Время можно представлять по-разному. Если мерять его не годами, не книгами и не “количеством женщин”, а, скажем, поколениями, хорошо видно, как поднимается — медленно, будто солнце запоздалой весны. — одно знамя, а другое повисает никому не нужной тряпкой, держится, держится, держится... а потом неотвратимо надает. И если ты не стал каким-нибудь отшельником, святым, безмолвным и безгрешным, то хотя бы раз в жизни услышишь над головой едва слышный шелест своих знамен. Хочешь ты стоять под ними, или нет, они сами отыщут тебя и окрасят в определенные цвета. Может быть, ты безнадежно опоздал, может быть, пришел раньше срока, а возможно, угадал родиться в самый раз... Выбор невелик: ты всегда оказываешься либо среди тех, кому досталась весна, либо среди тех, кому суждена осень. Потому что июль короток, и никакие знамена не задерживаются в нем надолго. Зато, опоздав к собственному марту, ты все еще не потерял шанс, будучи в годах, пережить чужую весну как собственную, прийти к тем, кому она принадлежит по праву рождения, и получить в постный коктейль умирающей мечты каплю светлого рома: “Ты жив, старик. Ты наш”.

* * *

В нашей фантастике существует такое понятие как “волна”. Сложно дать ему точное определение, но интуитивно не столь уж сложно разделить, скажем, представителей третьей “волны” и четвертой. Скорее всего, волны различаются по источнику, вызвавшему очередной всплеск интереса к фантастике. Так вот, “волны” отнюдь, не равнозначны поколениям или, как их сейчас называют, генерациям. Поколение приносит в литературу определенные идеалы, наполнявшие смыслом молодость многих людей, их любимые темы, их любимый стиль. И в литературе власть поколения, и, значит, доминирование его идеалов, тем, стиля, всегда запаздывает по отношению к самой жизни. Последние уходят с кухни, допив коктейль по рецепту Венички Ерофеева, когда первые, сумевшие “пробиться”, делают его знаменем и включают в школьную программу. “Стеклянный лабиринт” 70-х приходит в литературу не раньше 80-х. Пестрый театр королевства Арканарского самую малость опережает 1964-й... Одни знамена медленно сменяются другими, а очередные претенденты уже теряют терпение.

Так вот, на протяжении последних четырех-пяти лет, примерно с 1996—1998 годов, в российской фантастике медленно происходит смена знамен.

В середине — второй половине 80-х тон задавала генерация, на штандартах которой были начертаны два слова: этика и наука. Причем “наука”, т. е. взгляд на мир, основанный на химии, физике и биологии, играла роль второй скрипки. Действительность просто обязана была представляться “твердой”, детерминированной законами бытия, поскольку ни ортодоксальная вера, ни оккультизм, ни какое-нибудь “тайное знание” каждый четверг по цене десятка-за-участие-в-семинаре еще не способны были всерьез поколебать массовое сознание, составить конкуренцию среднему образованию с его естественнонаучным стержнем. Кроме того, абсолютное господство научной фантастики почти не оставляло выбора. Либо так, либо детские сказки... Иными словами, научное мировидение играло роль второй строки на знаменах целого поколения, покуда было всеобъемлющей питательной средой для фантастов.

Буйное цветение фэнтези в 90-х потеснило науку, но на ее место поставлена была отнюдь не вера в магию, колдовство какое-нибудь. На смену пришел эзотеризм и представление о реальности, как о чем-то текучем, бесформенном. Наиболее яркий представитель — Виктор Пелевин, буквально популяризировавшие некоторые эзотерические концепты и фактически создавший новый жанр: эзотерический роман. Ощутимо эзотеричны тексты Г. Л. Олди. А для тех, кто не счел для себя возможным отворачиваться от прежнего мировидения оставалась борьба с эзотеризмом, не предполагавшая какой-либо альтернативы. Собственно первым “почувствовал проблему” Андрей Столяров в ранней и незаслуженно забытой повести “Мечта Пандоры”. Там эзотерика — просто деталь в технологии власти.

Другое дело — этика. В 80-х она слегка мимикрировала в фантастической литературе под “социальные проблемы”, а в 90-х и эта прозрачная вуалетка оказалась не нужна. Напротив, накал этических страстей в литературе забивал даже эзотерику. Для первой половины 90-х вопросы “кто виноват?” и “как нам после этого жить?” занимали десятки миллионов людей. Великое брожение умов требовало от фантастики отвечать на эти вопросы, освещать каждый возможный нюанс, и даже. если угодно, “бежать впереди волны”. Этическому вектору наша фантастика обязана многими замечательными произведениями. “Этики” составили славу “четвертой волны”: Андрей Столяров. Евгений и Любовь Лукины, Вячеслав Рыбаков, Эдуард Геворкян, Андрей Лазарчук. Очень характерное название и у романа Сергей Витицкого (псевдоним Бориса Стругацкого) “Поиск предназначения или 27-я теорема этики” (1995). Да и формулировка проблемы в ней плоть от плоти перестроечных-постперестроечных лет. На крайне жесткой постановке этических вопросов выросла харьковская школа, т.е. прежде всего Г. Л. Олди. В лучших своих романах “этиком” выступал Сергей Лукьяненко. Наконец, последний яркий всплеск, подаренный нашей фантастке “этиками” — творчество Марины и Сергея Дяченко.

В середине — второй половине 90-х тематика морального суда стала понемногу выцветать, во-первых, под давлением неприятных финансовых обстоятельств вроде кризиса 1998 года, во-вторых, из-за страшной чеченской войны, в-третьих, просто из-за того, что рынок насытился и перенасытился этикой во всех позициях. Тогда же и эзотерика замедлила триумфальное шествие по России. Девизы вроде “расширения сознания”, “выбора истинного пути”, “отказа от замшелых традиционных ценностей”, “обретения сверкающих сокровищ Востока” стали все чаще вызывать сарказм и раздражение. И здесь причины понятны. “Дорогие россияне” твердо усвоили: есть такая штука, как “тоталитарная секта”, и поскольку черт их разберет, какая из них тоталитарная, а какая безобидно расширяет сознание восточными сокровищами, надо бы ото всех держаться подальше. На всякий пожарный. Чтобы все потом не кончилось пошлым ордером на арест или не менее пошлой пустотой в карманах. И, конечно, христианство за эти годы укрепило свои позиции, а для него эзотерика — род бесовского лукавства; прихожанам очень не рекомендуется.

***

Таким образом, знамена, реявшие не менее полутора десятилетий, покинули зенит. Кто тут временные? “Караул устал!” И не надо говорить, мол: “и ты, Брут!” Смена поколений -- вроде смены сезонов, неостановима. И каждому году суждено узнать свое 31-е декабря. Так что прощай, “generation P”, твое лето переломилось: “new ganeration” на пороге.

Интерес к вопросам этическою свойства понемногу уступает место чистой психологии. Казалось, литература и наука совокупными усилиями ответили на вопрос, что представляет собой человек Нового времени: казалось, важнее решить, где проходит граница общечеловеческой нравственности. Теперь растет иное настроение: задачка “что представляет собой?..” то ли решена халтурно, то ли ответ начинает устаревать, и тогда психологи имеют шанс поставить очень серьезный диагноз — летальный исход самого Нового времени.

С эзотерикой беда иного свойства: в России она необыкновенно быстро приобрела облик вещи морально устаревшей, небезопасной и до крайности неэффективной. Мистика обещает опыт непосредственного общения с божеством. Способ — куда проще эзотерического: зайди в церковь на соседней улице, в мечеть, или синагогу, словом, что тебе самому ближе по душевному складу и воспитанию. Зайди, прими участие в богослужении, и ты уже включен во всемирную мистерию, объединяющую Бога и общины верующих. Эзотерический путь, помимо пошлых бытовых неудобств (шарлатаны, большие расходы, пребывание под чужим контролем), беден чисто эстетически. Слова “тайна” и “давай, самосовершенствуйся”, в сущности, исчерпывают всю эзотерическую эстетику. Все остальное — преодоление иллюзий, подготовка к встрече с Ее Величеством Пустотой. В сущности, массовое сознание утомилось от эзотерики. “Вы что-то там внутри ваших группочек знаете? Вы обязаны таиться от непосвященных и несовершенных? Ну и таитесь. А мы будем жарить колбасу и водить детей на карусели”.

Важной переходной фигурой, своего рода мостиком от одного поколения к другому, стал Александр Громов. С одной стороны, многими была позитивно воспринята его тяга к старой доброй НФ, а также ею здравомыслие, бесконечно далекое от многомудрых хитросплетений магии и эзотерики. С другой, — Громов совсем не этик. Для него логика стоит на несколько уровней выше. Прежде всего ею руководствуются громовские персонажи, разрабатывая тактику и стратегию жизни.

Очень разные фантасты, желая того, или нет, оказались в роли представителей очередной генерации. На их знаменах легко различить слова “психология” и “мистика”.

Это прежде всего Олег Дивов и Елена Хаецкая.

В эссе “Как я был экстрасенсом” (2000) Дивов высказал свою чувствительность к сфере мистического, как нельзя более ясно. Не менее очевидный интерес к психоанализу виден уже в первом его романе — “Мастер собак” (1997). Именно фантастические романы Дивова предлагают наиболее полный литературный портрет современною мужчины, со всеми соблазнами, со всей грязью, которой в несколько слоев покрыт его путь с самой юности, и которую ему придется пройти по грудь и по шею, желательно, не запачкавшись. Точная и выразительная лепка психологии мужчин-персонажей — самый сильный козырь в колоде Олега Дивова. Он рисует идеал мужчины наших дней: быть мастером, “служить и защищать”, а потом отыскивает для своих героев разные варианты modus vivendi, способствующие реализации этого идеала в рамках возможного, т. е. в рамках психологии современного человека, погруженного в гущу современной жизни.

С несколько меньшей, может быть, выразительностью, но столь же динамично решает сходную литературную задачу писательский дуэт, работающий под псевдонимом Виктор Бурцев.

Елена Хаецкая начала двумя романами, более или менее укладывающимися в традиционную фэнтези, и даже заслужила славу одной из “матерей русской фэнтези”. Но лишь небольшой роман “Мракобес” (1997) в полной мере показал возможности ее таланта. На страницах этой книги мистической мировосприятие сказывается в ощущении необыкновенной близости Бога, благого Судии в христианском понимании. Другой пример — повесть “Бертран из Лангедока” (2001). Один из центральных ее эпизодов — чудесное спасение крестоносца, заблудившегося в пустыне. Хаецкая приводит читателя к мысли, что любовь к Богу отнюдь не является монологом, и даже самая несовершенная ее версия способна вызвать ответную реплику... Вместе с тем, как психолог Елена Хаецкая фотографически точна. Это уже отмечалось, например, в откликах на ее романы “Вавилонские хроники” (1997) и “Анахрон” (совместно с В. Беньковским, 1999).

К новой генерации принадлежат и многие другие, например, Наталия Ипатова, Ольга Елисеева, Александра Сашнева.

Ипатова в романе “Король-Беда и Красная Ведьма” (2002) показала способность к тонкой психологической профилировке персонажей. Собственно, сверхзадача романа сводится к составлению двух чрезвычайно сложных психологических формул (образы главных героев) и установлению диалога между ними, Елисеева, один самых заметных представителей сакральной фантастики, едко высмеяла в повести “Дерианур” (2001) масонскую ветвь эзотерики; напротив, христианская мистика как основа ее мировосприятия отлично видна в романе “Хельви — королева Монсальвата” (2001). Александра Сашнева в романе “Наркоза не будет” (2001) восстанавливает заэзотерроризированному текучему миру его естественную твердость, склонность к “психологическому письму” очевидна и у нее.

Никто из перечисленных фантастов и фантасток (если есть, конечно, такое слово) никак не проявил себя на почве гуманистической этики Нового времени. Все они чужие в этой сфере. Все они могут сыграть этическую составляющую текста на минимуме искренности. Но только сыграть, причем без особого желания. Эта генерация — акцентированные одиночки, “идиоритмики”, говоря языком Павича. Им по большому счету наплевать на мораль и нравственность современного общества; им даже лень бороться, спорить, опровергать. Этические ценности социума наших дней, унаследованные от XVIII века, когда-то каждым из них были поставлены ни во что. Тут им говорить-то не о чем. Неинтересно. Предмет, не заслуживающий внимания. Социум может делать, что ему заблагорассудится. Новое поколение не полезет на баррикады, — сейчас не 68-й. Ему противно лезть на баррикады, да и ни к чему, в общем. И требовать морального суда над отцами, дедами, прадедами и т. п. оно не станет. Сейчас не 91-й. Поколению интересно настоящее, а не прошлое. Оно живет подобно множеству восковых людей, с которых, как вода, стекает чужая этика; притом каждый делает то, что считает правильным. Оно уверено: этику устанавливает либо Господь, либо “отдельно взятый” человек для себя. Общество тут — ненужный посредник.

Более того, разрабатывая для себя способы жизни, представители нового поколения в принципе выше ценят логику, чем этику.

Наверное, неправильно было везде писать “оно”, “они”. Я ведь сам — частица нового поколения. И его правды, и его амбиций. Поэтому сужу — изнутри...