Сейчас стало очень модно говорить об исторической преемственности. Мол, была Российская Империя, которая потом плавно перетекла в СССР, а потом в ельцинскую РФ. И дух всюду был один – якобы русский да имперский. В знак исторической преемственности у нас одновременно имеются имперский герб, советский гимн и разные демократические взбрыки, ведущие свой род от сумасшедшей демократии Керенского. Наша история едина, как никогда.

Как будто "преемнички" не расстреливали своих предшественников из шестидюймовых орудий и не топили в баржах, не смешивали с грязью и не морили голодом....

Как будто вся "низовая" русская культура последних 80 лет не была насквозь антикоммунистической, как будто стон полупридушенной "русской России" был радостной хвалебной одой "победителям"....

Понятно, что где-то там, в метафизических глубинах, наши пропагандисты исторической преемственности правы. Да, это, конечно, одна страна, только с разных, так сказать, сторон.

Но нам-то, русским, от этого не легче...

В чем же тогда самая суть России? Если трижды на протяжении последнего столетия у нее были совершенно разные лица!

Вот, например, говорит собеседник критика Бенедикта Сарнова, бывший белоэмигрант, вернувшийся в Россию (цитирую книгу Сарнова "Пришествие капитана Лебядкина"):

Критик спросил:

Главной же, выгодной для коммунистов, чертой этой культуры была ее неагрессивность. В отличие, скажем, от польской, она не звала на баррикады и демонстрации, а тихо, мирно и неспешно "переваривала атомную бомбу" (как сказал какой-то деревенщик, кажется, Валентин Распутин). И переварила бы, если бы хозяева не спохватились и не ввели "демократию". Из "Ленина, партии, коммунизма" получились бы привычные "православие, самодержавие, народность". Но в эпоху, о которой я пишу, русская Россия спокойно спала:

Почему ж я не заржу,

Их не напугаю?

Почему же я лежу,

Дурака валяю?

Я ж их мог прогнать давно

Выходкою смелою...

Мне б пошевелиться, но

Остаться с ней или выбрать жаргон коммунистической бюрократии и ее прихлебателей - таков был выбор тех времен.

Здесь я расскажу о человеке, который оказался в тяжелейшей, "экзистенциальной" ситуации: будучи до мозга костей русским "почвенником", принужден был прожить в совершенно чуждом ему мире "советских интеллигентов", но прожить – в общем-то, более-менее достойно.

Я имею в виду Юрия Иосифовича Коваля.

"Анна Ахматова была жирная гусыня" – сказал Коваль студенту Вите Ерофееву. Тот ужаснулся и ушел, заламывая ручки. Это его потрясло...

Но в этом, как говорится, суть конфликта "почвы" и "советов".

Как человек почвы и сын прозаического милицейского генерала, украинца Иосифа Яковлевича, Коваль глубоко плевал на интеллигентских кумиров. Тем более, что с Ахматовой он был лично знаком, так что знал цену своим словам.

Но "советская интеллигенция", выросшая на дрожжах неудовлетворенных революцией одесситов и крымчан, которые сами ее же накликали и поддержали, не могла согласиться с таким определением. Она точно знала, что Ахматова – величина. Потому что: "а) Ахматова противостояла сталинизму, лишившему моих родителей квартиры на улице Горького; б) у нее было 300 любовников; в) и она писала стихи, и вообще: "тонкий томик ее агатовый...". Вот, на самом деле, как бы и все...".

"Почву" интересовала суть и образы, "совинтеллигентов" – поклонение кумирам.

Однажды я попросил одного интеллигента процитировать что-нибудь из Ахматовой. Он долго мялся, потом прочитал цветаевскую строфу про "красной рябины горькую кисть". Думаю, что из Ахматовой он знал, в лучшем случае, "Мурка, не ходи, там сыч на подушке вышит..."

Ковалю все эти страдания были до фонаря.

Оказавшись в советском интеллигентском мире, он начал осматриваться. И понял, что жить тут нельзя.

Он сбежал. Как его же выдуманный недопесок со зверофермы "Мшага", который, если помните, устремился на полюс.

Все творчество Коваля – это инстинктивное текстуальное бегство от извращенного советского мира к тому, что еще осталось от русской России.

А остался-то, как мы помним, только снег...

Но так ли это?

Коваль ведь попросту был захвачен пейзажами русской России, стихийно завоеван ими – а начинал-то он с рассказа "Октябрьские скоро", где пытался писать о советском человеке, однако даже там этого не получилось. "Коммунистическая идея" как-то не вплывала в его сочинения, не влезал в них и совковый технократический пафос с его деидеологизированной дарвиновской обезьяной, покорениями космоса, КСП-шной лабудой и верой в прогресс человечества.

Русь, ее тихие снега пленили этого человека и заставили говорить о себе. То было его жизненное задание.

Конечно, и на этом пути он попадал в ловушки русской души, и тогда получалось такое (описывается церковь в Кондопоге):

Это мог бы написать Бунин, "стуча палкой на большевиков". Откуда этот мрачный пафос у человека, родившегося в Москве в 1938 г.?

Да все оттуда же – из глубины Руси. Впрочем, это было типичное минутное настроение русского человека. Уже через некоторое время он должен был начать оправдывать свою жизнь и свое место в ней. Пусть даже в этот мрачный период.

И поэтому год за годом, страница за страницей Юрий Коваль исполнял свою миссию – доказывал, что от русской России остался вовсе не только снег.

А что осталось?

Собственно, говоря, очень мало.

Общее настроение послереволюционных времён задолго до Катастрофы 1917 г. было высказано Владимиром Соловьевым:

На мрачных стенах росли плющ и лоза, цвел мох, и был уже близок момент, когда растительность победила бы камень, разодрав его на куски. Но тут хозяева спохватились: часть стены сломали, часть обскоблили, часть заляпали грязным цементом. Все началось заново.

Такова наша нынешняя история.

А тогда единственным приемлемым выходом было – к почве, на природу, лицом в мох. В остатки старой и вечной России, в ее пейзажи и антуражи.

Читая рассказы и дневники Юрия Коваля, это особенно хорошо осознаешь.

Вот его машина едет куда-то на север. Вокруг кипит внеидеологической краснотой рябиновый год, целуют друг другу руки священники Троице-Сергиевой лавры, вокруг - улетающие на юг журавли, сломанные церкви, торчащие над просторами, как верстовые столбы. Развал, распад и тишина. Вечный покой:

Действительно, единого названия для "них" тогда и вымолвить было нельзя. Коммунисты? – слишком общее понятие. Евреи? – не охватывает и 1/20 явления. "Пролетариат, восставший на угнетателей?" – идеологические бредни. Кто же они, эти загадочные "те, кто..."? Ответа не было.

Это какие-то другие русские, совсем не те, кто жил в деревнях Чистый Дор, Крохино и Палшумно, не упертые в своем домостроительстве жители Замоскворечья с его голубятнями и не родственники кронштадтских повстанцев. Совсем другая нация, пришедшая с оружием в руках и покорившая нацию Империи. Внутренние варвары, домашний Атилла. Другое лицо страны. Совершенно странное и непонятное. Не представляющее большинства, но завладевшее всем в "этой стране", заставившее всех остальных жить по своим правилам.

А рядом были другие – те, кто помнил...

Это было очень, очень близко русскому человеку тех времен. Прежние времена – и тихие заводи, загадочные лакуны дружбы в советской подвальной пустоте. И больше ничего. Но это уже – больше, чем только снег!

Пройдет каких-то 20 лет, и русские, родившиеся в СССР, будут вспоминать нечто подобное из своей будто бы блистательной, почти что райской советской жизни.

Россия все дальше и дальше уходит от "сияющего архетипа", и ее лица с каждым десятилетием меняются. Предавать мать и забывать отца русские не желают, им милы воспоминания. Будет многим искренне мил и идиотский "советский подвал". Каждая новая эпоха кажется (да и оказывается) хуже предыдущей. Инволюцию проще всего наблюдать в России. Именно здесь каждый день можно увидеть, как время разъедает штукатурку жизни, как все новые и новые грязные пласты отваливаются от этой стены, как твердь бытия начинает зиять трещинами и провалами.

На Западе это прикрыто "высоким уровнем развития экономики" и торжеством однодневных либеральных ценностей. Потому настроение Запада – невыразимая глухая тоска, а не перманентный и веселый Апокалипсис.

В СССР, как мне кажется, были моменты, когда казалось (только казалось!), что история наконец-то пошла вспять. Это 1937-1953 гг. и потом значительный кусок брежневского правления. Казалось, возвращается русская Империя, "большевизм" становится "национальным". И, кстати, именно это – те самые периоды, о которых с удовольствием вспоминает "массовый человек".

Моему поколению таких времен не досталось. Вкуса раннего брежневизма мы не почувствовали по младенчеству лет, а все остальное было только бесконечным распадом. Немудрено, что мы ищем неразрушимые ценности и что мир еще до сих пор нуждается в нашем оправдании.

Коваль, однако, странным образом смог заглянуть в самую метафизическую глубину русской России и вынырнул оттуда с обнадеживающей, хотя и поданной со злой иронией вестью – несмотря ни на что, она жива, и попытки ее "измерить общим аршином" неизбежно обречены на провал:

Это была та самая бесконечная глубина, прячущаяся в бытовых деталях – в "бэмском" стекле, "колхозных" рынках, поросятах, голубятнях, охотничьих лабазах, степях, куликах на болоте, граненых стаканах, бродячих котах, хересе по два рубля, массандровских подвалах, песнях под гитару и многом, многом другом.

Тем, что в России было, есть и будет вечными элементами пейзажа.

Даже бегство из этого пейзажа у Коваля – чисто русское. Даже его песцы-недопески бегут – не на юг, а на полюс, на Север, куда-то туда, где никогда не заходит солнце. А дурацкая цензура "совы" увидела в этом оду евреям, уезжающим в Израиль (!), и генералу Иосифу Ковалю пришлось ходить к литературному начальству и доказывать, что он и его сын – не евреи.

За один этот эпизод советская политическая система заслуживала утопления в проруби с камнем на шее.

На минуту задумаемся – что бы было, если бы не "случилось то, что случилось". Вычеркнем из истории 1917-й и предположим, что ничего не было. Что на самом деле случилась историческая преемственность. Что царем стал Михаил Романов, большевичков всех повесили на одном суку по приговору военно-полевого суда (где им самое и место), "левой оппозиции" подарили право бестолково орать в "думах" разных уровней. "Рациональным распределением ресурсов" вместо начетчиков "военного коммунизма" ведал генерал Корнилов. К 1928 г. страна восстановила бы довоенный уровень. Аристократия окончательно ушла бы со сцены (отменили же в Польше в 1922 г. сословные права шляхты, и никто даже не пикнул). Вместо "железного фюрера" в Германии явился бы какой-нибудь мягкотелый реваншист, более склонный торговаться, чем воевать. Война прошла бы в несомненно более цивилизованных формах.

Чем бы занялся Юрий Иосифович Коваль в этом случае? Заранее отбросим дурацкие утверждения о том, что он (как и все мы, якобы) и родился-то только из-за революции 1917 г.

Так вот, чем бы он занимался бы в этой "параллельной истории"?

Да все тем же... Преподавал бы литературу в какой-нибудь московской гимназии. Писал бы рассказики про зверей для какого-нибудь "Задушевного слова". Заодно – корреспонденции в "Московские ведомости" про то, где выпить и почем закусить.

Всякий ли может похвастаться тем, что в нашей версии истории России он занимается своим делом? Каждый из нас, "образованцев", где-то в глубине души чувствует себя наглым узурпатором. Свои ли места мы заняли? Впрочем, это провокационный вопрос, и ответа на него нет. Мы те, кто мы есть, и другими уже не будем.

Но, уж коли мы говорим о преемственности, стоит задуматься и об этом самом своем месте. Дядя Коваль смог это место найти. Несмотря на все выверты и всю кривобокость пространства "советского подвала". Другие, и несть им числа – превратились в паразитов, в подвальных блох.

Сам он написал об этом своем ощущении в дневнике, рассказывая про разговор с собственной дочерью:

Самое печальное, что, найдя свое правильное место, Коваль все время страдал, что он не Олеша. Какая ирония судьбы! Писать настоящую русскую прозу и завидовать жалкому одесскому пустозвону-метафористу, мечтавшему о "ни дня без строчки" и славящему ни к селу ни к городу "светлый образ советского человека"...

И это-то как раз было главным содержанием советского режима. Человеку, неожиданно занявшему правильную позицию, начинали внушать, что он не прав, что он "далек от жизни", "не занимает правильной жизненной позиции", "не борется" и т.д., и т.п. И приходилось ему идти в "диссиденты" или в "союз писателей", что, в общем, одно и то же.

"Сдача и гибель советского интеллигента"?

Ни хрена!

Оселок-то, на котором все проверяется, прост...

Новые времена Либерализма пришли, но каковы они? Как человек русской России, Коваль ответил просто:

Вот, собственно, и все. "А в конце дороги той – плаха с топорами". Над Кратией зловеще возвышался Демон, который ее и породил.

Однако, в конечном счете советский стиль нагнал Коваля – и убил его. Как это принято в советской медицине, его инфаркт не сразу опознали. Ему пришлось даже умереть в непреодолимом советском подвале.

Если бы это была "параллельная история", история смерти Коваля была бы совсем другой. Рак желудка, сильнейший цирроз печени, инсульт, тяжелый приступ подагры – все, что угодно, только не нераспознанный вовремя инфаркт.

"Русь Советская", Красная Свинья поставила смертельную печать на Ковале, даже сойдя в могилу.

Наверное, в этом и состоит истинная, оставшаяся нам историческая преемственность. Помимо преемственности жизни, которую искал Коваль, есть ведь еще и преемственность смерти. Мы знаем, что нам отныне суждено умирать от удушья в тамбурах электричек, гибнуть под колесами дорогих автомобилей, захлебываться паленой водкой, падать на ровном месте и не вставать... Это тоже лицо России. Ее советская ипостась.

Только теперь мы знаем, что главное – не лицо, а то, что оно скрывает. Лицо вообще обманчиво, а уж когда их много... Не ищите преемственности в многочисленных лицах родины. Все, что вам нужно – за ними.

Иначе жизнь просто была бы невозможна. Однако она продолжается.

И настанет, может быть, день, когда мы создадим собственное лицо России. И другие будут нас втихомолку проклинать.

А другого пути мы уже не видим.

Драконы в замке на холме меняются, вечны одни лишь русские плачи.

Пока же, до поры, нам остаются лишь жалкие радости давно побежденных: чай с вареньем, чашка утреннего кофе, однообразный пейзаж за окном.

И предложения потомственных бандитов: всем помириться, обняться и простить друг другу грехи, и снести своих погибших во всеобщую Долину Смерти.

И зимой - снег, оставшийся в наследство от русской России.

Наше теперь уж единственное достояние после всего, что случилось.

Только снег...

Север. Холод. Белая пустота. Незаходящее солнце Вечного Полюса...

Наша русская судьба...

Так ли уж этого мало, в конце концов?

Кажется, даже – слишком много...

август 2001 г.

(с) Вадим Нифонтов