3.9. Резюме. Выводы и перспективы исследований.

В заключение этой работы попробуем в общем и целом представить себе, что 
происходит в современной исторической науке (прежде всего, российской) и 
сформулировать свою позицию.
Как было уже указано выше, кризис исторической науки и гуманитарного знания 
связан с крахом идеологических систем, в значительной степени основанных на 
"историцизме" (понятом, как метод объективного исследования), которые привели к 
разного рода негативным политическим последствиям. Изживание, постепенное 
устранение тоталитарных философских парадигм, казалось бы, и есть задача методологии истории на 
данном этапе.
Тем не менее, выяснилось, что после устранения "идеологического контекста" 
многие исторические исследования потеряли какую-либо ценность, поскольку  
перестали давать "объективную" информацию. Возникает вопрос: насколько далеко 
можно зайти в деидеологизации исторической науки и не является ли идеология основой всякого 
исторического исследования?
Естественно предположить, что после отказа от  тоталитарного контекста 
историческое исследование предстает перед нами лишь как чистое повествование, как 
рассказ, основанный на исторических источниках, достоверность которых доказана тем 
или иным способом (в данном случае неважно, каким).
Но является ли такое повествование научным исследованием? Мы отвергаем этот 
вопрос, как не имеющий смысла и, в принципе, давно решенный. Еще Г.Риккерт писал о 
границах естественнонаучного познания, признавая существенное различие между 
естественными дисциплинами и гуманитарными исследованиями. Таким  образом, вопрос 
о "научности" истории является терминологическим и, в сущности, почти 
схоластическим, интересным, в лучшем случае, философам науки.
Повторюсь: современное состояние естественнонаучного знания таково, что 
наступает возможность, по крайней мере, длительной паузы в борьбе "строгой науки" и 
"псевдонауки", поскольку первая столкнулась с рядом серьезных эпистемологических 
проблем и не может уже претендовать на прежнюю менторскую позицию. Мы не знаем, 
сколько продлится эта передышка, но должны ею воспользоваться.
Я считаю, что исторический нарратив следует изучать, как текст, со всеми 
присущими ему особенностями, как особого вида литературное произведение и способ 
мышления. Прекрасно осознавая "не совсем научность" такого подхода, я не требую 
никаких смен научных парадигм в традиционной гуманитарной сфере. Однако считаю, 
что стоит взглянуть на историческое творчество несколько со стороны, попытаться 
логически проанализировать структуру нарратива. 
Моей задачей было в самых общих чертах описать определенную новую 
методологию анализа исторического нарратива. В ходе анализа текстов эта методология 
должна позволять четко определить, что в них является исторически сложившейся 
логической схемой, что – заимствованиями, что – личностными представлениями автора и 
что – собственно новым историческим знанием. Все элементы этой большой "мозаики" – 
исторического нарратива, - должны быть найдены, классифицированы и подробно 
исследованы. Такая теория не предполагает строгой логической формализации, но она 
должна быть очень к ней близка.
На мой взгляд, мне удалось в этой книге реализовать вышеуказанную программу. 
Краткое описание предлагаемого мною подхода изложено ниже.
При анализе исторического повествования мы исходим из гипотезы о том, что оно 
представляет собой построенный по определенным правилам рассказ об объекте, вне 
зависимости от содержательных характеристик этого объекта. Наша задача – установить 
правила, по которым строится этот рассказ.
Главным, очевидным правилом построения рассказа является употребление 
категории "прошлое", "прошедшее время". Высказывания типа "в прошлом было А" и "в 
прошлом не было А", где А – некий объект, явление, процесс, - наиболе характерны для 
исторического повествования. Отсюда легко сделать вывод, что любое высказывание в 
форме прошедшего времени потенциально может быть использовано в историческом 
повествовании, вне зависимости от его происхождения, истинности или ложности. В 
качестве исторического источника, таким образом, потенциально может быть 
использовано все, что угодно, любая потенциально историческая информация. Можно 
выразиться даже более ясно: любое сообщение о любом событии, стоящее в форме 
прошедшего времени, потенциально исторично.
Внутри исторического нарратива фактический материал упорядочивается по 
различным принципам, прежде всего, по хронологическому. Итак,  в самом общем 
виде историческое повествование представляет собой хронологически упорядоченные 
данные, изложенные с соблюдением некоторых формальных правил рассказа . Такова 
основная внутренняя структура исторического текста.
Формальная структура текста, однако, не задает его содержания. Поэтому мы 
ставим своей задачей очертить круг основных сюжетов исторического повествования. В 
частности, при исследовании исторических преданий выясняется, что основные их 
сюжеты – это происхождение (этиология) различных явлений и "столкновение с чужими". 
Видимо, это два наиболее архаичных и древних мотива в историческом повествовании, 
которые играют самую существенную роль и по сей день.
Повествование о происхождении является наиболее важным, наиболее 
распространенным сюжетом в историческом нарративе и выполняет функцию 
встраивания конкретного рассказа в более общий культурный, религиозный, философский 
контекст. Встраивание в контекст – одна из важнейших операций при создании 
исторического повествования. Это одна из важнейших характеристик исторического 
нарратива, постоянно ему присущая. Однако она может и не производиться: допустима 
"бесконтекстная" история, более того, сама идея приведения к контексту часто 
подвергалась критике, как "историцистская". Важно отметить, что, по нашему мнению, 
при этом "бесконтекстное" повествование в конечном счете получает произвольный 
контекст. Вероятность существования бесконтекстного произведения близка к нулю, 
точнее, скорее всего эта "бесконтекстность" не будет обнаружена при анализе.
Сформулируем основные постулаты, которые возникают в качестве следствия 
рассмотрения исторических нарративов: 1) источниковая база исторического 
повествования потенциально безгранична и постоянно расширяется (в конечном счете, в 
повествовании в качестве "источника", как уже было сказано выше, может быть 
использовано любое высказывание в форме прошедшего времени); 2) историческое 
повествование в большинстве случаев возникает из мифов, объясняющих происхождение; 
3) историческое повествование заимствует из мифологии так называемый "исторический 
план" (прогресс, регресс, циклическое развитие); 4) рассказ о происхождении обычно 
остается ведущей темой исторического повествования; 5) добавление в рассказ о 
происхождении (даже в скрытой форме) мифологических элементов делает его, как ни 
странно, более внутренне убедительным.
Историческое повествование существует в двух основных, первичных формах, 
которые присутствуют в каждом  жанровом произведении. Это форма биографии (в 
широком смысле этого слова) и форма притчи (также трактуемая весьма широко). Что же 
подразумевается в данном случае под биографией и притчей?
Биография представляет собой описание "жизни" (или, если можно так 
выразиться, "эволюции", "развития") чего-либо - человека, государства, общественного 
учреждения, явления и т.п. Биография состоит из ярко выраженных морфологических 
элементов: происхождение (предыстория), рождение, развитие, основные события 
юности, взрослого периода, старение (упадок), смерть. Этих элементы могут приводиться 
полностью или избирательно, комбинироваться и т.п. 
При этом биография как форма нарратива уже содержит в себе некую глобальную 
метаисторическую установку, то есть этапы развития объекта в ней уже заранее заданы. 
Эти этапы подобны аналогичным характеристикам другого объекта. Таким образом, 
биографический нарратив подразумевает возможность сравнительного анализа объектов. 
Отсюда возникает идея поиска "повторяющихся структур" в историческом описании. 
Биография и есть метаисторическая установка "сама по себе", она может не нуждаться в 
иных обоснованиях и сюжетных линиях.
В отличие от биографии, притча представляет собой "иллюстрирующее 
повествование". Известны некая метаисторическая установка, начало и конец времен. 
Объяснение причин события в данном метаисторическом контексте и есть притча. При 
этом контекст не должен вызывать никаких сомнений и объяснение не должно влиять на 
него. Исследование "фактов", не стыкующихся с контектом, приводит к постепенной 
смене метаисторических установок. Количество контекстов (метаисторических установок) 
если и не конечно, то в каждый данный исторический период ограничено. Грубо говоря, 
мы знаем едва ли 5-10 основных образцов метаисторического повествования. Именно 
поэтому историкам следует обращать особое внимание на структуру и языковую основу 
повествований. В сущности, возможны всего два типа исторической притчи: 1) о вечном 
повторении одинаковых принципиальных моментов истории в различных вариантах и 2) о 
невозможности предвидеть какие-либо исторические изменения - такая позиция главную 
роль отводит поведению конкретного человека в соответствии с некоторой системой 
контекстуальных ценностей. Это содержание притч влияет на понятие причинности в 
рамках конкретного исторического повествования.
Важной характеристикой нарратива является внешний (временной) план, 
представляющий собой общую структурирующую идею исторического повествования  
(например, священная история Библии). Все события реальной истории в этом случае 
имеют свое, заранее определенное место в общем плане повествования. У реальной 
истории, интерпретируемой через внешний план, есть и некая схема, то есть 
набор последовательных принципиальных этапов развития повествования.
Все эти формальные элементы составляют метаисторический инструментарий 
повествования. "Метаистория" (логико-лингвистические правила, по которым строится 
глобальный исторический нарратив) определяет характер рассказа, поэтому знание этих 
элементов, умение владеть ими является важной задачей историка. "Метаистория" играет 
роль некоторой организующей языковой среды, способа изложения исторического 
материала, от которого нельзя уйти, и поэтому ее анализ весьма желателен.
Время – другая базовая характеристика исторического повествования. Наличие 
контекста, о котором так много говорилось выше, прежде всего предполагает некие 
глобальные ("метаисторические") представления о времени. Контекст выражается в 
большинстве случаев в выражениях вроде "начало времен", "конец времен", "история 
делает виток", "это уже было тогда-то" и т.п. Элементарный логический анализ 
показывает, что возможны следующие понятия: 1) замкнутый исторический план, то есть 
история понимается как некий поток изменений, у которого есть так или иначе 
выраженное начало и, соответственно, конец ("отрезок") и 2) разомкнутый исторический 
план, то есть нам неизвестна либо конечная цель истории, либо ее начало, либо то и 
другое вместе (или мы "делаем вид", что это начало нам неизвестно, желая устранить из 
рассмотрения данные, которые опираются только на религиозные или мифические 
"свидетельства"). Более глубокий анализ может нам показать, что разомкнутый 
исторический план, в сущности, всегда стремится к замкнутому. Более того, можно 
сформулировать такого рода закон: современное историческое повествование 
обязательно предполагает существование замкнутого или односторонне разомкнутого 
исторического плана.
Если прибегнуть к анализу повествования с точки зрения временных планов, то 
возможно несколько  вариантов изложения: 1) история деградации; 2) история развития и 
роста; 3) история повторяющихся ситуаций; 4) история "взлетов и падений". Для нас 
важно, что таким образом может создаваться повестование не только о личности, но и о 
любом объекте.
Причинность представляет собой основную категория при создании 
исторических концепций на уровне исторического плана типа "отрезок", включая планы с 
числом исходов более одного. Более того, причинность поддается анализу только на этом 
уровне, поскольку она предполагает линейный и замкнутый характер исторического 
движения, наличие ярко выраженных начала и конца истории. Во всех остальных случаях 
категория причинности размывается, превращается в нечто неопределенное. В 
"циклической" истории, в "истории вечного возвращения", если вдуматься, причинность 
отсутствует вовсе, зато есть простое перечисление событий, которые "должны" следовать 
одно после другого. Можно сказать, что это и есть самая первобытная, глубинная форма 
причинности.
Помимо контекста, жанровых форм, временных планов и причинности, на характер 
исторического нарратива оказывают влияние внутренние представления автора текста, 
которые чаще всего могут проявляться, однако, в двух основных формообразующих 
"парадигмах": антропоморфной (биоморфной) и идеоморфной.
Антропоморфная (биоморфная) "парадигма", как правило, сводится к 
простому изложению исторических событий, касающихся чего-либо, "от начала до 
конца", "от рождения до смерти", "от упадка к расцвету" и т.п. Основная цель автора в 
данном случае - дать полную картину развития того или иного объекта.
Идеоморфная "парадигма" состоит в следующем: автор путем создания 
исторического повествования доказывает несколько положений, которые он может и не 
высказывать в явном виде. В основе его повествования лежит некая идея или группа идей, 
зачастую неявно сформулированных.
Обе формы внутренних представлений могут существовать у одного автора 
одновременно и встречаться в его тексте в какой-либо степени.
По моему мнению, исторический нарратив всегда тяготеет к некоторым заранее 
заданным мифологическим схемам. Каждое историческое повествование строится по 
образцу одного из классических мифологических сюжетов, как бы "антинаучно" это ни 
звучало. Для определения исторического повествования, явно тяготеющего к 
мифологической схеме, я использую термин "ментоформа", который означает своего рода 
интеллектуальную упаковку для исторических данных, для рассказа о событиях. 
Ментоформа  – это организованный определенным образом рассказ, в основе 
которого лежит некоторый общий сюжет, а также структурная мифологическая основа 
такого рассказа. Я утверждаю, что практически  любой исторический нарратив, если 
он не представляет собой простого изложения фактов, обязательно на внутреннем 
уровне аппелирует к какой-либо мифологической схеме .
Итак, исходя из всего вышесказанного, исторический нарратив представляет 
собой достаточно жесткую формальную структуру с переменным содержанием 
некоторых элементов . Комбинации этих элементов могут быть разными, но форма 
структуры не изменяется. Происходит как бы подстановка нескольких конкретно 
заданных значений в абстрактную формулу. При этом различные комбинации элементов 
позволяют серьезно варьировать разновидности нарратива. Можно даже сказать, что 
число конкретных повествований бесконечно. Однако, точно также можно предположить, 
что существует лишь ограниченное (хотя и довольно большое) количество основных форм 
повествования.
Язык исторического нарратива состоит из следующих основных 
элементов: 1) контекста, то есть отсылки к языку еще более высокого порядка 
("метаязыку"); 2) структурирующей части (притча или биография), или синтаксиса; 3) 
речевых особенностей конкретного автора (внутренние представления историка, или 
"научный диалект"); 4) формально-логических элементов построения научных суждений.
Для облегчения понимания я предлагаю рассматривать нарратив как разновидность 
пошагового алгортима и даже, точнее, как некоторый вычислительный процесс, 
состоящий из последовательного исполнения вышеуказанных четырех процедур, то есть 
элементов  языка. Такую схему-сценарий будем называть ведущей структурой нарратива.
Охарактеризуем элементы ведущей структуры более подробно. Будем считать, что 
каждый раздел содержит некоторые утверждения. В частности, контекстуальный раздел 
должен содержать утверждения, отсылающие к некоторой религиозно-философской 
традиции. Идеографический раздел содержит утверждения о том, что является важным, с 
точки зрения конкретного повествования. Вероятностный раздел – обобщающее название 
для характеристик "внутренних представлений автора". Дело в том, что каждый автор 
обладает разным жизненным опытом, в своих произведениях он выражает свое "все 
человеческое", и, в частности, поэтому два повествования на одну и ту же тему двух 
историков одной и той же школы все же будут разными. Именно вероятностный раздел 
дает нам право сделать вывод о потенциальной бесконечности числа исторических 
повествований на основе одинаковых фактов. Собственно повествовательная часть 
состоит в доказательстве утверждений предыдущих разделов и вызове с этой целью 
соответствующих "стандартных процедур". 
Зная структуру исторического нарратива, можно производить над ним различные 
аналитические операции, в частности, с целью полемики. Самым известным 
полемическим приемом в историческом повестовании можно назвать создание обратного 
нарратива. Под обратным нарративом здесь понимается повествование, 
полностью отрицающее все уровни данного конкретного нарративного сценария. Все 
остальные возможности лежат в сфере между данным нарративом и этим анти-
нарративом. Отрицания могут быть разбросаны по самым разным уровням, быть слабо 
или сильно выражены. Вероятно, что и логика в этой сфере не обязательно должна быть 
двузначной ("да - нет"), и тем самым количество возможных концепций может быть 
практически бесконечным. Чем больше фактов и источников используется в 
исследовании, тем больше возможных концепций существует. В таком исследовании 
всегда есть "абсолютный нарратив" и "абсолютный антинарратив". Все остальное лежит 
как бы между этими возможностями. Поэтому можно говорить о пространстве 
возможных нарративов , которое порождает каждое вновь появляющееся 
историческое повествование. Очевидно, что оно сразу может быть трансформировано в 
обратный нарратив, но не менее очевидно и то, что возможны самые невероятные 
промежуточные формы, которые получаются путем смены идеографических акцентов, 
изменением контекста, изменением опыта историка.
"Алгоритм" работы исторического сознания таков. Сначала в неявном виде 
создается идеографический блок. Чаще всего он формулируется в виде вопросов. Затем 
происходит изучение доступного материала, поиск ответов на вопросы. 
Выстроив два ряда идеографий (свои вопросы и предполагаемые ответы, а также 
свои вопросы и реальные ответы источников) историк ищет некоторый компромисс 
между ними. Во многих случаях историческое исследование на этом заканчивается. 
Однако, на мой взгляд, автор должен на этой основе попробовать рассказать 
законченную историю, содержащую некоторую "мораль", если можно так выразиться. 
Точнее, эта история должна в некотором смысле апеллировать к реальной, 
повторяющейся, знакомой человеческой ситуации, давать один из многих возможных 
ответов на нее. Можно сравнить роль историка с ролью психотерапевта. Нужно за 
событиями конкретного исторического периода увидеть архетипическую ситуацию. 
Критерии полноты исследования в принятой мной системе координат таковы: 1) 
исследование должно иметь четкую эксплицируемую идеографию; 2) оно должно 
опираться на широкое пространство фактов; 3) оно должно выражаться в виде 
законченного содержательного повествования, которое может быть интересно не только 
специалисту, то есть апеллировать к некоторому человеческому архетипу. Такое 
исследование, скорее всего, "выживет" и победит остальные. 
При этом можно сформулировать правило: выживает та историческая концепция, 
которая может быть подана в виде законченного повествования, выражающего 
повторяющийся человеческий опыт. В противном случае ее легко опровергнуть, хотя бы 
путем подбора противоречащих ей фактов. Иными словами, историческая концепция 
должна представлять собой замкнутый мир, некий "образ", "видение", подобно тому, как 
закончена и не требует дополнительных штрихов картина великого мастера, как 
закончено произведение великого композитора.
Историк, желающий быть объективным, одновременно сам должен строить иные 
концепции, анализируя нарративное пространство, создавая иные идеографии – от 
полного отрицания своей до всех промежуточных. Только после этого можно говорить, 
что исследование данной темы в рамках данного идеографического подхода в целом 
завершено. Получив таким образом несколько (а то и несколько десятков) целостных 
законченных повествований, историк должен сравнить их, выбрать наиболее "красивое", 
наиболее соответствующее его личному видению. Оно и будет самым объективным. 
Творчество историка в нашем понимании – это создание на фактической основе 
значимых, завершенных, целостных исторических образов, выражающих конкретный 
человеческий опыт. Это научно-художественное творчество, которое намного 
превосходит мастерство писателя, поскольку последний волен как угодно распоряжаться 
имеющимся материалом, и скован лишь чисто филологическими особенностями языка 
или структурой сюжета. Историк истолковывает реальность, придает ей понятный нам 
смысл. Он вовсе не "пророк, предсказывающий назад", а утонченный художник, 
создающий великолепные картины из подручных средств документальных и иных 
источников. Наиболее ценен такой художник, который может на одной и той же основе 
создать несколько разных картин.
В самом ближайшем будущем большую роль в исторической полемике приобретут 
так называемые метанарративные суждения, подразумевающие спор об элементах 
построения повествования. Прежде всего, это будет спор по идеографическим вопросам и, 
вероятно, по контекстуальным основаниям нарратива. Историческая полемика может 
обрести черты религиозно-философской рефлексии. Вероятно, история пройдет ту же 
самую стадию, что и современная физика – она превратится в теоретическую науку о 
повествованиях, об их структуре, судьбе и взаимоотношениях. Это и будет настоящая 
"теоретическая история", подобно "теоретической физике", где роль математических 
моделей будут играть "архетипические ситуации".
На этом пути лежат комплексы исторического сознания, которые следует 
преодолеть: объективизм, комплекс оракула и фактологизм. 
Историк должен понять, что его интерпретация исследуемых событий не является 
и никогда не будет объективной, как и чья-либо другая интерпретация. Это лишь попытки 
приближений к истине, которая, очевидно, лежит за границами истории, как процесса. 
Затем, историк должен отбросить идею "предсказания будущего" на основе 
исследования прошлого. Несомненно, в рамках одного повествования будущее вполне 
предсказуемо, но и то лишь на уровне отдельных фактов. История частично предсказуема 
в рамках конкретного нарратива, использующего определенные повествовательные 
процедуры. Если для нарратива выбран биографический сюжет, то история делается 
"весьма предсказуемой". В чисто притчевом жанре история "слабо предсказуема", 
поскольку мы никогда не знаем заранее, как будет проинтепретировано то или иное 
событие в данной группе идеоморфных утверждений самим создателем этих 
утверждений. При этом можно отметить странную тенденцию - вполне предсказуемы 
глобальные явления, а локальные события практически невозможно предугадать. Все 
зависит лишь от сложности идеографической, концептуальной части. Чем она сложнее, 
тем больше возможных нарративов. 
Еще один серьезный комплекс – вера во всесилие исторического факта. Вместо 
того, чтобы искать иные факты, контр-факты и т.п., "средний" историк склонен доверять 
найденному им "единственно достоверному" факту. Это сужает горизонт исследования, и 
такой подход следует постепенно преодолевать. 
Фактически я призываю редуцировать историческое исследование к созданию 
исторического нарратива, превратить работу историку в своеобразную "игру в бисер". 
Только на этом пути исторические исследования способны обрести будущее. Я считаю, 
что травма "объективизма" и травма "тоталитаризма" должны преодолеваться 
одновременно. Посему я присоединяюсь к известному лозунгу "назад, к Геродоту". Более 
того, я пошел бы дальше – еще дальше назад, к повествованиям храмовых жрецов. 
Естественно, на иной технологической и философской основе. 
Задача историка состоит в создании концепций, а не в "описании единичных 
фактов". Искусство его не должно замыкаться на критике источников (а сегодня 
мастерство историка очень часто сводят лишь к умению "оценить" текст источника). 
Гуманитарий должен уметь создавать концепции и развивать их, причем лучше всего ему 
научиться развивать несколько разных, даже противоречащих друг другу концепций. 
Историческое повествование в значительной мере исчерпывается принятой 
концепцией и сводит, в конечном счете, все многообразие событий истории к некоторому 
множеству повторяющихся ситуаций, хотя и не идентичных друг другу, обладающих 
серьезными различиями. Более того, историческое повествование, по сути, представляет 
собой миф, рассказанный модернистскими средствами, с использованием новых 
повествовательных методов, причем миф, апеллирующий к реальным событиям, наличие 
которых доказано.
Таким образом, исторический нарратив представляет собой повествование о 
зафиксированных в исследованных источниках событиях, построенное по притчевому или 
биографическому принципу (возможно также и их сложное сочетание). Нарратив, 
следовательно, значительно более "мифичен", чем это может показаться на самом деле.
При анализе исторического повествования, видимо, невозможно уйти от давно 
отвергнутых философией парадигм, вроде понятия о ведущей структуре. Для 
практического использования методики можно признать, что за историческим нарративом 
стоит "пра-текст", "пра-структура", влияние которой практически невозможно преодолеть. 
Эта "пра-структура" чаще всего сводит историческое повествование к иллюстративной 
притче, поскольку любой факт из реальной истории оказывается иллюстрацией какого-
либо положения из числа основных ее идей. Однако контекстуальная основа 
исторического повествования, "пра-структура", оказывается ныне слабо доступной для 
анализа, почти невидимой. В качестве определенного ее суррогата выступают 
упрощенные философские и социологические теории, которые, однако, в своей основе 
сами апеллируют к культурно-религиозным архетипам. И эти архетипы часто просто 
неосознаваемы автором, они кажутся ему естественной данностью. Наша задача – 
заставить историка относиться к подобным "элементам сознания" более ответственно.
Отсюда следует, что теория исторического нарратива может быть лишь 
"опровержением постмодернистского подхода". Если постомодернист считает все тексты 
равноправными, то историк, полностью усвоив и оценив эту идею, должен относиться к 
текстам совершенно по-иному. Он обязан понять неравноправие, соподчиненность 
источника и объясняющего повествования, фрагмента летописи и описания того же 
события в эпистолярном жанре. Он должен, как это ни смешно, как ни старомодно, искать 
языковые структуры, говорящие "за автора". Я в данном случае редуцирую их к притче и 
биографии. Притча, в свою очередь, состоит из набора заранее заданных мифологических 
моделей, часть из которых выше уже была охарактеризована. Среди этих моделей в 
настоящее время (по совершенно естественным причинам) выделяется миф о герое, или 
биография. Поскольку христианская культура персоналистична, то, покуда она 
существует, в историческом повествовании будет доминировать  именно эта модель.
После всего этого можно определить историческое повествование как 
своеобразный ритуал. На основе достоверных фактов рассказывается законченная, 
логически замкнутая, убедительная история. Неважно, о чем идет речь. Главное – 
завершенность нарратива. Достоверным следует считать такой тип исторического 
повествования, который опирается на достоверные факты и не требует для своего 
запоминания сверхчеловеческих усилий.
После того, что было сказано выше, можно сказать, что перед нами возникают 
образы двух возможных исследовательских программ в области истории, или двух путей, 
которые могут в дальнейшем повлиять на развитие исторической науки. Первый путь 
связан с "возвращением к Геродоту" и даже к более ранним образцам, но на 
модернизированной основе, второй – с разрушением исторической лингвистики, с 
построение совершенно особого метаязыка истории, не имеющего никакого отношения к 
современному. Несмотря на определенные попытки перевести историю в плоскость 
"новой лингвистики", пока не удалось разрушить старый язык исторического 
повествования, более того, он пока принципиально не поддается окончательной 
деконструкции. Тем не менее, вероятно, в самом ближайшем времени этого удастся 
добиться. И к появлению подобных исследований следует готовиться, чтобы защитить 
традиционную историю, которая пока еще далеко не исчерпала свой потенциал.