В этом выпуске антологии мы, неожиданно для самих себя, впали в прикладное народничество. Обычно отношение “РУ” к народу-Буддоносцу далеко не блестящее, но в данном случае восторги вполне уместны. Потому что речь у нас пойдет о народных песнях..

В своих мемуарах “Красивые, двадцатилетние” великий польский писатель Марек Хласко, вспоминая о советских солдатах, шедших сквозь Польшу дальше на Берлин, так отозвался о русских песнях: “И вслушиваясь в их словах, прислушиваясь к их музыке, нам становилось почему-то ясно, что любого солдата в мире можно победить. Но только – не русского”. Просим пардону у знатоков, так как цитируем по памяти. Однако смысл передаем точно.

Хласко совершенно верно усмотрел главное в духе русских народных песен – торжество какой-то несгибаемой, неистребимой живучести, чистой витальности, как таковой, архетипической, абсолютной жизни. Как показал опыт ХХ века, чтобы победить русского, его мало убить и повалить. Его надо сжечь, растоптать, распылить на атомы по всей Вселенной. Иначе – не одолеешь. Вроде бы победил его… Ан нет! Вот опять он -- живой Москаль. “Поёт, веселится”. И поёт при этом чаще всего иронические оды самому себе.

Оды Вечному Москалю.

* * *

Рассматривая так называемые “народные песни”, постоянно поражаешься – из какого дерьма ухитрялись русские делать вполне приличные тексты, произведения, в реальности выражающие некий “народный дух”. Ведь большинство этих песен сочинили “они” -- дурацкие русско-еврейские интеллигенты, замутившие революционную болтанку в тихом омуте российской действительности.

Положение таких песен в народном (как сказали бы социологи – общественном) сознании удивительно странно. Да, народ их периодически пел, то есть эти песни вроде бы органично вошли в “фольклор”. Но, с другой-то стороны, авторы их были известны и изначально многие из них задумывались не как песни, а как стихотворения, как “феномен высокой культуры”. Поэтому-то в них есть что-то соответствующее глубинным архетипам пресловутой русской души, но есть и много наносного, вытекшего из того, каким образом представляли народ “они”.

На “песенном фронте” словно шла постоянная борьба – иногда народу успешно навязывались “патентованные” образцы псевдо-фольклора. (Сюда попадает, например, следующая, самая анекдотическая часть нашей антологии – “Песни освободительного движения”. Ага, освободительного… Это бессвязное мычание колониальных головорезов: “Зарэжэм, зарэжэм, зарежэм царя”). Но гораздо чаще народ, поглощая эти стихотворные яды, переваривал их, нейтрализовывал и превращал в нечто вполне приемлемое для внутренних “хотений-мотений” русского народа. Чтобы осознать это достаточно сравнить текст песни “Ехал на ярамарку ухарь-купец” в той форме в какой ее исполянют фольклорные ансамбли, с тем, который мы приводим в антологии. “Почувствуйте дифферанс…”

Истинный современный русский народный песенный фольклор можно найти разве что в сборнике “В нашу гавань заходили корабли”. (И мы еще до него доберемся). Ни одну из этих самых “гаванных” песен всерьез петь невозможно. Это песни-анекдоты, песни-издевательства. В советскую эпоху это вылезло открыто, хотя бы потому что официальная культура была по-павлиньи напыщенна и тупо серьезна.

В Великой России, в России Императорской, конечно, не существовало тупого агитпропа, навязывавшего песни о Ленине, партии – “нашем рулевом” и “трудовых подвигах” на БАМе. (В ответ народ о сочинял о “трудовых подвигах” ядовитые частушки, вроде “Мы приехали на БАМ с чемоданом кожаным, а уехали мы с БАМа с хуем отмороженным”). Однако вместо органов пропаганды государственной (возглавлявшихся при “сове” известно кем) действовали неорганизованные, но от этого не менее навязчивые объединения пропаганды общественной (возглавлявшиеся, как ни странно, ими же). Сопротивляться более замаскированному агитационному долбежу было куда труднее. Это в итоге и привело к тому, что у части народа мозги оказались отравлены. Но большинство все же активно сопротивлялось. И духовное сопротивление выражалось прежде всего в ироническом, сниженном отношении к песням, корявыми виршами излагающим идеалы этих пропагандистов. Всех этих революционерешик и демократишек.

“Великого Трикстера”, создавшего, словно бы шутя величайшую империю мира и одну из самых оригинальных цивилизаций на Земле.

И Мальбрук в известной Народной песни имеет куда меньшее отношение к реальному герцогу Мальборо. Он, скорее, близкий родственник Аники-воина или Бовы-королевича.

Мальбрук на войну едет.

Конь был его игрень.

Не знать, когда приедет,

Авось в Троицын день.

День Троицын проходит -

Мальбрука не видать,

Известье не приходит,

Нельзя о нем узнать.

Жена узнать хотела,

Идет на башню вверх;

Пажа вдали узнала,

Кой в грусть ее поверг.

В великом отчаянье

Одежду разрывал.

Супруга вопрошала:

"Что нового привез?"

Сама вся трепетала,

Лия потоки слез.

Не румяньте себя,

Привез печаль немалу,

Оденьтесь так, как я.

Драгой ваш муж скончался,

Не видеть вам его;

Без помощи остался,

Лишился я всего.

Я видел погребенье,

Последний видел долг.

В каком ах! изумленье

Его тогда был полк.

Тяжелу его шпагу

Полковник сам тащил,

Майор сапожну крагу,

За ними поп кадил.

Гроб в яму опустили,

Все предались слезам.

Попы же гимны пели,

А я, глядя, рыдал.

Могилу мы зарыли,

Пошли все по домам.

Как всё мы учинили

- Что ж делать больше там?

Тогда уж было поздно,

Не думали о сне,

Ложились, как возможно..."

и проч.

Следующая песня оказывается одной из самых странных и наиболее ура-патриотических песен, которых когда-либо пели в народе. Исполняли ее активно, правда, только в 18 в. Но все же, вспомнив прошлогоднюю дискуссию о Гымне-Говне, не можем не процитировать “Стихи похвальные России” В.К. Тредиаковского. Думается, что для такой скоморшьей страны как наша это был бы вполне подходящий ГымнЪ.

Россия мати! свет мой безмерный!

Позволь то, чадо прошу твой верный,

Ах, как сидишь ты на троне красно!

Небо российску ты солнце ясно!

Красят иных всех златые скиптры

И драгоценна порфира, митры;

Ты собой скипетр твой украсила

И лицем светлым венец почтила.

О благородстве твоем высоком

Кто бы не ведал в свете широком?

Прямое сама вся благородство:

Божие ты, ей! светло изводство.

В тебе вся вера благочестивым,

В тебе примесу нет нечестивым;

Чада достойны таковыя мати,

Везде готовы за тебя стати.

Чем ты, Россия, не изобильна?

Где ты, Россия, не была сильна?

Сокровище всех добр ты едина,

Всегда богата, славе причина.

Виват Россия! виват драгая!

Виват надежда! виват благая!

Гениальность Коллективного Москаля проявилась уже хотя бы в том, что из поэзии "Великаго" Михайлы Ломоносова народ четко и недвусмысленно выбрал в качестве песни одно из самых издевательских, пародийных и потрясающих стихотворений. Мы уже приводили его во втором выпуске нашей антологии, но здесь дублируем. Ибо – впечатляет…

* * *

Молчите, струйки чисты,

И дайте мне вещать;

Пусть в рощах раздаются

Плачевные слова!

Ручьями слезы льются,

И стонут дерева.

Ты здесь, моя отрада,

Любезный пастушок,

Со мной ходил от стада

На крутой бережок.

Я здесь с тобой свыкалась

От самых лет младых

Уж солнышко спустилось

И село за горой,

И поле окропилось

Вечернею росой.

Я в горькой скуке трачу

Прохладные часы

И наедине плачу,

Лишась твоей красы.

Зеленые листы,

В печали презираю

Приятные плоды.

Я часто вижу властно

Тебя во древесах;

Бегу туда напрасно,

Хочу обнять в слезах.

Но только тень пустая

Меня, несчастну, льстит;

Смущаюся, теряя

Приятный мне твой вид.

Лишь только ветр листами

Тихонько потрясет,

Я тотчас меж кустами

Тебя ищу, мой свет.

От всякой перемены

Всечасно я крушусь

На каждой слух стремлюсь.

Читая песенники, вскоре понимаешь, что особенно веселят сочинения, которые мило и без особых фантазий названы авторами -- “Русские песни”. Они-то не только исполняться должны с перепою, но и написаны авторами явно в таком состоянии. Иначе, как можно объяснить то, что нашему глумливому и глумящемуся Народу авторы приписывают чувствительность и тоскливость. Да, с бодуна иногда такое бывает, но не все время же у человека бодун! Рано или поздно появиться возможность похмелиться и тогда поется нечто совсем иное. (Вроде канонического "Шумел камыш").

“Русские песни” в массе своей в “золотой фонд всем известных текстов” не вошли. Но народ некоторые из них пел. Причем пел с издевательским подмигиванием, хохоча в душе над их авторами. “Дык, энти образованные думают, что это – русская песня”…

Разлюби меня, покинь меня,

Доля, долюшка железная.

Опротивела мне жизнь моя,

Молодая, бесполезная!

Рано-рано ознакомился

Я на море с непогодою;

Поздно-поздно приготовился

В бой отчаянный с невзгодою!

Закатилася звезда моя,

Та ль звезда моя туманная,

Что следила завсегда меня,

Как невеста нежеланная!

Почему-то лирический герой большей части “Русских песен” -- женщина. И поэтому подозреваем, что их исполняли только чтобы лишний раз поглумиться над “бабой, которая и в Африке – дура”. Вот еще некоторые из целой череды такого рода “Русских песен”.

Первая, сочиненная А.А. Дельвигом, была популярна даже в начале ХХ века, так как именно из нее заимствовал Остап Бендер знаменитую фразу: “Скучно, девушки!”

Не с кем сладко побеседовать младой.

Сиротинушка, на всей земле одна,

Подгорюнясь ли присядешь у окна -

Под окошком всё так весело глядит,

И мне душу то веселие томит.

То веселье - не веселье, а любовь,

От любви той замирает в сердце кровь.

И я выду на широкие поля -

С них ли негой так и веет на тебя;

Хочешь с кем-то этим запахом дышать

И другим устам его передавать;

Белой груди чем-то сладким тяжело,

Голубым очам при солнце не светло.

Больно, больно безнадежной тосковать.

И я кинусь на тесовую кровать,

К изголовью правой щечкою прижмусь

И горючими слезами обольюсь.

Как при солнце летом дождик пошумит,

Травку вспрыснет, но ее не освежит,

Так и слезы не свежат меня, младой;

Скучно, девушки, весною жить одной!

Даже знаменитый романс Алябьева, ныне превратившийся в упражнение для начинающих певцов, выражал, по мнению его автора, некую “русскую идею” и назывался “Русской песнью”. Текст все того же Дельвига. Ну-ну…

Голосистый соловей!

Ты куда, куда летишь,

Где всю ночку пропоешь?

Ты лети, мой соловей,

Хоть за тридевять земель,

Хоть за синие моря,

На чужие берега;

Побывай во всех странах,

В деревнях и в городах:

Не найти тебе нигде

Горемышнее меня.

У меня ли у младой

Дорог жемчуг на груди,

У меня ли у младой

Жар-колечко на руке,

У меня ли у младой

В сердце миленький дружок.

В день осенний на груди

Крупный жемчуг потускнел,

Сочинители думали, что таким образом они выражают “женственную и трепетную душу России”. А народ, исполняя эти песни, подыхал от хохота. Потому что твердо знал – отчего поет соловей. “Жрать хочет, оттого и поет” (М.Зощенко).

На лихой беде!

Не женись на вдовушке,

На чужой жене)

Не женись на золоте,

Тестевом добре)

Не женись на почестях,

Жениной родне!

Жениться на золоте -

Сам продашь себя;

Женишься на почестях -

Пропадай жена!

Загоняй соловушку

В клеточку твою;

Выбирай из девушек

Пташечку-жену.

Нам особенно понравились потрясающие строки про “божии леса” и “царские города”. Это почти гениально. По неожиданно проявившемуся чувству -- на уровне розановских размышлений об утопической России: “Конечно, над всем Царь с “секим башка”. И пустыни. И степи. Ледовитый океан и (дотянулись бы) Индийский океан (Персидский залив). И прекрасный княжий Совет – с ½ - венцами и посадниками; и внизу – голытьба Максима Горького. И все прекрасно и полно, как в “Подводном Царстве” у Садко”.

Или в галичевских “Русских плачах” (о России):

* * *

Но даже в откровенно похмельных песнях, про несчастную, загубленную жизнь, чувствуется какая-то железная основа. Склонность к тому, чтобы вполне иронично перенести те несчастья, которые заставили русского мужика выдуть поллитра самогона и валяться в канаве, скорбно мыча: “среди долины ровыня-я-я-я…” То, что авторам изначальных текстов песен представлялось трагедией, русские воспринимали как фарс.

И совершенно справедливо! Вот “сплотка” из трёх самых известных похмельных песен. Вчитайтесь текст и осознайте одно – допев до слов “Одних я сам пугаюся, другой бежит меня”, можно только расхохотаться, вылезти из канавы, отряхнуться и запеть что-нибудь более веселое.

На гладкой высоте,

Цветет, растет высокий дуб

В могучей красоте.

Высокий дуб, развесистый,

Один у всех в глазах;

Один, один, бедняжечка,

Как рекрут на часах!

Взойдет ли красно солнышко

Кого под тень принять?

Ударит ли погодушка -

Кто будет защищать?

Ни сосенки кудрявыя,

Ни ивки близ него,

Ни кустики зеленые

Не вьются вкруг него.

Ах, скучно одинокому

И дереву расти!

Ах, горько, горько молодцу

Без милой жизнь вести!

Есть много сребра, золота -

Кого им подарить?

Есть много славы, почестей -

Но с кем их разделить?

Встречаюсь ли с знакомыми -

Поклон, да был таков;

Встречаюсь ли с пригожими -

Поклон да пара слов.

Все други, все приятели

До черного лишь дня.

Где ж сердцем отдохнуть могу,

Когда гроза взойдет?

Друг нежный спит в сырой земле.

На помощь не придет!

Возьмите же всё золото,

Все почести назад;

Мне родину, мне милую,

Мне милой дайте взгляд.

* * *

Был мир веселей

И солнце и воды

Блистали светлей!

И лес был тенистей

Стыдливой чете;

И розы душистей,

И люди не те!

* * *

В Казань дорогой столбовой,

И колокольчик, дар Валдая,

Гудет уныло под дугой.

Ямщик лихой - он встал с полночи

Ему взгрустнулося в тиши;

И он запел про ясны очи,

Про очи девицы-души:

"Вы очи, очи голубые,

Вы сокрушили молодца,

Зачем, о люди, люди злые,

Вы их разрознили сердца?

Но наряду с “похмельным пением” исполняли русские и другие песни. Например, те, где прославлялся практицизм Великого Москаля. Причем практицизм этот торжествовал даже в таких странных текстах, как поучения будущей невесте. Из всей массы подобных песен русские почему-то полюбили одну и, как нам кажется, из-за четырех первых строчек. (Хотя и сама песня – анекдот в ОБЕРИУтском стиле).

На две расплетать!

Прикажи мне русую

В ленту убирать!

Пущай, не покрытая

Шелковой фатой,

Очи молодецкие

Веселит собой!

То ли житье девичье,

Чтоб его менять,

Торопиться замужем

Золотая волюшка

Мне милей всего!

Не хочу я с волюшкой

В свете ничего)"

- "Дитя мое, дитятко,

Дочка милая!

Головка победная, неразумная!

Не век тебе пташечкой

Звонко распевать,

Легкокрылой бабочкой

По цветкам порхать!

Заблекнут на щеченьках

Маковы цветы,

Прискучат забавушки -

Стоскуешься ты!

А мы и при старости

Себя веселим:

Младость вспоминаючи,

На детей глядим;

И я молодешенька

Была такова,

И мне те же в девушках

Действительно – какого хрена в “изъян”-то входить? Экономить надоть. И работать. А все остальное -- “лырика”.

Москаль удивительно практичен и постоянно это подчеркивает. Возьмем хотя бы опять каноническое и всем известное. То, откуда взято идиоматическое “Размахнись рука, раззудись плечо!”

Степь привольная,

В гости я к тебе

Не один пришел:

Я пришел сам-друг

С косой вострою;

Ты пахни в лицо,

Ветер с полудня!

Освежи, взволнуй

Степь просторную!

Засверкай кругом!

Зашуми, трава,

Подкошонная;

Поклонись, цветы,

Головой земле!

Вспоминая уже подымавшуюся нами в одном из предыдущих выпусков антологии тему (“Битие Жыда”, как сказал бы Их Преподобие Боба Иисусович Рабинович) отметим один факт -- из всех произведений “Солнца Русской Поэзии” и “Нашего Всо” А.С. Пушкина народ уверенно выбрал самую ксенофобскую и издевательскую.

И хладную душу терзает печаль.

Прелестная дева ласкала меня,

Но скоро я дожил до черного дня.

"С тобою пируют (шепнул он) друзья;

Тебе ж изменила гречанка твоя".

Мы вышли; я мчался на быстром коне;

И кроткая жалость молчала во мне.

Едва я завидел гречанки порог,

Глаза потемнели, я весь изнемог...

Не взвидел я света; булат загремел...

Прервать поцелуя злодей не успел.

Я помню моленья... текущую кровь...

Погибла гречанка, погибла любовь.

С главы ее мертвой сняв черную шаль,

Отер я безмолвно кровавую сталь.

С тех пор не целую прелестных очей,

С тех пор я не знаю веселых ночей.

Гляжу как безумный на черную шаль,

И хладную душу терзает печаль.

Хоть и называется всё это “Молдавской песней”, ясно, что речь идет о классической судьбе Москаля, обманутого Жыдами и Чыченами. И руководство к действию налицо – Жыда проклясть и пинка под зад, Чычену – голову долой. И “концы в воду” -- “в дунайские волны их бросил тела”. Не случайно стал Александр Сергеич лучшим русским поэтом – он просто чутче всех прислушивался к утробным воплям москальской души. (А другой “Вяликий Писатель” Руси, но уже совецких времен, сочинил не менее гениальную пародию на эту песню – В.В. Ерофеев: “Когда молодой и веселый я был Кубанскую водку я сильно любил”).

Народные песни в реальности стремились стать “энциклопедией русской жизни”. Даже про “упокойников”, другой постоянный объект народного мифотворчества, Вечный Москаль не забыл.

Как много дум наводит он

О юных днях в краю родном,

Где я любил, где отчий дом.

И как я, с ним навек простясь,

Там слушал звон в последний раз!

Уже не зреть мне светлых дней

Весны обманчивой моей!

Лежать и мне в земле сырой!

Напев унывный надо мной

В долине ветер разнесет;

Другой певец по ней пройдет.

И уж не я, а будет он

В раздумье петь вечерний звон!

Скоро, конечно, и я тоже сделаюсь

Падалью, полной червей,

Но все ж я жив и ликую над трупами

Раньше подохших людей.

Смешно, но следующий текст не только стал основной для одной из самых глумливых чисто народных песен (тех, про которые в сборниках пишут “слова и музыка народные”), но и заключал в себе зародыш одной из важнейших каэспешных тем. По уровню инфантилизма песня Н.Ф. Щербины “После битвы” -- откровенно “бардовская”. Только недоделанная и по странному выверту времени зародившаяся в мозгах поэта первой половины 19 в.

Эгейские волны шумят...

Нам берег и душен, и тесен;

Суровые стражи не спят,

Раскинулось небо широко,

Теряются волны вдали...

Отсюда уйдем мы далёко,

Подальше от грешной земли!

Не правда ль, ты много страдала?..

Минуту свиданья лови...

Ты долго меня ожидала,

Приплыл я на голос любви.

И к милой с турецкою раной,

Как с лучшим подарком, приплыл.

А вот, что сделал из этого бреда (хотя и не сразу) Гениальный Москаль. Он сотворил текст, далеко затмивший Щербининский оригинал. Итак, “Раскинулось море широко”. (И особо отметим, что в народе исполнялся даже не полный текст, а самые пародийные и издевательские строки этой песни. Советуем сомневающимся послушать вариант, исполняющийся Ю.Шевчуком на кассете “Митьковские песни”. Но мы все же ценим именно полный вариант. Это какая-то квинтэссенция глума)

* * *

Раскинулось море широко,

И волны бушуют вдали.

Товарищ, мы едем далеко,

Подальше от нашей земли.

Не слышно на палубе песен,

И Красное море волною шумит,

А берег суровый и тесен, -

Как вспомнишь, так сердце болит.

На баке уж восемь пробило -

Товарища надо сменить.

По трапу едва он спустился,

Механик кричит: "Шевелись!"

"Товарищ, я вахты не в силах стоять,

Сказал кочегар кочегару, -

Огни в моих топках совсем прогорят;

В котлах не сдержать мне уж пару.

Пойди заяви, что я заболел

И вахту, не кончив, бросаю.

Весь потом истек, от жары изнемог,

Работать нет сил - умираю".

Товарищ ушел... Лопатку схватил,

Собравши последние силы,

Дверь топки привычным толчком отворил,

И пламя его озарило:

Лицо его, плечи, открытую грудь

И пот, с них струившийся градом, -

О, если бы мог кто туда заглянуть,

Назвал кочегарку бы адом!

Котлы паровые зловеще шумит,

От силы паров содрогаясь,

Как тысячи змей пары же шипят,

Из труб кое-где пробиваясь.

А он, извиваясь пред жарким огнем,

Лопатой бросал ловко уголь;

Внизу было мрачно: луч солнца и днем

Не может проникнуть в тот угол.

Механик тобой недоволен.

Ты к доктору должен пойти и сказать, -

Лекарство он даст, если болен".

За поручни слабо хватаясь рукой,

По трапу наверх он взбирался;

Идти за лекарством в приемный покой

Не мог - от жары задыхался.

На палубу вышел, - сознанья уж нет.

В глазах его все помутилось,

Увидел на миг ослепительный свет,

Упал... Сердце больше не билось...

К нему подбежали с холодной водой,

Стараясь привесть его в чувство,

Но доктор сказал, покачав головой:

"Бессильно здесь наше искусство..."

Как зеркало воды блестели;

Явилось начальство, пришел капитан,

И "вечную память" пропели.

Доску приподняли дрожащей рукой,

И в саване тело скользнуло,

В пучине глубокой, безвестной морской

Навеки, плеснув, утонуло.

Напрасно старушка ждет сына домой;

Ей скажут, она зарыдает...

А волны бегут от винта за кормой,

И след их вдали пропадает.

В угрюмой, седой глубине,

Эскадрою стали подводной,

Без якоря встали на дне.

У каждого мертвого судна

В рассыпанном, вольном строю,

Седые лежат адмиралы,

И дремлют матросы вокруг,

У них прорастают кораллы

Сквозь пальцы раскинутых рук.

На первом ущербе луны,

Встают мертвецы молчаливо

Сквозь белые брызги волны.

Их лица неясны, как тени,

Им плечи одела роса.

И листья подводных растений

Плющом заплели волоса.

Летят мертвецов вереницы

На запад, на сушу, домой.

Несутся быстрее, чем птицы,

Но путь им заказан прямой.

Хребтов вековые отроги, .

Изгибы морских берегов

И рельсы железной дороги

Уж стали добычей врагов.

И только остался окружный,

Далекий, нерадостный путь.

На тропик летят они южный,

Спешат материк обогнуть.

Мелькают мысы за мысами,

Вдогонку несется луна.

Они не опомнятся сами,

Пред ними - родная страна.

Но что же их стиснулись руки

И гневом блеснули глаза?

На родине смертные муки,

Бушует слепая гроза.

Торговые, людные села,

Больших городов суета...

Повсюду ярмо произвола,

Не знает границ нищета.

От Камы до желтого Прута,

Как буйного моря волна,

Растет беспощадная смута,

Кипит роковая война.

И плачут голодные дети,

И катится ярости крик,

И свищут казацкие плети,

Сверкает отточенный штык...

И падает также рядами

Подкошенный юности цвет

В широкие общие ямы,

В могилы, где имени нет.

Я видел как в темной пучине кипят,

В зловещий свиваяся клуб,

Но от большей или меньшей “эзотерики” обратимся ко всем (без исключения) известным песням. Не будем, правда, приводить неофициальный гимн русского народа “Шумел камыш”, так как неизвестный его автор (видимо – само коллективное подсознание москалей) изначально создал шедевр, в котором “не убавить – не прибавить” и который по сей день исполняется в строго оригинальном варианте.

Зато другие песни выворачивались наизнанку и можно только поражаться, как из полнейшего бреда рождались “Вяликие Произведения”. Воистину, Москали обладали какой-то тайной творческого алхимического процесса, в реальности способного из словесного “дерьма сделать конфету”.

Например, оказывается, что в оригинальном варианте любимой песни народных застолий “Степь да степь кругом…” эта заглавная строка просто отсутствуют! Более того – песня оказалась непредсказуемо и ненамеренно актуальной, когда выяснилось -- про какую именно степь поет ямщик. В очередной раз призываю читателей – сравните предлагающийся вариант и тот, который вы знали с глубокого детства.

Степь всё вдаль бежит;

Вьюга снежная

На степи гудит.

Широко-велик;

Как в степи глухой

Умирал ямщик;

Как в последний свой

Передсмертный час

Он товарищу

Отдавал приказ:

Схорони меня

Здесь, в степи глухой;

Вороных коней

Отведи домой.

Отведи домой,

Сдай их батюшке;

Отнеси поклон

Старой матушке.

Молодой жене

Ты скажи, друг мой,

Чтоб меня она

Не ждала домой...

Ей прощальное

И отдай кольцо

Обручальное.

Пусть о мне она

Не печалится;

С тем, кто по сердцу,

Обвенчается!"

Замолчал ямщик,

Слеза катится...

А в степи глухой

Вьюга плачется.

Голосит она,

В степи стон стоит,

Та же песня в ней

Ямщика звучит:

"Как простор степной

Широко-велик;

Как в степи глухой

Умирал ямщик".

Льет слезы девица над быстрой рекой.

О том ли грустишь ты, что, крепко любя,

Иль милого брата? Пугает ли даль?"

"С отцом и родимой мне век не пробыть;

С тобой и далече мне весело жить!

Грущу я, что скоро мой локон златой

Дон быстрый покроет холодной волной.

Когда я ребенком беспечным была,

Смеясь мою руку цыганка взяла

И, пристально глядя, тряся головой,

Сказала: "Утонешь в день свадебный свой!"

Вот двинулся поезд. Все конники в ряд.

Чугунные плиты гудят и звенят:

Но конь под невестой, споткнувшись, упал,

И Дон ее принял в клубящийся вал...

"Скорее бандуру звончатую мне!

Размыкаю горе на быстрой волне!"

Лад первый он тихо и робко берет...

Хохочет русалка сквозь пенистых вод.

Но в струны смелее ударил он раз...

Вдруг брызнули слезы русалки из глаз,

И молит: "Златым не касайся струнам,

Невесту младую назад я отдам.

Хотели казачку назвать мы сестрой

За карие очи, за локон златой".

Лес зеленый шумит;

Под горой, за рекой,

Хуторочек стоит.

В том лесу соловей

Громко песни поет;

Молодая вдова

В хуторочке живет.

В эту ночь-полуночь

Удалой молодец

Хотел быть, навестить

Молодую вдову...

На реке рыболов

Поздно рыбу ловил;

Погулять, ночевать

В хуторочек приплыл.

"Рыболов мой, душа!

Не ночуй у меня:

Свекор дома сидит,

Он не любит тебя...

Не сердися, плыви

В свой рыбачий курень;

Завтра ж, друг мой, с тобой

Гулять рада весь день".

"Сильный ветер подул...

А ночь будет темна!..

Лучше здесь, на реке,

Я просплю до утра".

Опозднился купец

На дороге большой;

Он свернул ночевать

Ко вдове молодой.

"Милый купчик-душа!

Чем тебя мне принять...

Не топила избы,

Нету сена, овса.

Лучше к куму в село

Только завтра, смотри,

Погостить заезжай!"

"До села далеко;

Конь устал мой совсем;

Есть свой корм у меня,

Не печалься о нем.

Я вчера в городке

Долго был - всё купил;

Вот подарок тебе,

Что давно посулил".

"Не хочу я его!..

Боль головушку всю

Разломила насмерть;

Ступай к куму в село".

"Эта боль - пустяки!..

Средство есть у меня:

Слова два - заживет

Вся головка твоя".

Засветился огонь,

Закурилась изба;

Для гостей дорогих

Стол готовит вдова.

За столом с рыбаком

Уж гуляет купец...

(А в окошко глядит

Удалой молодец)...

"Ты, рыбак, пей вино!

Мне с сестрой наливай.

Если мастер плясать -

Петь мы песни давай!

Я с людями люблю

По-приятельски жить;

Ваше дело - поймать,

Наше дело - купить...

И пошел с рыбаком

Купец песни играть,

Молодую вдову

Обнимать, целовать.

Не стерпел удалой,

Загорелась душа!

И - как глазом моргнул

И с тех пор в хуторке

Никого не живет;

Лишь один соловей

Громко песню поет...

Как вам про “растворившуюся избу”? Рыбак-то, оказывается, колдун был. Глазом моргнул и изба растворилась, как соль в воде…

Но хватит глумиться. Переходим к одному из шедевров русской песенной культуры. Здесь перед нами самое удивительное свидетельство пресловутой духовной алхимии. Это знаменитая “Ехал на ярмарку ухарь купец”. Мы были потрясены, обнаружив оригинал этой песни и осознав -- из какого морализаторского и преисполненного революционаристскими намеками дерьма сделал русский народ одну из самых смешных и циничных своих песен. Песню, где ухарь-купец вырастает в символ неистребимого и неунывающего Москальского духа. Вот, читайте.

Ухарь-купец, удалой молодец.

Стал он на двор лошадей покормить,

Вздумал деревню гульбой удивить.

В красной рубашке, кудряв и румян,

Вышел на улицу весел и пьян.

Собрал он девок-красавиц в кружок,

Выхватил с звонкой казной кошелек.

Потчует старых и малых вином:

"Пей-пропивай! Поживем - наживем!.."

Морщатся девки, до донышка пьют,

Шумят, и пляшут, и песни поют.

Ухарь-купец подпевает-свистит,

Оземь ногой молодецки стучит.

Синее небо, и сумрак, и тишь.

Смотрится в воду зеленый камыш.

Полосы света по речке лежат.

В золоте тучки над лесом горят.

Девичья пляска при зорьке видна,

Девичья песня за речкой слышна.

По лугу льется, по чаще лесной...

Там услыхал ее сторож седой;

Дуб не шелохнется, сторож молчит.

К девке стыдливой купец пристает,

Обнял, целует и руки ей жмет.

Рвется красотка за девичий круг:

Совестно ей от родных и подруг,

Смотрят подруги - их зависть берет:

Вот, мол, упрямице счастье идет.

Девкин отец свое дело смекнул,

Локтем жену торопливо толкнул.

Сед он, и рваная шапка на нем.

Глазом мигнул - и пропал за углом.

Девкина мать расторопна-смела,

С вкрадчивой речью к купцу подошла:

"Полно, касатик, отстань - не балуй!

Девки моей не позорь, не целуй!"

Ухарь-купец позвенел серебром:

"Нет, так не надо... другую найдем!.."

Вырвалась девка, хотела бежать,

Мать ей велела на месте стоять.

Звездная ночь и ясна и тепла.

Девичья песня давно замерла.

Шепчет нахмуренный лес над водой,

Ветром шатает камыш молодой.

Синяя туча над лесом плывет,

Темную зелень огнем обдает.

В крайней избушке не гаснет ночник,

Спит на печи подгулявший старик,

Спит в зипунишке и в старых лаптях,

Рваная шапка комком в головах.

Молится богу старуха жена,

Плакать бы надо - не плачет она.

Дочь их красавица поздно пришла,

Девичью совесть вином залила.

Что тут за диво! и замуж пойдет...

То-то, чай, деток на путь наведет!

Кем ты, люд бедный, на свет порожден?

Кем ты на гибель и срам осужден?

А чем кончается эта песня в самом известном народном варианте? “Девка домою под утро пришла, полный подол серебра принесла”. И ни капли морализаторства или осуждения. “Жызднь, ети ее…” А самыми запоминающимися, самыми акцентируемыми строками песни стали слова купца. В них в чеканной форме выразилась евразийская, несгибаемая, железная сущность Москаля, которого невозможно сломать, играя на его “чуйствах”. “Не про нас “страдания молодого Вертера”. Нас на сантименты не купишь и не возьмешь. Отряхнемся и пойдем дальше. Мы – русские!”

А еще короче и еще внятней:

Зипун - весь пожиток..

Эх, живи - не тужи,

Умрешь - не убыток!

Он идет да поет,

Ветер подпевает;

Сторонись, богачи!

Беднота гуляет!

Рожь стоит по бокам,

Отдает поклоны...

Эх, присвистни, бобыль!

Слушай, лес зеленый!

Уж ты сыт ли, не сыт -

В печаль не вдавайся:

Причешись, распахнись,

Шути-улыбайся!

Поживем да умрем -

Будет голь пригрета...

Разумей, кто умен,-

Песенка допета!

Однако перейдем к самым известным “разбойничьим” текстам. Знаменитая “Живет моя отрада в высоком терему”. Здесь даже жалко, что наибольшие дурости народ из текста выкинул. Отдельные предложения – это нечто.

В высокий этот терем нет ходу никому;

Но я нежданным гостем - настанет только ночь

К желанной во светлицу пожаловать не прочь!..

Без шапки-невидимки пройду я в гости к ней!..

Была бы только ночка сегодня потемней!..

При тереме, я знаю, есть сторож у крыльца,

Но он не остановит детину-удальца:

Эх, мой кистень страшнее десятка кистеней!..

Была бы только ночка сегодня потемней!..

И он не загородит собой дороги к ней!..

Была бы только ночка сегодня потемней!..

Из терема-темницы в дремучие леса!..

Бежим - готова тройка лихих моих коней!..

Была бы только ночка сегодня потемней!..

Едва перед рассветом рассеется туман,

К товарищам с желанной примчится атаман;

И будет пир горою тогда в густом лесу,

И удалец женою возьмет себе красу;

Он скажет: не увидишь со мной ты черных дней!..

Была бы только ночка сегодня потемней!..

“Отведав кистеня” – это круто. Так и слышишь крики офени где-нибудь на Макарьевсокй ярмарке: “Медовуха, медовуха, кистень свежий, свежесваренный! Отведай, хто хошь!”

Другая же известнейшая “разбойничья песня” больше всего напоминает пролетарские “рассказки” про то, как “среда заела” и “не поступайте так, братцы, худо будет”. Короче – “песня-предостережение”, из раздела “социальная профилактика бытовых преступлений”.

Гулял я молодцом,

Не знал тоски-кручинушки,

Как вольный удалец.

Любил я деву юную, -

Как цветик хороша,

Тиха и целомудренна,

Румяна, как заря.

Ах! ночка та была,

Июньская волшебная,

Счастлива для меня.

Бывало, вспашешь полосу,

И мне тропой знакомою,

В заветный бор идешь,

Глядишь: моя красавица

Давно уж ждет меня;

Глаза полуоткрытые,

С улыбкой на устах.

Свиданиям конец,

И деву мою милую

Ласкает уж купец.

Изменница презренная

Лишь кровь во мне зажгла,

Забыла мою хижину,

В хоромы жить ушла.

За клеткой золотой,

Как куколка наряжена,

С распущенной косой.

Просил купца надменного,

Ее чтоб отпустил;

В ногах валялся, кланялся,

Злодей не уступил.

Вернулся в свою хижину -

Поверьте, одурел

И всю-то ночь осеннюю

В раздумье просидел.

Простился с отцом-матерью

И вышел через двор.

Теперь в Сибирь далекую

Угонят молодца

За деву черноокую,

За старого купца.

Но вот постепенно мы вступаем в “сумеречную”, пограничную зону. Здесь “они” постепенно стали превращать разбойников, которые в глазах простого народа все-таки оставались “злодеями”, в романтических героев и “борцов за народное счастье”. Однако даже такие, не откровенно революционаристские песни русские превращали в нечто вполне приемлемое. Вот, присмотритесь – из чего была сотворена песня “Славное море, священный Байкал”.

Славный корабль - омулевая бочка...

Ну, баргузин, пошевеливай вал...

Плыть молодцу недалечко.

Долго я звонкие цепи носил;

Худо мне было в норах Акатуя,

Старый товарищ бежать пособил,

Ожил я, волю почуя.

Шилка и Нерчинск не страшны теперь;

Горная стража меня не видала,

В дебрях не тронул прожорливый зверь,

Пуля стрелка - миновала.

Шел я и в ночь, и средь белого дня;

Близ городов я поглядывал зорко;

Хлебом кормили крестьянки меня,

Парни снабжали махоркой.

Весело я на сосновом бревне

Вплавь чрез глубокие реки пускался;

Мелкие речки встречалися мне -

Вброд через них пробирался.

У моря струсил немного беглец;

Берег обширен, а нет ни корыта;

Шел я коргой и пришел наконец

К бочке, дресвою замытой.

Нечего думать - бог счастья послал:

В этой посудине бык не утонет;

Труса достанет и на судне вал -

Смелого в бочке не тронет.

Четверо суток верчусь на волне;

Парусом служит армяк дыроватый,

Добрая лодка попалася мне,

Лишь на ходу мешковата.

Близко виднеются горы и лес,

Буду спокойно скрываться под тенью,

Славное море - привольный Байкал,

Славный корабль - омулевая бочка...

Ну, баргузин, пошевеливай вал...

Плыть молодцу недалечко!

Он с боков от подножья до края,

И стоит сотни лет, только мохом одет,

Ни нужды, ни заботы не зная.

Из людей лишь один на утесе том был,

Лишь один до вершины добрался,

И утес человека того не забыл

И с тех пор его именем звался.

И хотя каждый год по церквам на Руси

Человека того проклинают,

Но приволжский народ о нем песни поет

И с почетом его вспоминает.

Раз ночною порой, возвращаясь домой,

Он один на утес тот взобрался

И в полуночной мгле на высокой скале

Там всю ночь до зари оставался.

Он наутро с утеса спустился

И задумал идти по другому пути -

И идти на Москву он решился.

Но свершить не успел он того, что хотел,

И не то ему пало на долю;

И расправой крутой да кровавой рекой

Не помог он народному горю.

Никому своих дум не поведал.

Лишь утесу тому, где он был, одному

Он те думы хранить заповедал.

И поныне стоит тот утес, и хранит

Он заветные думы Степана;

И лишь с Волгой одной вспоминает порой

Удалое житье атамана.

Как вам “орлиный притон” и “буйные кости”? Не хилые образы. Посильнее “черного солнца меланхолии”! Но о всех дикостях “революционной поэзии” подробнее поговорим в следующем выпуске антологии.