МАНИФЕСТ БАНДЕРЛОГА
Двери срывайте с петель,
Тащите ковры и шторы,
Все пригодится – и денежки, и выпивка, и жратва…
А.Галич. Марш мародёров
Мы вышли на окраины города ранним утром. Точнее говоря, это были не окраины, а мохнатые, поросшие непроходимым кустарником высокие холмы, окружающие его со всех сторон. Сверху все было видно, как на ладони. Нас не удивило почти полное отсутствие людей на улицах и площадях. Впрочем, мы знали, что кто-то тут еще живет, и предстоит предпринять нешуточные усилия, чтобы
вышибить прежних жителей ко всем чертям с территории, которая по всем человеческим и нечеловеческим законам должна была принадлежать нам.Ничего другого и предположить было нельзя. Эти люди, жители города, давно не были способны ни на что. У них все валилось из рук. Свои жалкие попытки поддерживать какой-то минимальный порядок они называли "трагической долей" и воспевали в поэмах собственную беспечность. Им было наплевать на то, что крыши многих домов давным-давно рассыпались в прах, что заборы покосились,
а движение экипажей могло осуществляться только по нескольким главным улицам – все остальные были завалены деревьями, рухнувшими стенами и битым стеклом после очередного урагана. Завалы никто не разбирал – они подчеркивали "трагическую долю" горожан и служили памятниками их эстетскому "величию".Электричество, водопровод, связь давно пришли в упадок. Вместо того, чтобы заняться ремонтом, местные жители собирались на главной площади и в обнимку рыдали, вспоминая старые добрые времена.
Все это мы знали. Мы давно наблюдали со своих холмов за жизнью этого города. На наших глазах он разрушался и распадался в прах. Многие из нас еще помнили времена, когда здесь горели ночные фонари, а в окнах светились люстры. Но медленно, тихо, незаметно город погрузился в темноту, а его уже немногочисленные жители некоторое время еще бродили по ночам с керосиновыми светильниками. Когда керосин кончился, на главной площади развели костер, который приходилось постоянно поддерживать. По ночам население собиралось в центре и сидело, наблюдая отблески пламени - им было страшно в своих темных и холодных жилищах. Местные юродивые развлекали здесь толпу. Мы с холмов видели этих несчастных, изнеженных, бессмысленных людей, и нам было противно, что эти жалкие трусливые кролики носят само имя человека.
Нас было много, и нам были нужны новые территории.
Мы прекрасно изучили географию города. Он состоял из "старого города", представлявшего собой напластования каких-то вычурных домов, домиков и домишек, в которых была масса приспособлений, о назначении которых теперь приходилось лишь догадываться. Рядом, за рекой, был "новый город" – весь серый, из нелепых приплюснутых блиндажей, толстенных стен, башен и противотанковых рвов. Дальше весь этот милитаристский пейзаж переходил в какую-то бесконечную трущобу, где к блиндажам пристраивали сараи, на сараях строили жалкие хижины, от хижины к хижине протягивали веревки и деревянные мостки для перехода. На все это торчащее во все стороны позорище успели посадить какие-то кадки с цветами, обвили мостки виноградной лозой и плющом. Внизу текли бесконечные реки помоев.
В городе была сложная система подземных коммуникаций, которую никто толком не знал. Периодически из нее выбегали какие-то крысы и прочие неприятные животные, явление которых еще больше зацикливало местных жителей на их "трагической доле".
Теперь мы стояли на виду у падшего города и понимали, что пришел наш день.
Так больше продолжаться не могло.
Мы должны были прийти сюда, разогнать местных жителей, этих ходячих упреков разуму Творца Вселенной, занять все дома, расчистить улицы и перестроить все так, как нам нравится.
Мы прекрасно понимали, что многие вещи, которые здесь распространены, нам непонятны. Но мы знали, что сможем найти им новое, известное только нам применение. У нас свои понятия об архитектуре. Пусть куски благородных кресел работы старых мастеров будут торчать из крыши курятника, а в блиндажах зимой начнут хранить овощи. Какая разница! Это наше право, право победителей, тех, кто десятилетиями наблюдал за разрушением некогда могучего
города.Настал день, когда мы, наконец, получили право на все.
Эта мысль нас согревала. Мы медленно спускались вниз по холмам, поглаживая длинные кривые ножи, чувствовали ладонями их холодную гладкую сталь, и на душе у нас было радостно…
***
Когда я думаю о нашей литературе, она представляется мне именно таким вымирающим заброшенным городом, который, однако, почему-то привлекает нас, жителей окрестностей. Мы не можем допустить, чтобы столько добра пропадало зря. Мы не способны более просто молчаливо наблюдать за тем, как все это хозяйство гниет и разлагается, а на жалких пятачках оставшихся в живых улиц шуршат какие-то пьяные презентации, и один разорившийся патриций в кальсонах со штрипками целуется с другим, таким же разорившимся.
Всему этому пора положить конец.
Проблема усугубляется тем, что у каждого "дома" в городе русской литературы есть свои самозваные привратники, консьержи, просто жители подвалов, почему-то считающие, что все добро принадлежит им. Хуже того, эти "хранители" состоят в едином тайном союзе, и главной своей задачей считают ночной вой в развалинах, чтобы отпугнуть прохожих.
К сожалению, всех их придется перестрелять, как щенков. Естественно, в "духовном" смысле этого слова.
Мы более десяти лет наблюдали за "русской литературой". Теперь стало окончательно ясно, что никакой "литературы" нет. Есть большая дорогостоящая полусвалка и ее обитатели-бомжи, отчего-то мнящие себя солью земли.
Настало время действовать.
Итак, мы должны сказать себе: люди, неспособные обращаться с доставшимися им богатствами, должны быть лишены права на владение ими.
Более того, все в городе русской литературы принадлежит нам. По какому праву? По праву мародёра. Если "победители", так называемая "интеллигенция", не смогли ничего сделать с полученными сокровищами, то, значит, наступает время мародёров.
Я не стыжусь этого слова. Да, мы призваны отобрать у них все их цацки, все жалкие погремушки "культурного слоя". Их культура – давным-давно издохший, сгнивший ящер, не успевший даже отложить яиц. Вонь, которую распространяет проклятая туша, слишком велика, чтобы бездействовать.
Все оставшееся здесь придется "приватизировать".
Нам потребовалось целых десять лет, чтобы понять, что вся "русская культура" (включая ее "демократическую", социалистическую и народную ипостаси) и ее "священные коровы" – лишь стадо, которое Провидение уготовило нам на потребу. Исключительно нам! Нникто больше не имеет права нам противостоять. Мы будем его резать, это стадо. Или стричь. В любом случае, мы не ставим себе никаких моральных ограничений по отношению к этой "культуре". Арсенал русской литературы велик, и мы растащим его на новые строения, на продажу, на экспонаты для новых музеев, а прежним "хозяевам" – всякого рода "шестидесятникам", васисуалиям лоханкиным и выпускникам "факультетов ненужных вещей" – попросту свернем шеи. Варварство, основа любой новой культуры, требует жертв.
Мы возьмем все. Мы ни от чего не откажемся. Нам пригодится все. И пусть жалкие пентюхи из лагеря "литературной жандармерии" не удивляются, если ботинки Сахарова будет донашивать скинхед, а обработанные стихи Пастернака будут распевать солдаты спецназа. Все остатки так называемой "литературы" будут брошены в дело, и мы ничего не упустим.
Несомненно, нас обзовут бандерлогами (см. сочинения Б.Сарнова по этому поводу).
Ну и хорошо. Мы, собственно, они и есть. Так что, ребята, посторонитесь.
Мы пришли, чтобы заняться вашей литературой. И вами тоже.
И лучше бы вам сдаться сразу. Таково наше предложение на сегодня. Спешите.
Ибо завтра ваши акции резко упадут.
(с) Вадим Нифонтов