Для человека, имеющего необходимый минимальный набор извилин в 
голове, не является большой тайной, что мир на пороге третьего тысячелетия 
давно утратил благородные черты древнего аристократизма, всегда 
державшегося на трех китах прошлых веков: Вере, Мудрости и Красоте. Лишь 
«кое-где у нас порой» встречаются редкие обломки древнего ковчега, 
попадаются единичные Хранители Веры и Чистоты, сами не подозревающие о 
своей тайной Службе высшим силам. В обычном режиме существования их 
жизнь не замечается другими, окружающей грязи хватает на то,  чтобы 
забрызгать эту Чистоту до полной потери внешнего различения. Однако этот 
тип Верного Стража неумолимо врывается время от времени на страницы 
литературных изысков в жанре фэнтэзи. Литературой для «элиты», для 
«благородных господ» этот тип давно почитается  вымершим, как птеродактиль 
Юрского периода, а потому не представляющим особого художественного 
интереса. И все же, и все же… Изредка на интеллектуальном литературном 
небосводе встречаются вещицы такого рода, возрождающие угасший интерес к 
духовному аристократизму в его чистом, первозданном виде, от которого веет 
седовласой древностью и священной пылью веков. Или пытающиеся возродить 
таковой интерес. Или же мощным, почти агрессивным напором утверждающие 
наличие и существование в нынешнем времени малочисленного (но все-таки!) 
племени рыцарей духа, жрецов Высшей власти и тайного  Знания. Вопрос, 
откуда  берется это знание и что несет в себе эта власть – задавать не 
рекомендуется. Все равно ответа не будет. Да он и не нужен. Главное, что  все 
это есть и есть служители этого верховного культа. Наивно было бы думать, что 
этот культ страдает неизлечимой болезнью последних времен – непроходимой 
гуманностью и вульгарным человеколюбием, что он несет в себе преизбыток 
этичности и целью ставит утверждение всеобщего прогресса и счастья 
человечества. Вовсе нет. Как и всякий культ, этот – лишь для избранных, для 
«высокорожденных» и их Стражей. Древние законы, которых уже никто не 
помнит и не знает, не терпят всеобщего равенства. Братство –да, возможно, 
свобода – несомненно. Но равенство? – Химера, придуманная подонками (от 
слова «дно»), возомнившими себя равными богам и по трупам взбирающимися 
наверх. И если верно, что всякая цель достойна своих средств, то там, наверху 
оказываются тоже – одни лишь трупы. А поскольку трупы имеют обыкновение 
гнить и разлагаться, то – сколь это ни неприятно – вонь простирается над всем 
«равенством», стоит столбом в каждом его закоулке и тупичке, нависает 
плотным облаком над домами и лесами, над хижинами и дворцами, ее не 
истребит ни парфюм, ни дегазация, от нее не укроешься ни за крепкими 
стенами, ни за герметичными окнами – не поможет и метод Воланда: 
«обзавестись тряпками и заткнуть ими все щели». Равенство рождается на 
помойке, там же  оно окончит  свои дни. Беда только в том, что таких помоек 
становится все больше, они увеличиваются в масштабах и благоухают все 
сильнее. Они становятся все агрессивнее, атакуют все чаще и наглее. Оттуда 
тянется омерзение – когда легким дымком, а когда и черной 
непроходимой гарью. Задача всякого, кто еще верит в  чистоту и красоту, -- в 
том, чтобы остановить рост этих помоек, сделать так, чтобы они не чувствовали 
себя хозяевами жизни. Красота спасет мир, только отождествившись с ним. 
Когда мир станет нетленной красотой, когда жизнь станет  божественной 
красотой  -- они спасутся. Помойка не может спастись по определению, стать 
красотой – тем паче. Мир, состоящий из помоек, достоин жалости.  Куда ушли 
из него сила, стоящая на пути у презрения, и мудрость, убивающая слабость и 
трусость? Но если их уже нет – остались их оруженосцы. Они называют себя 
«пехотой ночи». Пехота – потому что в бой  брошены их тела – не лошади и не 
танки: лицом к лицу,  глаза в глаза с врагом. Ночи – потому что Ночь древнее 
дня, право Ночи – право первородства. Первый грех, первое преступление, 
первая ошибка – рождены Днем, Ночь взяла на себя исправление ошибок и 
выпрямление дорог и судеб. Судьбы мира вершатся ночью, судьбы людей 
предопределяются  Ночью.

	Пехота ночи – авангард, тяжело бредущий под знаменем древней, 
поруганной красоты среди грязных луж пошлости, смердящих расселин 
мерзости, среди нечистот рабской лживости и пепелищ, оставленных  
всепобедным плебейским хамством. Авангард – не войско, он слишком  
малочислен, даже если каждый в нем стоит в бою четырех десятков. Вслед ему 
должны идти те, кто рожден для чистоты, те, кто еще не знают – Что они и Кто 
они, но чувствуют, что они – не одни из Тех, Многих, а одни из Немногих («Да, 
я знаю, я вам не пара, Я пришел из другой страны»). Ибо если ты один из 
Многих – горе побежденному: ты проиграл схватку  с жизнью, страх жизни 
убил  в тебе все лучшее и уподобил тебя мумии, у которой все – снаружи, а 
внутри – пустота. Только тот, кто еще держится сознанием своей изначальной, 
неповторимой красоты и Единственности (не опошляя эту Единственность 
агрессивностью возбужденного самца), -- только тот может пересечь черту, из-
за которой не возвращаются обратно. Там выдают оружие и напутствуют в бой 
– первый и он же – последний. Смысл жизни вырастает в Предназначение – 
защищать все высокорожденное. То, что обозначается давно истертыми 
понятиями царство, служение, супружество, добро, красота, 
аристократия, власть, мудрость, вера. Спасать все это от омерзения, 
омерзения не как  чувства, но как вполне материальной субстанции, глотающей 
человеческие души и изрыгающей яд. Тут уж не до милосердия и проповеди 
непротивления злу насилием. Тут – удар на удар. И если повезет --  можно 
попытаться вернуть мир к его истокам, незамутненным веками пробуждения 
чудовища, имя которому Охлос.

Охлос рвется к власти.
Несчастье государей (и их народов) в том, что они
-- как истинные аристократы –
уступают дорогу.