Другой Русский Север. Сборник научно-фантастических киносценариев. Архангельск, “Полярный круг”, 2001. 482 с.

Выпущенный архангельским издательством "Полярный круг" сборник составили произведения весьма редкого в НФ-жанра -- не просто сценарии научно-фантастических фильмов, а сценарии фильмов, посвященных "альтернативной реальности". Видимо, составители сборника, памятуя о кризисе и нищете нашего кинематографа, решили реализовать идею "внутреннего кино", задействовать кинопроектор, жужжащий в голове каждого из нас. (Право слово, это не самый безрезультатный и тупиковый путь для литературы. Даже сам А.И. Солженицын так поступал и в сценарии "Знают истину танки!", и в отдельных сценах "Красного колеса".)

Действие всех этих непоставленных кинокартин разворачивается на Дальнем Севере России и в Сибири. Всего сценариев семь. "Альтернативное будущее", которое задается в сценариях северорусскими авторами, выглядит по-разному. Это и картинки гитлеровской оккупации севера в 1948 г., и варианты существования в условиях всеобщего распада, наступившего после обмена атомными ударами произошедшими между СССР и США в 1962 г. и даже история новых полярных конвоев в условиях идущей уже десятилетия советско-китайской войны. Однако, по большей части все эти сценарии решены в крайне мрачных тонах. Авторы ударяются в неуместный трагизм, который, после недолгого господства в нашей НФ в конце 80-х -- начале 90-х гг., сейчас уже стал изживаться.

Поэтому и наше внимание привлек сценарий, в котором авторы, во-первых, попытались подойти к вопросу иронически и с юмором, а, во-вторых, нарисовали картину наиболее приемлемого и наиболее приятного общества -- императорской России, сумевшей победить большевизм на полях Гражданской войны. Это текст, который его авторы, архангельские литераторы Виктор Салтыков и Сергей Ремезов, озаглавили "Фактория. Сериал для Российского Императорского Телевидения".

Действие произведения разворачивается, как и требовалось составителями сборника, на Русском Севере. Однако Салтыков и Ремезов выбрали даже не просто Север, а крайний Север. Вот как выглядит первая сцена в сценарии: "Полдень. Ранняя весна 1928 г. Несколько заснеженных домов на берегу залива моря Норденшельда. Вдали виден корабль, вмерзший в лед. Камера приближается к домам. По мере приближения становятся слышны звуки музыки. Из репродуктора звучит гимн "Боже, царя храни". Под репродуктором два солдата в телогрейках чистят снег. Один говорит другому:

-- Однако, Вылка, опять русские царя под музыку хоронят. И так каждый день. Откуда у них столько царей набирается? И хоронят почему-то в одно и то же время".

Так задается добродушно-издевательский тон повествования. В действии, а скорее --бездействии -- персонажей на "фактории и опорном пункте Северного флота "Св. Сова" занято не так уж много персонажей. Это капитан-лейтенант Алексей Анатольевич Брусилов, командир шлюпа "Святая Сова", корабельный врач Иван Иванович Стеллер, корабельный священник отец Афанасий, боцман Рыгайло и его непосредственные подчиненные – солдаты “национальной самоедской спецчасти” -- ненцы Бирки, Вылка, Выучейский и Хатанзейский. Они остались зимовать в фактории с прошлого, 1927-го года, а теперь дожидаются, пока ледокол "Святогор" снимет их с зимовья по весне. По мере действия зимовщики охотятся (в первую очередь, на легендарную Святую Сову, в честь которой и названа фактория), отгоняют от домов белых медведей, ловят контрабандистов и беглых каторжников. К последним категориям относятся и два последних героя сценария -- японский контрабандист Суки Нуиген и беглый каторжник Мойша Штахенмахер (подпольная кличка -- "товарищ Абрам").

Авторы "Фактории" сделали откровенно пародийную и комедийную вещь, скорее несколько исходных серий для "национальной мыльной оперы", которую можно будет продолжать годами, ориентируясь уже не на детали так никогда и не возникшей "русской россии", а разыгрывая чисто комедийные ситуации, в духе набора чистых "гэгов".

Салтыков и Ремезов эту потенциальную возможность даже подчеркивают -- чего стоит повторяющееся рефреном замечание -- "пока персонажи разговаривают, в окне за их спиной видно как с крыши падает белый медведь". После этого обычно появляется один из солдат-ненцев и сообщает: "Однако опять медведь на крышу залезал, радио ел. Теперя из его брюха новости слушать будем".

Также на уровне чистого "гэга" находится истории о том, как Иван Иваныч Стеллер приручил морскую корову, и они с боцманом Рыгайло доили ее, надев водолазный костюм.

Но не в этих вялых действиях или периодических приколах заключается суть сценария. Сущность его в бесконечных разговорах, которые ведут между собой зимовщики. Разговоров, из которых и вырисовывается облик альтернативной России 1928 г. На разнообразные подробности из жизни этого параллельного мира авторы не скупятся, даже дополняя примечаниями отдельные детали, вроде таких: "За столом, у лампы сидит лейтенант Брусилов и читает журнал "Август" (Примечание: “Август” -- общественно-политический и литературный журнал, основан в 1920 г., в Санкт-Петербурге, назван в честь месяца, в котором Санкт-Петербург был освобожден от большевиков (12 августа 1919 г.)" И при этом читает Брусилов не что-нибудь, а первые главы из романа Ф.Д. Крюкова "Дикий Дон". Он даже обращается к доктору Стеллеру: "Послушайте, Иван Иванович. А ведь довольно точно пишет этот казак: "После падения Курска организованное сопротивление большевиков прекратилось. Как острая казачья сабля разрезали передовые части Мамонтова и Шкуро вонючее, зачумленное тело Совдепии. Они несли с собой освобождение, излечение от, казалось, уже неизлечимого рака, разъедавшего и губившего Россию. Города и деревни торжественным колокольным звоном встречали своих освободителей. Григорию запомнился один дед, вышедший встречать казацкие отряды, нацепив на грудь все свои ордена. Он крестил дрожащей, со старческими вспухшими синими венами рукой, каждого проезжавшего казака и долго повторял: "Сынки наши! Спасители дорогие!"

На окраине Тулы к Прохору Зыкову, ехавшему обочь Григория, подбежала двенадцатилетняя девчонка и, смеясь, воткнула за голенище сапога букетик полевых цветов. Казаки захохотали:

-- А, Прохор, жалеешь небось, что староват для такой дивчины?

-- Сами вы староваты. А я еще вполне, -- смеялся вместе со всеми Зыков. Он повернулся к Мелехову.

-- Чего хмуришься, Григорий Пантелеич?

-- Я-то? Да, ничего. Про наших вдруг вспомнил. Как они там?

-- Не боись, справляются. Недолго осталось. Додавим краснопузых в Москве -- и по домам".

-- Да, точно. Ехали быстро. Да и Москву брали не долго. -- Стеллер садится на стул. В свете лампы на его груди сверкает медаль "За освобождение Москвы". Камера наезжает ближе. Хорошо видно изображение на медали: памятник Минину и Пожарскому в лучах восходящего солнца".

Или другой эпизод: "Задняя комната в главной казарме "Фактории" -- "штаб-квартире". У дальней стены, в полутьме свалены груды шкур. Лампочка под бревенчатым потолком свисает на длинном шнуре. В двух отдельных железных клетках сидят Суки Нуиген и Мойша Штахенмахер. Суки Нуиген точит свою самурайскую саблю, напевая родовой гимн на мотив "Мы в походе рвем подметки": "Суки Нуиген, Суки Нуиген, Суки Нуиген, да-да-да-да". Заканчивает точить, осторожно пробует лезвие на остроту, проводя по ладони. Оборачивается к Штахенмахеру, угрюмо читающего какую-то брошюру. Спрашивает у него:

-- Значиться, ты будеся борсевик?

Штахенмахер, со злостью в голосе:

-- Не борщевик, а большевик. Борщевик -- это трава такая...

Суки Ниуген недоуменно смотрит на него пару секунд, а потом говорит:

-- Я и говорю -- борсевик. А вовсе не борсевик. И ты Ренина видел?

Штахенмахер отвечает сразу:

-- Видел Ленина. И не хуже тебя. Он к нам приезжал в Наркомпрос. Простой такой. Самый человечный человек!

-- Ха! Целовесный! А зацем его цекисты сторько рюдей порезари?

-- Не цекисты, а чекисты. Цекисты -- это члены ЦэКа, а чекисты – ЧеКа.

-- Я и говорю -- ЦэКа . Разве непонятно? А Троцкого? Его повесири? Как и Ренина?

Мойша вскипает:

-- Ты, империалист черттов! Ты товарища Троцкого не трогай. Он из Мексики нашей партией по-прежнему руководит. Он меня лично в Россию послал. Такая глыба, такой матерый человечище!

Открывается дверь, появляется Вылка:

-- Однако, хватить орать. Кушать, однако, будем".

Картину альтернативной реальности в "Фактории" дорисовывают и отрывочные сообщения из радиорепродуктора, висящего на стене. Вроде таких: "Говорит радио "Москва". Официальная хроника: Сегодня Его императорское Величество Николай Николаевич прибыл в Москву. Императора встречал московский генерал-губернатор Деникин. Сразу же после прибытия император проследовал в городскую Думу, на встречу с депутатами и представителями деловых кругов города. После встречи Его императорское Величество возложит венок к могиле Неизвестного солдата у Кремлевской стены и к памятнику "Жертвам гражданской войны" на Лубянской площади. Новости из колоний: вице-император Туркестана Лавр Георгиевич Корнилов сообщил, что процесс предоставления независимости Бухарскому эмирату и Хивинскому ханству задерживается из-за нежелания отдельных туркестанских племен войти в состав этих государств. Их вожди заявили, что лучше быть в составе Империи, нежели...”

Брусилов уменьшает громкость радио. Репродуктор продолжает что-то бормотать, но слишком тихо и неразборчиво. Брусилов оборачивает к Стеллеру и Рыгайло:

-- А вы Корнилова видели?

Рыгайло быстро отвечает:

-- Видел, еще во время Ледяного похода. Маленький он такой, кривоногий, чистый калмык. А вы, Алексей Алексеич, видели?

-- Нет, не довелось. Только в газетах. А вот-с Колчака видел. И не только в войну. В 22-ом, когда мы здесь, на Архипелаге, гидрографическую съемку вели, он в Диксон приезжал...

-- И как он вам? -- спрашивает Стеллер.

-- Он уже очень плохо выглядел. Мешки под глазами, кашлял постоянно. Но храбрился. Говорил Обручеву: "Что, Владимир Афанасьевич, на следующий год вместе на Полюс отправимся? Вы не против, а?" Какое там на следующий год... Через месяц его в Севастополе уже хоронили.

Брусилов протягивает руку к радиоприемнику, усиливает громкость:

"... отвечая на вопросы нашего корреспондента, главный режиссер Московского драматического театра Михаил Булгаков сказал, что его пьеса "Дни Турбиных" постоянно ставится не потому что это "его пьеса", а потому что она по-прежнему идет при переполненных залах. Говоря о своих дальнейших планах, он заявил, что труппа театра в ближайшее время приступит к репетициям нашумевшей драмы "Бронепоезд 14-69" Вс. Иванова, рассказывающей об освобождении Сибири от большевиков. Этой же теме посвящен и недавно опубликованный в литературном приложении к "Ниве" роман молодого литератора А. Фадеева "Разгром". Рассуждая об этом произведении, глава Союза российских писателей Дмитрий Сергеевич Мережковский отметил: "Сцена, в которой красный комиссар Левинсон и его "партизаны" отбирают у несчастного корейца единственную свинью, обрекая тем самым на голодную смерть его самого и всех его родных, не оставит равнодушными читателей. При высокой художественности романа, не менее сильна и его разоблачительная сила. Автор знает о чем пишет, поскольку в годы гражданской войны ему пришлось прослужить на стороне большевиков. Нравственное превосходство интеллигента Мечика, который явно носит автобиографические черты, над палачами-коммунистами, позволяет нам лучше понять -- почему именно белые выиграли Гражданскую войну".

Брусилов опять уменьшает громкость:

-- Ну уж выиграли не потому, что вы так старались, господа интеллигенты. В 19-ом году все висело на таких соплях, что вспомнить страшно. Одно сражение все могло решить.

Стеллер пожимает плечами:

-- Ну ты, преувеличиваешь, Алексей Анатольевич. Все-таки ход истории и вся Европа были за нас. Да и не могла эта ненормальная Совдепия долго существовать. Они бы сами через год рухнули...

-- А что же ты не стал дожидаться, пока они рухнут, а с добровольцами на Москву пошел? -- Рыгайло проговаривает эту фразу и показывает на медаль, висящую на груди Стеллера. Иван Иванович пожимает плечами:

-- Знаешь, все же очень противно было. Не было никаких сил дожидаться, пока эти гады сами передохнут".

Финал сценария сделан вполне пафосно и нарочито пародирует как советские фильмы о полярниках, так и патриотические американские боевики: "Над низким берегом, над морем, с отдельными плавающими льдинами, над скалами, распугивая морских птиц, несется мощный пароходный гудок. Большинство персонажей выбегает из “штаб-квартиры”, а Суки Нуиген с "товарищем Абрамом" выкатываются в своих клетках на колесиках. Раздается мощное “Ура!”, при этом голоса всех перекрывает мощный бас боцмана Рыгайло. На горизонте виден отчетливый силуэт ледокола "Святогор". Камера приближается к нему, как бы взмывает над палубой, проходит над ней до кормы и останавливает только здесь фиксируясь на государственном флаге России. "Триколор" колышется на ветру. Камера приближается до тех пор, пока полотнище флага не заполняет весь экран и вновь не раздается гимн. Потом экран гаснет и на черном фоне появляется слово "Конец"

При всей пародийности и даже глумливости заметно, что авторы явно любуются картинками выдуманного ими мира. И заметно, что когда они его создавали, он не был для них только выдумкой. Ведь именно авторская позиция четко звучит в словах доктора Стеллера: "Мы привыкли ругать наше общество. Иногда оно этого и заслуживает. Но, вспоминая семнадцатый, восемнадцатый и даже девятнадцатый год, я иногда думаю -- а ведь повернись все иначе и, может быть, наша реальность стала бы только мечтой. Недостижимой мечтой для сотен тысяч нормальных русских людей.

Лейтенант Брусилов задумчиво выбивает трубку:

-- Нет, что вы... Бросьте, Иван Иванович. Наша реальность -- это единственно возможная реальность. Ничего другого просто вообразить себе невозможно…

Он вертит трубку в руках, а затем смотрит куда-то поверх головы доктора Стеллера. Камера следует за взглядом капитан-лейтенанта. Оказывается, он смотрит на огромную карту Российской империи, висящую на стене "штаб-квартиры" На нее и на портрет императора Николая Николаевича Третьего".

Отар Хаммикадзе.