Что касается сферы "детопроизводства" (говоря словами В.И.Ленина из его работы "Что такое "друзья народа"..."), то, на мой взгляд, в этом отношении москаль довольно мало отличается от "провинциалов". Впрочем, очень уж большим знатоком москальской жизни в этом смысле я себя назвать не могу, но "со стороны и сбоку" мне данная область видится, как едва ли не главная суть их существования. Если они зарабатывают ресурс для проведения свободного времени, то в 7 из 10 случаях речь идет о семье и детях. Если же москаль еще не обзавелся семьей, основной его расход средств и энергии – на формирование вокруг себя устойчивых связей, в том числе сексуальных. Если ему предложить выбор между небольшой, но верной спекуляцией, и визитом к очередной любовнице, скорее всего он предпочтет второе. Конечно, есть исключения, но они редки. К тому же, не стоит путать спекуляцию с "халявой". От "халявы" москаль уж точно никогда не откажется, что, конечно, не способствует успеху этого психологического типа в "цивилизованном мире" (бесплатного сыра, как известно, не бывает – и москалей на него ловят пачками). Московитам следовало бы всячески подавлять в себе страсть к дармовщине, ибо отказ от этого сомнительного развлечения немедленно улучшил бы их "рейтинг" среди других российских психологических моделей, среди тех же закоренелых провинциалов. Но, судя по всему, это невозможно. Желание получить что-то "за так", на мой взгляд, имеет философскую и даже религиозную основу. Это ведь та самая вера в доброго Бога, в возможность чуда, в способность мира иногда делать человеку приятные сюрпризы. В сущности, москаль оптимистичен в душе. Ему не нужно "позитивное мышление" и не требуются лекции Дейла Карнеги. Даже если он мрачен и зол, его настроение в этом – неглубокое. Здесь нет протестантской убежденности в жестоком и несправедливом устройстве мира. Москальское стремление к организации "магарыч-экономики" и есть проявление какого-то тайного русского мифа об изначально доброй вселенной. Его можно, в общих чертах, сформулировать так: некогда был на земле рай, где всего было вдоволь и все друг друга любили. При этом работать и гнуть спину не требовалось. Потом людей почему-то изгнали из рая, им пришлось работать, но они знают, что Творец добр, что он может подкинуть что-то и "просто так", что он даже ценит "безделье из религиозных соображений"... Более того, сами они стараются вне "урока" труда воспроизвести райскую жизнь, хотя бы ее бледный образец. А из такой убежденности в доброте Бога проистекает, в конечном счете, москальская идея избранности и превосходства над другими народами. Пусть бессмысленно копошатся в поте лица люди Запада, думает москаль, - в отличие от них нам Господь подает иногда очень неплохую милостыню, и мы этому рады. Что ж, мы нищие, но разве не нищ человек как таковой, вне зависимости от нации... Просто мы понимаем эту метафизическую истину, а они – нет, и они трудятся, подобно богачу из евангельской притчи, который радовался тому, что наполнил закрома. Но Бог сказал ему: сегодня же ночью возьму душу твою. И совсем не исключено, что в один прекрасный день Он отдаст нам все, сделанное этими ограниченными, туповатыми, не чувствующими истинного вкуса жизни, вечно погруженными в неизбывную печаль рабочими муравьями. О, эта душевная мука наполнителей вечно недостаточно полных закромов! Я никогда не забуду свое первое, довольно жуткое впечатление от такой даже, весьма условной, заграницы, как Польша: буквально в конце первой недели моего "путешествия" я почувствовал приторно-горький вкус разлитой повсюду, почти метафизической, всеобщей тоски (при том, что братья-славяне вообще-то ненамного обогнали нас во внедрении современных экономических моделей). И эта тоска царила на фоне подчеркнуто-безудержного веселья, которое в те времена (1996 г.) Москве даже и не снилось. Либеральный капитализм, превращающий человека в точку двумерного графика, и есть, по-моему, причина такого настроения. То, что москаль умудрился противостоять как коммунистическим попыткам "концентрации энергии в одной точке", "всеобщему слиянию в единую массу", так и либеральным экспериментам по выведению из человека особой породы трудолюбивых позитивных и консумерофильских свиней, лишь повышает в моих глазах ценность этого психологического типа, как бы сложно и противоречиво я к нему ни относился.

Вернемся к нашей теме. Как я уже сказал выше, москальская "магарыч-экономика" имеет своей целью не зарабатывание максимума средств, а расширение границ свободного времени и создание возможностей для качественного его проведения. Иными словами, москальская экономическая модель, в конечном счете, направлена на поддержание существования семьи. В этом суть, в этом отличие от европейской протестантской модели. Причем неважно, является ли эта семья реальной или речь идет о чистом промискуитете, о "всеобщей семье для всех" (коммунистический идеал!), создаваемой в ходе путешествий по борделям (как писал Игорь Северянин: "проституток всех осестрил..."). В любом случае, работая, москаль лишь зарабатывает деньги на воспроизводство самого себя и своих внутриклановых отношений. Ничего вне этих границ его не интересует. Его семья – просто одна из разновидностей клановости. Если же у москаля нет семьи, то будьте уверены – его тесным кругом обступают многочисленные участницы его мелких романов и интриг, и при этом он, как правило, входит в какую-то компанию, закрытую для внешнего мира. Его уровень потребления диктуется стандартами семьи или клана, компании, к которой он принадлежит. Если в его "кругу" принято ездить на мерседесах, москаль разобьется в лепешку, но все же обеспечит себе соответствующий уровень. Итак, предел экономической стабилизации в "магарыч-экономике" диктует семья или, говоря более широко, родственный (или корпоративный) клан. Конечно, это не чеченский тейп, но, тем не менее, отношения внутри москальского клана достаточно жесткие. Обязательно есть свои "авторитеты" и неписанные правила поведения, по которым сразу распознают чужаков.

Господство клановости в повседневной жизни порождает, таким образом, доминирование в быту москаля разного рода ритуалов, пусть не столь назойливых, как на Востоке, но все же совершенно непонятных европейскому человеку. При близком рассмотрении выясняется, что все отношения между этими людьми представляют собой обмен ограниченным набором устоявшихся символов (выше я уже говорил о переживании и разыгрывании, например, культовых текстов). Такова москальская любовная интрига, таковы чисто дружеские отношения, я уж не говорю о семье или компании... Непонимание таких символов обрекает соискателя всех этих благ на провал. Особенно не уважают тех, кто пытается внести в строгие, давно известные ритуалы что-то новое (в этом смысле интересен пример, приведенный Галковским, кажется, в "Андерграунде", где он описывает, как преподнес даме сердца рукопись своего "Бесконечного тупика"). Можно сказать, что москальские межличностные отношения – образец радикального консерватизма, хотя часто и в модерновой оболочке. Если модернистскую внешнюю видимость принимать за главное, вы обязательно окажетесь в глупейшем положении. Проститутка, которая, согласно "логике вещей" (тоже, кстати сказать, местный философский термин, очень глубокий), должна спокойно и без особых фантазий отдаваться клиенту за деньги, может вдруг потребовать от вас объяснений в шекспировском стиле. С другой стороны, вполне вроде бы приличная "енеральская дочка" в ответ на такие же шекспировские словоизлияния может сказать: "Ну че, пацан, ты бы хоть заплатил сначала, а то несешь какую-то хрень...". Поэтому "чужак" должен постоянно анализировать наборы символов, которыми обмениваются москали, чтобы не попасть впросак. Для их своеобразной культуры характерны постоянные перестановки, взаимные подмены знака и концепта, как сказал бы какой-нибудь знаток семиотики. Поэтому понять, где начинается реальность и кончается знаковое ее отображение, совершенно невозможно. Но ошибется и тот, кто скажет, что москали считают всю реальность знаковой или, наоборот, все знаки – реальностью. Нет, они умеют различать тончайшую грань между этими двумя мирами, но делают это, руководствуясь, скорее, инстинктом, чем разумом. В этом и состоит, на мой взгляд, главное отличие русского менталитета от западного. И я бы не сказал, что это отличие – исключительно в худшую для москаля сторону. Еще неизвестно, какое качество пригодится в жизни больше. С его иррациональной моделью выбора между знаком и концептом, москаль неизменно оказывается своего рода "трикстером" мировой истории. Это понимают даже американские кинематографисты – в не так давно увиденном мной фильме "Армагеддон" действует совершенно пьяный и косорукий русский космонавт Лев Андропов (!?), который, однако, благодаря своим абсолютно необъяснимым с точки зрения здравого смысла реакциям, постоянно спасает и американцев, и себя. То есть я хочу сказать, что американскому художественному сознанию совершенно понятен психологический тип москаля. Это трикстер, именно трикстер, и нигде это так ярко не выражено у русских, как в сфере семьи и "коммунальности". Действительно, посмотрим... С одной стороны, семья оказывается стабилизирующим и стимулирующим фактором экономики. С другой стороны, поведение значительной части москалей внутри этого самого "фактора" совершенно необъяснимо. Постоянные взаимные измены, подбитые глаза, топорные кухонные сцены, ни на чем не основанные страдания, всяческие "кунштюки из куншткамеры" и пьяные песни в обнимку с только что измочаленным соседом - наставителем рогов, который вчера соблазнил жену и дочь, – вот чем наполнена их жизнь, и вот вокруг чего, собственно, вертится почти вся москальская культура, в ее литературном и прочих вариантах (все сюжеты Достоевского, кроме, разве что, "Преступления и наказания", в сущности, основаны на таких вот событиях, вполне в духе мексиканских сериалов). Отовсюду мы слышим вой внутреннего инстинктивного позыва, кое-как и без особого вкуса ограниченного рамками культурных механизмов: "Виновата ли я, что люблю?" Этот вопрос, совершенно вздорный и риторический в рамках "западной этики" ("конечно же, виновата! Но это ведь, в конце концов, your business – да и хрен с тобой..."), в России превращается едва ли не в пустынные вопрошания отшельника о смысле наличного бытия. В любом случае, москаль весьма часто уверен в том, что посредством его тела или сознания действует какая-то высшая сила, которую он "запереть в себе" и "подавить" не способен. И этот факт особенно его радует.

Вот уж действительно: мы русские, с нами бог, и не наша вина, что этот бог – Цтулху. Виноваты ли мы в чем-либо? Нет...

К сожалению, отказ от персонализма лежит в основе русской культуры, светит ей, как единственное пятно дня в конце тоннеля. Будучи бешеным индивидуалистом по прирожденной натуре, на каких-то чуть более высоких ступенях культурности москаль норовит немедленно с чем-то или с кем-то слиться и тут же снять с себя ответственность за собственные поступки. То есть, я бы сказал, что индивидуализм москаля – не персоналистский, не философский, не религиозный, а попросту инстинктивный. Ведь зверь редко осознает себя личностью, способной отвечать за собственные поступки (разве что некоторым собакам присуще чувство вины, да и то навязанное извне, хозяином, этим жалким суррогатом Всевышнего). И, к сожалению, общение с типичным москалем часто напоминает о чем-то таком, мягко говоря, зоологическом. Я надеюсь, что мой читатель не обидится – тем более, что себя я, в общем-то, не отделяю от всей этой массы. Но сие есть факт. Животное делает все ради выживания себя и своей семьи. Но оно не отвечает за свои поступки и не берет на себя ответственность за них. Оно может укусить из каких-то своих глубоких внутренних побуждений, и будет не виновато: ведь через него действуют "великие силы природы" (и действительно, виновата ли я, здоровая собака, что люблю - кусаться? Не инстинкты ли, не стихии разве меня влекут?). Продолжим идти по скользкому пути дешевых аналогий: животные стремятся стабилизировать потребление, создавая биоценозы; животные, как правило, охотятся ночью (не все, конечно); животные охраняют и защищают свою территорию... Вам это ничего не напоминает? Впрочем, молчу, молчу... Но в таком случае символ москвича – кошка или сова.

Отношение к детям у москалей – какое-то очень своеобразное. Тут нет культа детей, характерного для католических стран, где с "нюнями" и "ниньос" нянчатся лет до 16, а потом мощным пинком под зад отправляют "в люди". В основном, у москалей наблюдается либо полное безразличие к "продуктам детопроизводства", либо все тот же "урок": ну вот, еще и детей послал Господь на мою голову. Все это хозяйство москаль тянет на себе, как вол или осел, тихо ворча на тяжкую долю. В идеале, конечно, москалю хотелось бы жить, ни за что не отвечая и ни в чем не видя своей вины. Но так нельзя (за свои выходки надо платить), и приходится исполнять барщину Господню.

Между тем, клановая система москалей находится в начальной стадии разложения. Об этом, в частности, свидетельствуют постоянные конфликты "родительских семей" с "парными семьями". Я говорю вот о чем: выдав замуж дочь или женив сына, многие москальские семьи продолжают считать его (ее) членом своей семьи, который подчиняется всем традициям, заведенным в ней. Ни мужской, ни женской "линии присоединения" у москалей уже нет, т.е. ни дочь, ни сын, уходя в другую семью, не становятся ее полноправными членами. Поэтому "молодожены" десятилетиями не находят общего языка и молятся на "мамочку" или "папочку", часто и до конца жизни. Вдобавок, "родительские семьи" нередко оказывают "парным" материальную или организационную помощь (воспитание внуков).

Итак, принадлежность к клану очень многое определяет в московском поведении. Более того, она даже определяет облик города, где так мало обустроенных внешних пространств. Человек Запада (по крайней мере, европеец), как известно, много времени проводит в кафе, в том числе с семьей. В России же, где господствует клановость, эта культура не развилась и не могла развиться. Европейская "большая семья" виртуальна, она зачастую складывается на короткое время в общественных организациях и в специально созданных для этого местах, в тех же уличных кафе. В России клан реален, почти монолитен, хотя и не всегда видим, поэтому ему не нужно выносить себя на публику и строить для этого специальные заведения. Москалю понятен семейный званый обед или пикник за городом, где присутствуют только "свои". Кафе, которые существуют в Москве – это либо грязные вонючие забегаловки типа "предприятие общественного питания", либо "царев кабак", где можно в одиночку надраться до свинского хрюка, либо, в крайнем случае, очень дорогие и полупустые сооружения. Редкие исключения лишь подтверждают правила – кафе западного типа, где собираются для общения, норовят превратиться в "клубы" с карточками для избранных и озверелым "фейс-контролем", который, впрочем, и не нужен: завсегдатаи при случае сами отпугнут чужака. То есть, выйдя на улицу, клановость немедленно пугается окружающей среды, захватывает первое попавшееся помещение и выстраивает вокруг него любимый московский забор.

Тем временем Москва становится все больше похожа на типичный восточноевропейский город вроде Праги, Варшавы или Будапешта. Тот же антураж, те же особенности... Однако под всем этим европейским однообразием течет сложная жизнь москальских кланов-семей, и она постепенно организует пространство, перемалывает нововведения, не зная еще о своей обреченности в будущей большой игре. Несомненно, кости русских кланов не раз еще хрустнут в колесе "глобализации". И мне, немало натерпевшемуся от московской "семейственности", трудно однозначно сказать, хорошо это или плохо.

Это свойство, которое чуть ниже я охарактеризую подробнее, на мой взгляд, проистекает из понимания москалем работы, как "урока". Этот самый "урок" надо исполнять, но он не есть самоцель. Баловство это все. Главное – отдых. Поэтому при первой возможности москаль попытается сократить количество времени, проводимого в труде. Правда, если это будет угрожать его благосостоянию, на такие меры он не пойдет. Работа должна обеспечивать некий уровень жизни. Если удается сокращать отводимое ей время без ущерба для кошелька, это будет сделано. Первое, что делает москаль, устроившись на работу – сосредоточенно изучает, можно ли все то же самое делать за меньшее время. И, как правило, ему удается открыть такие "дыры" в организации труда. В идеале, кстати, из москаля может получиться хороший "удаленный работник", т.е. специалист, сидящий дома и связывающийся с офисом через интернет. Тут уж все его тайные пристрастия полностью реализованы – не нужно совершать бессмысленный ритуал путешествия с работы и на работу, можно четко планировать день, да и работа происходит в милой и приятной "клетке" квартиры, может быть, даже обнесенной каким-нибудь забором. И семья родная под боком (в широком смысле этого слова). И экономия выходит – меньше магазинных и иных соблазнов.

С этой же особенностью москальской психологии связано и такое специфическое для нас явление, как нежелание выслушивать собеседника и долго искать взаимовыгодный компромисс. С предполагаемым "конкурентом" обычно общаются так – отвергая всяческие введения, объяснения, ритуальные фигуры: "Не затягивай, говори быстрее – сразу к делу". Суть дела немедленно излагается. Итог: москаль либо с ходу отвергает предложение, либо так же с ходу соглашается на него. Торговаться по-настоящему он не любит. Что, кстати, легко заметить на любом московском рынке. Торгуются только провинциалы.

Отсюда можно сделать простой и довольно печальный вывод: русскому чуждо искусство дипломатии в западном его понимании - как сложного процесса выяснения взаимоотношений, когда беседа ведется поначалу полунамеками, проверкой взаимных позиций, и лишь потом переходит к подробному выяснению мнений по каждому мелкому вопросу с постоянным мучительным поиском общего знаменателя (при этом огромное значение уделяется формулировкам). Москаль обычно либо сразу говорит "нет", заставляя собеседника просто понижать уровень требований до минимально приемлемого, либо моментально соглашается и принимает условия. Однако принятие условий вовсе не означает, что они будут выполнены. Это означает лишь то, что москаля "напрягает" ритуал выяснения отношений, и он, принципиально решив для себя вопрос, делает себе и "сопернику", как ему кажется, огромное одолжение: отменяет сам процесс переговоров. Собеседник, схватив наживку, поначалу ликует – еще бы, все его условия приняты! - но радоваться рано. Ибо это ловушка. Впоследствии (и это весьма возможно), со стороны москаля ни одно из условий договора выполнено не будет. Москаль стремится переделать договор уже после его заключения, незаметно сделать так, чтобы пункты соглашения исполнялись и истолковывались в его интересах. Конечно, это метод позапрошлого века, эффективный лишь в условиях, когда не было "международного сообщества", и теперь, действуя так в сфере внешней политики, москали сами попадают в ловушку (ба, - с удивлением узнают они, - оказывается, существуют принципы международного права и средства для бития по башке за неисполнение условий!). Но в жизни такое случается сплошь и рядом - именно отсюда вырастает весь институт "крыш", "авторитетов", "разборок", "стрелок" и т.п., как естественных заменителей арбитражей и третейских судов.