Дмитрий Володихин
Когда-то добрая половина российских литераторов, положа
руку на сердце, могла честно признаться: вышли, дескать, из
гоголевской шинели. С той же искренней интонацией, с тем же
жестом изрядная часть современных российских фантастов вторит:
«А мы вышли из дона Руматы Эсторского»... И действительно,
давняя, классическая ныне повесть Стругацких «Трудно быть богом»
несла в себе ростки очень многих идей, сюжетных ходов, едва
намеченных маршрутов литературного формотворчества, которые
впоследствии разрослись чуть ли не до самостоятельных
направлений. Это была очень, очень плодородная грядка, и какая
только экзотика не выросла на ней!
Образ интеллигенции настоящего (т.е. оттепели) прозвучал в
«Трудно быть богом» с необыкновенной силой. Разом были
сформулированы все основные идеалы интеллигента и их
внутренняя иерархия. Основа, на которой держится мир, -- любовь,
все ради нее и с ее именем на устах. Интеллигент живет ради любви
и должен уметь отдавать здоровье, благополучие, жизнь ради
грядущего царствия любви. Рангом ниже – производные от любви:
творчество, свобода, познание. Еще ниже – расшифровка этих
производных в реальности: борьба с тиранией за свободу вообще и
свободу творчества в частности, а также наука как главная форма
познания. Интеллигент обязан биться с несвободой, главное его
оружие в этом бою – научное знание. Стругацкие подарили два
образца подлинных интеллигентов. Это прежде всего дон Румата,
светлый бог, сердце коего «полно жалости» к двумстам тысячам
жителей средневекового Арканара – «заготовкам, болванкам, из
которых только кровавые века выточат когда-нибудь настоящих
гордых и свободных людей», т.е. тех же интеллигентов... хотелось
бы обратить внимание на эту знаковую параллель: человек – любой,
в ком есть искра разума, а настоящий человек – интеллигент. И, во-
вторых, лекарь Будах, несломленный мудрец... Вокруг настоящих
людей цветет мир «болванок», вселенная фашизма, зверства,
фанатичной ненависти. Словом, сегодня. И это сегодня –
средневековье, сжигающее книги на кострах.
Настоящий человек что? Не выдерживает. Рубит «болванки» в
капусту по науке сделанным мечом. Интеллигент он после этого или
нет? Можно ль ради любви убивать, убивать, убивать? Какой
огромный соблазн для литератора попроще, чем Стругацкие,
ответить на этот вопрос. Все равно как: да ли, нет ли, -- в любом
случае ответ непременно окажется ниже вопроса. На то и высоко
стоит имя Стругацких, что им известен секрет, как в цельное,
филигранно выверенное до полной почти очевидности (в смысле
главной идеи) произведение заложить возможность когда-нибудь все
обратить вспять, все перетолковать. «Не совершать необратимых
поступков...» Вот заработал рычаг, приводящий весь «перевертень» в
движение, и стал расплываться благородный убийца дон Румата
Эсторский под натиском отвратительной реальности 90-х. Главный
герой агонизирует, а произведение живо: как преухищрено творение
умельцев сих!
Гипертрофированное развитие темы, ответ на страшный
вопрос о погибшем боге предложил Андрей Столяров – странный
творческий двойник Стругацких. Его литературная судьба во многом
повторяет их маршрут, но всякий раз в преувеличенных формах, с
избытком красок и... на сто скачков мимо заставы. Его ранние вещи
(«Мечта Пандоры», например) несут явственный отпечаток
«струганизма». Вариант «Хищных вещей века», но только по
изобразительным средствам завораживающе стремительно, как
говорят в видеобизнесе, 100 % драйв; стиль раннего Столярова (80-
х) можно назвать «хард-экшн». И на такой скорости его версию
сегодня-средневековья, естественно, заносит в дикий кровавый мир
ирреальности, кошмарной мистики, мозгогрызущих монстров,
оживших детских страхов и т.п. Там, где у Стругацких просто труп
казненного, у Столярова – три изувеченных, провернутых через
мясорубку и неузнаваемо искромсанных тела. Как минимум. (Очень
щедр на ужасы в описаниях сегодня-средневековья в романе
«Монахи под луной»: аналогичные кошмары, чудовища, полная
утрата логики действительностью, но все это в простоватых
советоборческих тонах.) Потом (уже в 90-х) скорость действия у
Столярова падает, но фон основного образного ряда уже
сформировался, он остается неизменным.
Кто в этом средневековье «настоящий человек», интеллигент?
Вот, например, некто Конкин из повести «Взгляд со стороны»
(сборник «Детский мир», 1996). Он «просыпается» от летаргии и
видит наяву, как по-настоящему выглядит мир сегодня-
средневековья: кошмар, кошмар и уродство. Банды «люмпенов»
методично истребляют «гуманистов». Конкин получает шанс
присоединиться к «гуманистам», т.к. он «по анкетным данным
проходит». Его любимая, Таисия, эту странную анкету озвучивает:
-- Мне иногда кажется, что ты – верующий... Из такой
маленькой, яростной. тайной секты, абсолютно непримиримой к
обычной религии и признающей только свою правоту...
-- Так оно и есть, -- кивнул Конкин.
-- И что же это за секта?
-- Это – секта людей...
Он хотел добавить еще, что это действительно – очень
яростная и очень тайная секта, но неукротимая ярость ее обращена
не на других, а прежде всего – на себя» (Имеется в виду моральная
чистота, видимо.)
Правильнее было бы назвать – «секта настоящих людей», но
это Стругацкие умели проговариваться шепотом на ухо
понимающему человеку, Столяров же громче и необратимее стократ.
Нет никаких людей, кроме интеллигентов. Есть дети, которых можно
спасти, тайная секта людей и окончательно сложившиеся болванки
(уроды), для коих мир сегодня-средневековья привычен как дом
родной, они сами составляют его непременную часть. А больше
ничего нет. Конкин, кстати говоря, страданий, установленных
внутренними устоями секты, не выдержал – спился. Мир так ужасен!
В начале – середине 90-х интеллигенция как никогда близко
стояла к рулю власти. Какой шанс проявить все самое лучшее, все
самое творческое! На деле вышло много неразберихи и очень много
разочарования. И два знаковых для темы интеллигенции автора
откликнулись двумя знаковыми романами. Имеются в виду «Человек
напротив» Вячеслава Рыбакова (1997, продолжение романа «Очаг на
башне») и повесть «Мумия» Андрея Столярова (сборник «Боги
осенью», 1999). После блестящего успеха Рыбакова с романом
«Гравилет «Цесаревич»», после великолепных динамичных повестей
«Мечта Пандоры» и «Некто Бонапарт» Столярова эти две новые
вещи оставляют угнетающее впечатление. В первой из них гвоздь
сюжета – спасение Ельцына, виртуально попавшего в Лефортово, во
второй повествование вертится вокруг борьбы со всесильной мумией
Ильича... Тут и добавить-то нечего. Два замечательных автора и две
агитки, без любви и усердия срубленные для плавания по каким-то
там предвыборным, мнится, волнам.
Для Столярова, кажется, эта суета вокруг Мавзолея
обозначила первые признаки творческого кризиса, если только не
какого-то надлома. Его новая повесть «Боги осенью» (1999) из
одноименного сборника представляет собой попытку экзотической
генетики: скрестить годами наработанные навыки в жанре
социальной НФ со стилистикой фэнтези. В художественном смысле
получился уродливый гибрид: какой-то серьезный гиппопотам с
задорным петушиным гребнем. (Впрочем, поговаривают, что
повесть просто долго лежала под заветным камнем.) Но для
расшифровки тех процессов, которые произошли с идеалом
интеллигенции в фантастике, эта повесть важна. Тексты Столярова –
потрясающе чувствительный барометр жизни интеллигенции.
Главный герой, немолодой, уставший, обытовевший чертежник из
КБ получает шанс прорваться в сказку со всеми ее героями, битвами
и великими свершениями. В силу «мальчишеской романтики,
затянувшейся не по возрасту», он ставит жизнь на карту и принимает
участие в войне внеземных аристократических кланов. Ни к чему
хорошему это не приводит: после нескольких случайных успехов
вчерашний чертежник оказывается в положении никому не нужного,
абсолютно лишнего человека. Как это точно! Интеллигент разучился
вписываться в сказку, его выталкивает как инородное тело любая
реальность: и подлинная, и литературная (это прекрасно показано у
Слаповского в «Дне денег»), и даже реальность фэнтези –
современной сказки, сотворенной интеллигенцией для умственного
отдыха и утешения.
В новом, невероятно тянком, отягощенном поучающими
отступлениями романе «Жаворонок» (1999) Столяров даже не
пытается рисовать портрет интеллигента в новом состоянии. Какая
уж там интеллигенция, если текст явственно поворачивает к
неуверенному, с миллионом оговорок, но все-таки патриотическому
по сути своей мироощущению, а оно для любого полноценного
отечественного интеллигента – полное табу.
Итак, у Столярова произошло размывание образа
интеллигенции. Интеллигенты постарели, обрюзгли, утратили
способность участвовать в сказках, могут немного бороться, но
слабо. Да и непонятно -- за что, против кого? Если главное любовь,
то сегодня она – в какую сторону? Интеллигенты расплываются, как
дон Румата Эсторский.
В известном интеллектуальном боевике Владимира Михайлова
«Вариант И» (1998) интеллигентов нет. Есть профессионалы и
непрофессионалы. Когда-то, за несколько десятилетий до сюжетной
развертки (апрель 2045 года, Москва), интеллигенты, чувствуется,
были, и все о чем-то спорили. А потом вывелись, лучших отдав по
наследству в сообщество функционеров. Такая же рокировка
произошла и у Александра Громова в жутковатом романе «Год
лемминга» (1997).
В романах Льва Вершинина «Великий Сатанг» (1996) и
«Сельва не любит чужих» (1999) интеллигенции вынесен тяжкий
вердикт: она представлена в двух ипостасях -- как слой трусливых
невежественных бездельников или хорошо образованных профи на
службе у мафии, олигархии и т.п. Вот два персонажа, которые в
последнем из двух названных романов представляют
интеллигенцию: лживый мерзавец-журналист Игорь Нещевротный и
профессор-шарлатан Анатоль Баканурски. Автор послесловия к
роману, Е.Харитонов, осторожно предположил, что книга «вызовет
изрядный резонанс в кругах интеллигенции». Слабо сказано! Перед
читателями, причисляющими себя к интеллигенции, Вершинин
фактически поставил выбор: утереться или призвать к суду линча.
Тот же факт постепенного исчезновения, растворения
интеллигенции (в традиционном российском понимании этого слова)
фиксирует Эдуард Геворкян. Чем занимаются последние, быстро
гибнущие интеллигенты в его романе-бестселлере «Времена
негодяев»? Строят бастионы, где пытаются сохранить осколки
научных знаний... Вокруг бастионов бушуют моря невежественных
толп, цивилизация рушится. В схеме дона Руматы интеллигент
выводит мир из мрачного прошлого в светлое будущее. В
оппозиционной схеме Геворкяна интеллигент цепляется за обломки
довольно уютного прошлого перед лицом кошмарного будущего.
Достойную, хотя и невеликую по масштабам страту для
тающего этноса интеллигентов сформулировал Евгений Лукин
(«Зона справедливости», 1999). Отечественная реальность 90-х
уравняла «настоящих людей» с «болванками». Приспосабливайся
или вымирай! Но адаптировавшись, ради чего жить интеллигенту?
Лукин указывает на то единственное, что не выгорело в смрадном
пламени политики, не девальвировалось, не задавлено нищетой:
личная доброта и нравственная чистоплотность. Притом не в
качестве образца, своего рода витрины для «простецов», а лишь как
смиренное напоминание -- зло в мире не повсеместно. Другого
смысла жизни для российского интеллигента в современной
фантастике не найдено и не предложено.
***
В реальности 90-х произошло два колоссальных перелома. Во-
первых, была достигнута в социально-политическом смысле та
точка, к которой стремилось абсолютное большинство
интеллигентов: как бы демократия. Любовь, здраво рассуждая, все-
таки в большинстве случаев расшифровывалась: либерально-
гуманистические ценности. А они хороши в качестве мечты, суровая
действительность с ее злыми российскими медведями и холодными
зимами стремительно девальвирует весь пакет названных ценностей.
Остались интеллигенты без цели, да и с порченым идеалом. Тогда,
во-вторых, стала расползаться, как истертое полотно, и сама
интеллигенция. Эти – продались властям. Эти (самая малость) ушли
в подполье, сохраняют конструкты высших эшелонов культуры. Эти
– все гоняются за недобитками коммунистического отродья и т.п.
Можно ведь просто жить, в Бога верить, работать, творить... Но как
это делается, научите и расскажите: как верить широко
образованному атеисту, который из «секты»? как жить и работать, ни
с кем не борясь (привыкли ведь)? как творить, когда любовь вроде
бы пришла, но сегодня-средневековье стало вдвое гуще? Как? Как?
Секта агонизирует, распадаясь на составные части. Бог весть, что из
них получится ужасного или красивого в будущем, бог весть. А пока
– ужасная и болезненная агония. Как в литературе, так и в жизни,
просто на страницах со шрифтом все выглядит виднее, ярче,
выразительнее, чем во дворе и соседней квартире.
Маленькое авторское добавление. Во-первых, статью
опубликовали в «Книжном обозрении» в стадии легчайшего
изувечивания, было бы глупо обижаться, в тех местах обитают
довольно вежливые люди. Но все-таки здесь – мой вариант, а там...
почти мой.
Во-вторых, после выхода этого многолюбимого мною текста
на публику, я обрел один и тот же упрек в разных вариантах и с
разными интонациями. Мнэ-э-э, примерно так: «Рано радуешься,
зараза, мы еще живы, интеллигенцию не похоронишь!» Или так:
«Ну, мечтай, сдохнут они, как же». Или так: «Хорошо бы они
вымерли, да, интеллигенты эти, но, к сожалению, дерьмо избыточно
плавуче. Не набрали еще, так сказать, достаточной тяжести». Что
ответить? Хорошо бы. Но чтобы явление появилось, надо его
сначала назвать. Если просишь чего-нибудь у Бога, поименуй
просимое в молитве. Если хочешь кого-то зарезать, произнеси имя
жертвы хотя бы мысленно, иначе и сам не поймешь, на кого
приберег ножик. Я назвал: интеллигенция умирает. Может, ей еще
осталось сто лет. Может, двести. А может, всего пять. Ведь как
известно, пятая колонна осталась без работы... Итак, я назвал. Я
первый? Или пятый? Когда еще сорок тысяч одиночек скажут тоже
самое, считай могильный холмик уже цветочками покрылся, как
приятно. Вывод: не стесняйтесь говорить о приятном, это может
оказаться полезным.