженная"?) Россия 90-х кажется мне развороченной пустыней
Сахарой, где только что прошел ледниковый период.
Но этот вечный Некрополь постепенно оживает. Всюду жизнь...
Она бьется еле-еле заметными струйками под вечными слоями
промороженного насквозь, медленно сыреющего под лучами
бесцветного солнца, грязного от остатков льда песка. Прислушайтесь -
безмолвие расцветает незаметными звуками. То тут, то там, пробежит
юркая ящерица, пискнет потревоженный суслик, глухо прокричит на
древнем заброшенном кладбище вонючий удод. И вдали, за горизонтом
миражей зыбучие пески поют свою бесконечную жуткую песню...
Русский пейзаж... Русская пустыня... Вечный Некрополь...
Конец века.
Конец мира.
1. Без языка.
...И страшен их однообразный,
Не прерывающийся труд.
З.Гиппиус
Сразу определимся с тем, о чем будем говорить. Я рассматриваю
национальную философию и интеллектуальный пейзаж как то, что, в
конечном счете, определяет жизнь так называемого "образованного
общества". Пресловутого российского "интеллектуалитета", то есть.
Нас с вами, господа и товарищи.
Чтобы жить, нужно исповедовать определенную идеологию. Пусть
самую примитивную и пошлую, вроде набивания мамона ворованными
сардельками. В рамках этой идеологии человек ставит и достигает цели.
Философия, в ее упрощенном, мифологизированном виде, есть та самая
лупа, если хотите, очки, монокль, через которые человек смотрит на
мир. Интеллектуалы создают философии, затем превращают их в
мифологические структуры, этакие таблетки в оболочке. Общество
воспринимает эти структуры и поддерживает существование на
должном уровне. Так и бьется живое сердце народов, и не надо мне
доказывать иное....
Если этой призмы нет, человека затопляет хаотический поток
жизни - и все, конец, он превращается в труп. Миф есть жизнь. Жизнь
есть миф. Пусть самый элементарный. Наполнить кишки - это ведь
тоже своего рода ритуал.
Философия и мифы - удел российской интеллектуальной богемы,
которой мы, в общем-то, и являемся (и я, и те, кто это сейчас читает, за
отдельными исключениями, возможно). Наша философия создается в
кафе и на презентациях, в дальних походах и на пикниках, в поезде и в
самолете, на диванах в гостиничных коридорах; как когда-то ее варили
на грязной диссидентской кухне с тараканами.
Но создается ли новая "призма"? Где она? Каков наш "магический
кристалл"? Что 90-е гг. могут предъявить новому десятилетию и новому
веку?
Похоже, что почти ничего. О том же, что есть, речь пойдет сильно
ниже.
А мы пока поговорим о другом...
Было время - и мы пели другие песни. Но оказалось – прямо по
Пригову: "Нам всем грозит свобода, свобода без конца ..... И я ее
страшуся, как честный человек".
90-е гг. начинались бодро, под крики ликующей, пышущей
жаркими эмоциями толпы советских недорезанных идиотов. Свобода!
Легкость! Все пути открыты! Все фильмы сняты с полок, все
запрещенные книги напечатаны! Вот он, расцвет воли, того, о чем
мечтали десятки поколений. Волк спит с ягненком (какое, однако,
специфическое извращение), мужик с базара тащит Белинского (еще не
хуже)... Еще немного, и общество превратится в рай. А потом у
обывателей вырастут крылья, они замашут ими быстро-быстро, часто-
часто, и тогда вся наша немыслимая Россия, как стая белых гусей,
снимется с мест, и улетит к едрене-фене на какой-нибудь Марс, где
каналы и гуманоиды.
Ничего этого не произошло. Правда, мы действительно замахали
крыльями, но тут же сверзились в такой "ухряб", что многие из нас еще
до сих пор отходят от последствий сего великого полета.
Что же произошло? Почему мы можем смело вычеркнуть из своих
интеллектуальных биографий 7-8 лет (а некоторые счастливчики только
5-6, но и это немало)?
Ответ прост. У нас не было языка для восприятия ТАКОЙ
реальности.
Не было "призмы". Мы некоторое время пробовали летать без
очков.
А что было?
Все 70-е и 80-е гг. в России были временем бессмысленных споров
интеллигентов. В основном, пляски велись вокруг брежневской версии
"марксизма". Подспудно интеллигент мечтал вообще избавиться от
"марксистской" парадигмы (в общем-то, от версии брежневского
политаппарата; я считаю, что нормальный марксизм как "призма" и
сегодня вполне приемлем). Она его более не увлекала. В сущности же,
власть и население "правели", а интеллигент "левел". Ему хотелось
чего-то этакого, жареного. Свободы. Оргий. Чашки кофе с бутербродом
по утрам. Вольного общения - когда знаешь, что завтра с бодуна не
настучат, а телефон не слушают (впрочем, я думаю, что телефоны
вообще не прослушивали, и именно в этом причина перестройки; или
слушали, да не те; ошибочка какая-то вышла, господа кагебешники –
или так задумано было?).
Общее настроение того периода - внутренняя эмиграция.
Замкнутость. Алкоголь в лошадиных дозах. Времена глухого молчания,
но при колоссальной внутренней работе, что само по себе не так уж
плохо. То есть что-то такое все же варилось в мутном советском котле.
На этом фоне редкие двух-трехдневные вылазки "советских
властителей дум" на Запад приводили к неадекватному восприятию
реальности. На истинный Запад накладывался русский
литературоцентризм. В Америке искали образы чуть ли не Марка Твена
или Уильяма Фолкнера, в то время, как реальностью, в лучшем случае,
был какой-нибудь Артур Хейли. А то, что ищут, обычно находится в
собственной, уделанной отходами брежневского интеллектуального
мира, башке.
Миф о прекрасной и свободной западной жизни олределял
поведение большинства мещан. Казалось - стоит сделать "по-
американски", и все пойдет на лад.
В России же эта среда избрала бегство от реальности, а потом - и
революцию против реальности, осуществленную в виде событий 1985-
91 гг.
Таким образом, всеобщая "призма" массового позднесоветского
восприятия оказалась очень опасной. Разрушительной.
Национальной же философии в те годы в России не было в помине.
Той философии, которая могла бы быть понятна простому человеку.
Которая поддерживала бы жизнь, а не желание забыться и заснуть, или
бросить бомбу себе под ноги.
Иными словами, так называемое гражданское общество советского
периода было настолько неразвито, что до своего языка еще не доросло.
Был жуткий язык западнической интеллигенции, который
неожиданно навязали всему "прогрессивному движению в поддержку
перестройки" - заклинания, смысл которых никому не был особенно
понятен.
Был кондовый язык схоластов от марксобрежневизма, от которого
начиналась прямо-таки сартровская тошнота.
Были какие-то жалкие попытки что-то свое изобрести, но в
конечном счете все тут сводилось к БЖСР - "бей жидов, спасай
Россию".
Были эмигрантские консервы с яичным порошком, в
проржавевших банках образца 1914 г. - от которых могло случиться
только расстройство желудка.
Ну, и, наконец, были светлые пятна на этом фоне - о них прежде
всего и пойдет речь.
Правда, светлые пятна были загнаны на самую дальнюю
периферию перестроечного пейзажа. И назвать тут к 1990 г. можно
всего несколько имен. Реально - два-три-четыре. А то и вовсе одно.
Эти люди могли бы стать "интеллектуальными гуру"
проснувшегося гражданского общества - если бы оно до их уровня
доросло.
Но общество оказалось инфантильным и загнало потенциальных
героев в гетто, где некоторые из них живут по сей день.
Другие сломались и превратились в подпевал "новой системы".
Пришли и новые люди. Это радует.
Иными словами, 90-е гг. - период, когда изготовители
философских призм жили почти в полном отрыве от потребителя своего
товара. Общество же, битое всеми реформами, дефолтами и свежими
ветрами надежд, все еще идет по трудной дороге интеллектуальной
эволюции. Умнеет - но медленно. И живет без языка.
Недавно я читал статью в "Совраске" о причинах депопуляции в
России, где автор высказывал мысль о том, что проблема состоит
просто в неприятии нацией навязанной сверху идеологии. Я бы
уточнил, что дело как раз в полном "приятии" - ведь либерализм есть
идология смерти, вроде запойного пьянства или тяжелой наркомании.
"Делай, что хошь" - и, ясный перец, "хошь" понимается только как
"жить в свое удовольствие". То есть, хе-хе, не размножаться, не строить
и не копать канав от забора до обеда. Купил, продал, на два процента от
прибыли вколол дозу. Вот и весь "пейзаж". Гуляй, душа... И так без
конца. Таково lassez-faire (черт его помнит, как оно там пишется, я по
хрянцузски плохо знаю, а словарь надо искать) с русским акцентом.
Иными словами, я хочу сказать вот что: 70-80-е гг. создали два
социальных мифа. Первый - "о райском Западе"; второй - "об
ежедневной эстетике борьбы с режимом". Иногда обе идеи
совмещались, тогда получались Александр Галич или Виктор Ерофеев.
"Бороться с режимом, чтобы на халяву пить Johny Walker" (Галич). И
наоборот (Ерофеев).
В перестройку оба мифа слились и в сознании одуревших горожан-
бюргеров, и они ловко разнесли к черту политический пейзаж позднего
совка. Бороться с режимом, чтобы жить, как на Западе.
Где-то на окраинах общественной жизни текла и разумная, так
сказать, от "здоровой почвы", скептическая струя (к коей принадлежал в
душе и автор этих строк): а вдруг как из этого "великого переворота" ни
хрена не выйдет? Вдруг разнесем все к чертям, а рая не наступит?
Может, лучше постепенно изменять существующую систему, придавая
ей "местные", здоровые черты? Да и русская история учит, что
окружающая среда только и ждет, как бы мы дали слабину - тогда
карфагенские слоны нас затопчут. Так что лучше действовать
постепенно, разумно, поддерживая режим (несть власти, аще не от Бога,
в конце концов), но при этом меняя его потихоньку. Здоровый
изоляционизм, натиск на Запад и т.д. и т.п. подразумевались сами
собой. Одновременно - технологический прорыв, национальные
интересы на первом плане, модернизации хозяйства и мощный
фундаментальный режим.
К этой струе, к сожалению, примешивалось "говно" - та самая
лапотная русская реакция, когда вшей в бороде лечат отсечением
головы. Все эти течения вроде разного рода "БЖСР" (бей жидов, спасай
Россию), "монархизмов", "русских рабочих коммунизмов", прочих
ряженых из ателье "КГБ" и от великого кутюрье интеллекта,
утонченнейшего мыслителя генерала Филиппа Бобкова в конце концов
дискредитировали национальный ответ на "вызовы" истории.
Отчасти победило западоидное "бюргерство", которому
национальный язык и разные там "дискурсы" вовсе и не были нужны.
Таковы были основные интеллектуальные течения в СССР.
Проводником мифов "райского Запада" была перестроечная
демпресса. Наиболее показательный автор такого плана - конечно,
Василий Аксенов, сделавший это нехитрое занятие своей эстетической
программой; официальным философом этого направления я могу
назвать Бориса Парамонова. Это, конечно, была философия "бюргеров".
Но глубокая философия.
Идеи "борьбы с режимом", как смысла жизни, проистекали из
интеллигентской "народной толщи" и имели за собой 200 лет традиции
противостояния государству. Тут трудно назвать какого-либо
определенного идеолога (разве что Новодворскую, как типичного
представителя). Это, скорее, был утробный ответ советской
интеллигенции, чисто эмоциональный и не имеющий своего ярко
выраженного "дискурса". Нечленораздельное болботание подобного
рода слышалось и в "свободном" эфире.
Первым серьезным представителем "здоровой почвы" я назвал бы
Солженицына. Конечно, тут не обойтись без критики в его адрес. Ибо
при всем здоровом подходе ко многим вещам А.И. был насквозь
архаичен, полностью стоял в 19 веке (всеми конечностями и
выпуклостями) и даже держался обеими руками за какое-то столетней
давности, ржавое святогорово кольцо, желая с его помощью
перевернуть Россию. Поэтому так смехотворен он был в 1994 г.,
возвращаясь в Москву, словно красно солнышко - с востока. Потому-то
его выступления по телевизору были наполнены благополезными
благоглупостями. "Слишком далеки они от народа" были, и это его
погубило. Эмиграция есть смерть русского интеллекта.
Помимо того, в России в этом потоке был (и остается пока) только
один мыслитель действительно национального уровня, способный
правильно построить пресловутый "дискурс". Это, конечно, Александр
Дугин. Я довольно скептически оцениваю его идейную эволюцию
последних 5-6 лет, но... Но! Но... Можно сколько угодно критиковать
этого человека, ругать, пинать его идеи сапогами, обзывая их
компиляциями (он сам собирает такие высказывания в разделе
"Рессантиман" сайта "Арктогеи") - одно остается истиной: мыслителя
подобного уровня и таланта в стране пока нет. И, может быть, не скоро
будет. Да, если честно, его путь кажется мне слишком кривым и
запутанным. Но это путь трагической и мощной фигуры. Это вам не
неопределенное мамардашвили какое-нибудь. Он, Дугин, останется в
исторических энциклопедиях, а про мамардашвиль будут знать только
узкие специалисты. Но на его роли мы остановимся отдельно и ниже.
90-е гг. начинались, кроме того, публикацией "Бесконечного
тупика" Дмитрия Галковского. А также его статьями в "НГ" -
"Андеграунд", "Разбитый компас указывает путь". Тогда это тоже было
свежим ветром. Казалось, Галковский будет влиятельным новым
философом России. Впоследствии, однако, он превратился в нечто
совершенно невообразимое для России - в "западника-антисемита".
Такое вполне возможно разве что в Польше, в этом смысле нынешний
Д.Е.Галковский есть совершенно варшавский мыслитель из богемной
кофейни "Орбис", даже сюжеты его "святочных рассказов" так и
просятся в какую-нибудь "Нашу Польску", только в них надо
переделать антураж – "красных" поменять на "сталинских жидов",
русских – на "честных польских обывателей". Посему чужеродность
Дмитрия Евгеньевича сейчас бросается в глаза. Мне он напоминает
участника польского восстания, сосланного в Сибирь - с его
претенциозным панским аристократизмом и неопределенной позицией
по большинству сугубо русских вопросов, когда нечего сказать, кроме
"бендемы вальчичь се за вольносць вашу и нашу" (будем бороться за
вашу и нашу свободу). Его родина где-то далеко (я подозреваю, что
такой духовной родиной для Галковского является навеки покойная
Россия до 1917 г.; а мы тут противники некрофилии) и стонет под игом
чужеземцев (понятно, всеми любимых "жыдов" и "масонов").
Ну, и, наконец, истинное "говно" - разного рода деревенская
литература, от которой настоящих, живых крестьян всегда тошнило, с
ее "болботанием" и нечленораздельностью (не хуже, чем у "борцов с
режимом"), с ее странной продажностью и непонятными идеями-
капризами, как у беременной. "Чего-то очень хочется, а чего -
непонятно".
Что же предшествовало падению СССР?
Итак, одна четкая линия противостояния - "бюргеры" против
"евразийцев", и внизу, под ними, две мутные волны, также
противостоящие друг другу: "диссиденты" и "деревенщина".
Это было основным настроением 1991 г. Это было противостояние
"Дня" и "Московских новостей", если хотите.
Печально было то, что в обоих "органах мысли" все подавалось в
"смеси". Не было четкого "западничества", не было четкого
"евразийства". Всюду лезла низовая розово-голубая муть. В этом
смысле с "нашей" линии фронта очень двойственную роль сыграла
"Русофобия" Шафаревича - с одной стороны, методологически
гениальная работа, с другой - вечно низводимая интерпретаторами до
банально-вульгарно-бульварного антисемитизма "подметная статья" из
общей серии БЖСР. Вообще, очень перспективный "День" Проханова
подвергался инфильтрациям "снизу", в него постоянно проникала
говенная муть (и по сей день он от этой болезни не вылечился, и в
"Завтра" все то же, все те же).
Были на этом фоне и, на мой взгляд, очень интересные
"двойственные" фигуры, вроде Александра Янова, который все эти
годы безуспешно исполнял некую национальную дипломатическую
миссию. Конечно, его книги - творчество типичного западника, однако
не все так просто. Ведь основной пафос его литературы состоял в том,
чтобы напугать Запад "Веймарской Россией" с последующим
фашизмом и заставить его оплатить технологическое становление
страны. Следующим, вполне естественным шагом России, конечно,
стало бы посылание "доброго дяди" Запада на три буквы и новый круг
"великодержавности", уже за счет "либеральной цивилизации". Вполне
ленинский подход. Игра была нехитрой и давно известной, поэтому,
видимо, Запад ее раскусил.
Но, как это ни смешно, ни одна из линий позднесоветского
интеллектуального заповедника в 1991 г. не победила полностью и
окончательно.
Победило НЕЧТО ИНОЕ.
Но что?
2. Шок и терапия.
Перестройка кончилась .
Кончилась чужой победой.
На самом деле, победил просто-напросто веселый аппарат
советского агитпропа. Провинциальный вариант общества зрелищ.
Которому было ровным счетом все равно, что проповедовать, как и
кому. Главное - удержать социум от понимания ситуации, оглушить
его, вызвать состояние наркотического транса
Хруще-брежневизм породил мощную систему идеологического
долбежа. Тот самый "истеблишмент" СМИ, всяких там
сейфульмулюковых и зубковых, а впоследствии и вовсе разных
доренко-херенко с широченным хвостом из всяких там просто-марий,
полей чудес и угадай-мелодию. Эта колоссальная социальная группа
делала карьеру в перестройку, она лучше всех оценила реальное
состояние страны и оказалась "как бы" у власти в 1991 г. Победа
агитпропа привела к тому, что этак уже добрых 15 лет перед нашими
глазами разыгрывается бессмысленный спектакль с непонятным
сюжетом и неизвестным концом.
Долбежники наточили зубы на "марксистских" проповедях, но
содержание идеологии им было совершенно не интересно. Они будут
проводить в жизнь любую систему взглядов, если только им прикажут
начальники. Немудрено, что агитпроп схватился всеми зубами за
либерализм и стал его пережевывать для "народа". Перед нами уже 8-9
лет проходит великое "зрелище" строительства на Руси каких-то
американских декораций - и, скажем прямо, довольно успешное
строительство. Беда только в том, что это декорации, и при первом
морозе все их обитатели передохнут
Тем не менее игры бюргерства в "средний класс", "чистую
менеджерскую Россию" и прочую подобную туфту одно время были
единственным содержанием внешней российской жизни.
Я говорю о периоде 1992-98 гг.
92-й начался с экономического удара по "подпольным штабам".
Все моментально накрылось медным тазом, и те, кто был готов сказать
свое слово, оказался в экономическом подполье. Мы моментально
лишились средств к существованию и пошли кто куда - за деньгами и
жратвой. Мне, например, для обретения некоторой финансовой базы
потребовалось 5 лет - к началу 1997 г. я смог, помимо. борьбы за
существование, заниматься еще и тем, что мне лично интересно.
Мы остались тогда на окраине общественной жизни - и наши места
заняла "золотая молодежь" из каких-то совершенно невероятных
советских высших сфер, где с интеллектом было как-то не густо...
Казалось бы, у людей нашего круга был прямой путь - в оппозицию. Но
оппозиция была точно такой же, как и власть, то есть непробиваемой и
монолитной группой "своих". Точно так же пути в нее были перекрыты
для нас, для тех, кто пришел позже и не сиживал в их президиумах, не
пил их водку и не спал с их секретаршами. Мой друг, один из
теперешних авторов "Удода", "Русского средневековья" и ряда других
наших проектов, безуспешно пытался пристроить когда-то свою статью
в "День" - возможно, она и была низкого уровня, но речь не об этом:
ему просто не удалось даже ни с кем поговорить, ибо местный
"истеблишмент" был не хуже какого-нибудь нынешнего ФЭПа, с тем
только отличием, что ФЭПовцы не отказываются выслушивать любой
бред (а вдруг пригодится?), и такая вполне здоровая рациональность
помогает им выигрывать.
Короче говоря, пейзаж 90-х был, если уж говорить образно, чем-то
вроде декораций из засохшего дерьма. Чуть только появлялось что-то
свежее, как его либо давили "вожди интеллекта" от власти и оппозиции,
либо оно само становилось частью пейзажа и превращалось в "группу
давления".
Дугин в до сих пор мало оцененной статье о постмодернизме
("Элементы" №9) писал об "отсутствующем центре"
постмодернистского стиля, о постоянном пережевывании этим новым
культурным организмом всех остатков прошлых культур,
псевдоспекаткле реальности, где нет ничего и никогда не будет, однако
при этом "как бы" есть все. Защитники "демократического пантеона"
считают этот стиль великой заслугой нового либерального строя - они
говорят о "конце стиля" и "многогранности бытия". Тем не менее
отсутствие стиля тоже есть вполне не слабый стиль, который
навязывает общую идеологию: занимайся, чем хочешь, делай, что
хочешь, только не лезь в жизнь "общества" со своими "идеями" и сам в
них не верь. Результат таков, что центр тоже "как бы" отсутствует, хотя
на самом деле он есть. Иными словами, в полностью лишенном
ведущего стиля обществе начинают звучать голоса каких-то иных
сущностей, но не из "мира иного", а так сказать, "от мира сего" - прежде
всего, голос подсознания постиндустриальной буржуазии. Отсюда эта
сериально-пустынная культура, отсюда это пережевывание рождений-
адюльтеров-бытовухи ("Мэйсон опять (!) сошел с ума и потерялся"), эта
бесконечная гонка за новым, нежелание привязываться к каким-то
определенным картинам реальности - "новое, новое и новое". Средняя
по цене модель компьютера устаревает за 1,5-2 года, еще через 1-2 года
стандарты программного обеспечения перестают быть совместимы с
теми, что использовались на ней - и вы вынуждены покупать новую,
дорогую модель. Общество устроилось таким образом, что это самая
лучшая иллюстрация к теории "колыхания дхарм". Все превращается в
видимость, все социальные учреждения, все политические движения,
вся "культура". Судя по всему, такой стиль пришел надолго, может
быть, навсегда. Именно поэтому следует отвергнуть идеи старого
"консерватизма структур" (все равно не угнаться за переменами) и
опираться исключительно на "консерватизм ценностей", на
"архетипические жесты", на "железную сетку идеологии, с помощью
которой можно понять реальность".
Иными словами, наш (круга "РУ") путь сегодня превратился в
стихийное бегство от постмодернизма, но не "назад", к уже всосанным в
это великое кольцо формам культурного существования, а "как бы"
(опять этот спектакулярный термин!) вперед, к изобретению иной
реальности, в которой нам можно было бы существовать.
Метапостмодернизм, о котором идет речь в этом номере, конечно,
чистой воды деревенская кустарщина. Но тем лучше! Свои лапти, в
конце концов, милее парижских ботфортов.
Так вот, возвращаясь к основной теме, можно сказать следующее.
Постсоветски й вариант общества агитпропа – это не что иное, как
гнилой остаток советизма, того, что создавал сбитый с толку аппарат
КПСС с 1956 по 1985 гг. Глобальная "потемкинская деревня", которая
вдруг оказалась столицей империи, стала провозглашать свои
предписания городу и миру. Те, кто присосался к агитпропу, вдруг
оказались не просто приживалками советского правящего класса, а
царьками искусственной реальности. Одновременно с ними начал
поднимать голову "псевдосредний псевдокласс" (ПСПК), который
решил поиграть в свою реальность, строить ее из рваных американских
декораций. Естественно, ПСПК не был нужен агитпропу, их отношения
не были столь уж безоблачными, как это казалось на первый взгляд, и
август 1998 г. закономерным образом похоронил эту общественную
среду, которая начала претендовать на центральное место. Иными
словами, "западоидное", "бюргерское" Сопротивление было подавлено
и уничтожено.
Настал черед других версий Сопротивления обществу
Деревенского Спектакля. Конечно, прежде всего в такой форме
выступила старая, хорошо известная идея "карнавала", "хлыстовства".
Появление гениальной монографии А.Эткинда "Хлыст" в 1998 г. (!)
стало важнейшим моментом изменений в общественном пейзаже. За
высказанные в ней идеи ухватился Дугин, и это стало еще одним
поворотным пунктом в его идейной эволюции от "крайне правого" к
"крайне левому".
Мы же, со своей стороны, оцениваем основную концепцию
"Хлыста" следующим образом. Итак, существует либерально-
рационалистическое Просвещение, связанное с центрами европейской
цивилизации. Оно давит, наступает, всюду проповедует свои умеренно-
рационалистические идеи. И есть Сопротивление "почвы",
выступающее в виде "карнавала", разного рода коммунистических
эсхатологических движений, религиозных общин с самыми
невероятными идеями. Важно вот что: все движения Сопротивления
кладут в основу слияние с некоей Субстанцией – природой, народом,
почвой, кровью... В конечном счете, речь идет о преодолении всяческих
различий между полами, индивидами, народами и т.п. О слиянии всех в
одну сплошную вертящуюся массу "радений". Что, конечно, на руку
лишь полицаям Просвещения. Даже сам Эткинд в заключении к
"Хлысту" отмечает, что периоды наиболее ожесточенного буйства
Сопротивления были связаны с наиболее мощным потоком
капиталистических перемен – и вполне успешных перемен. Мы
предполагаем, что одно следует из другого, и это звенья одной цепи.
Странно, что Эткинд нигде не ссылается на "Социализм как явление
мировой истории" Шафаревича. Но ведь дело в том, что
Сопротивление, в конечном счете, оказывается той самой "волей к
смерти", выступающей в виде неразличимого, полного слияния с
Субстанцией, с Материей, той самой абсолютной капитуляцией перед
лицом буржуазной идеологии, метафизическим самоубийством.
Поэтому мы не можем принять хлыстовскую версию Сопротивления.
Мы не желаем умирать и еще поживем.
Более того, нынешняя версия постиндустриального Просвещения
полностью усвоила "карнавал" и прочие атрибуты, переварила их,
всосала, усвоила, и теперь представляет собой, в виде общества
спектакля, разновидность власти Субстанции. То есть того самого
"колыхания дхарм", с которым следует слиться и забыть о себе, о
личности, вне каких-то там чисто животных желаний, подталкивающих
колесо прогресса.
Здоровой версией Сопротивления стало бы как раз проявление
"персонализма". Я думаю, что единственным разумным ответом на
"вызов" победившей Субстанции может быть исключительно идея
"малого народа", та самая, многократно охаянная нашими
"псевдпатриотами". В этом смысле появление статьи Дугина "Малый
народ Евразии" является обнадеживающим знаком – похоже, в этих
кругах далеко не все потеряно.
То, что аж с 1 мая 1991 г., с нашего "зарайского съезда",
предлагают Элиезер Воронель, Питер Брайль и Дора Шифтман (все это,
конечно, псевдонимы) в качестве терапии – и есть идея "малого
народа". Избранного острова "святых", Вечного Города,
противостоящего современности. Следует вернуться к чисто иудейской
идее избранности – она и есть главный "мессадж" нашей цивилизации.
Не политическая корректность, не "равенство и братство", не
абстрактное всепрощение. А кровавая месть, поддержка своих,
проникновение всюду. Диссолюция вместо революции – растворить
Субстанцию в себе, а не самим растворяться в ней. Переварить
псевдореальность и спустить ее в канализацию.
Народа не существует – он сам распался на атомы и стал
элементом колыхающейся виртуальной картины Субстанции.
Таким образом, единственный и последний Народ – это мы. Вы и я.
А все остальные лишь потенциальные его члены. Таков вывод. Такова и
наша линза, через которую мы смотрим на "реальность". И утверждаем,
что других здоровых идей Сопротивления сейчас нет. Ни хлыстизм, ни
карнавал, ни коммунизм ничего не дадут – все это давно
ассимилировано и обсосано, приручено Системой, разложено на
атомарные импульсы великого волшебного фонаря в синематографе
западного мира. Возможный наш ответ может лишь заимствовать
изначальную форму импульса Просвещения ("протестантская этика" и
проч.). Вероятно, эту форму Система тоже усвоит и всосет. Но, по
крайней мере, наша жизнь проходит не зря. Мы ведем свою войну, и тот
факт, что на протяжении 10 лет мы, размахивая самодельной кувалдой,
не смогли пробить фасад "агитпропа", говорит о том, что наши идеи
чем-то для них опасны.
Тем не менее, с агитпропом пора заканчивать. Время
хрущебрежневских выродков уходит. Они стареют и дряхлеют. Сдохли
"шестидесятники", дело за "комсомольскими прагматиками 70-80-х гг."
И мы их добьем.
Да, мы потеряли почти 10 лет – но это было плодотворное
подполье и ценная эмиграция. Мы чувствуем, что безумный сон
ельцинизма заканчивается. Что общество просыпается. Мы верим в
"контрперестройку", когда разумные версии Сопротивления сметут
царствующую всюду Субстанцию.
(продолжение следует)